Мерлин - Рио Мишель. Страница 16

— Я унаследовала красоту моей матери, которая умерла сразу после моего рождения. Кардевк привил мне любовь к телесным упражнениям и научил меня обращаться с оружием и ездить верхом, воевать и охотиться, потому как он хотел иметь наследника мужского пола. А также он привил мне любовь к наукам и знаниям, потому как хотел иметь мудрого наследника. Я была его сыном, дочерью и учеником. И я почувствовала в себе непреодолимое желание в одно и то же время властвовать и повиноваться, быть независимой и любить, приобретать в свою собственность и принадлежать другому, желание порождать и давать жизнь — жизнь плотскую и духовную. И желание встретить тебя, Мерлин, того, в ком соединились сразу все противоположности. Потому как удовлетворение этого последнего желания — может быть, равносильно для меня удовлетворению всех остальных.

— Сдается мне, что ты никогда не бываешь скромна в выборе своих жертв, кто бы они ни были. Чего ты хочешь от меня?

— Я хочу, чтобы теперь ты преподал мне свою науку, как раньше мой отец. Так как он уже обучил меня всему, что знал сам.

— У меня уже было двое детей и двое учеников — лучшие, каких только отец и учитель могли бы пожелать. Одному я объяснил природу людей, то есть что есть власть и Долг, потому что ему суждено было владеть миром. Другому я объяснил природу вещей, то есть единственное настоящее знание, потому что я любил его. Но тебя не ждет великая судьба, а я не чувствую к тебе любви. Так зачем мне выполнять твою волю? Разве ты делаешь мне великую честь, беря меня в наставники? Если это так, то какой платой отплатишь ты мне за мои труды?

— Мне нечего предложить тебе, чего бы я не получила уже от тебя через моего отца, — разве что себя саму.

— Мне не нужен охотник. Она сорвала с себя одежду, бросила ее к своим ногам и нагая встала передо мной. Тогда я увидел, что ее тело было еще прекраснее, ее плоть — еще обольстительнее, чем я предполагал. Она была высокомерна и в то же время словно испугана своим собственным поступком.

— Я не охотник, — сказала она мне гневно. — Я Вивиана. Посмотри на меня. Вот моя плата. Возьми ее. Если зрелость и умудренность ума можно купить свежестью и нежностью тела — возьми меня. Пусть это будет твоим первым уроком. И я взял ее. После первой боли она отдалась наслаждению, даря его затем и мне. Я увидел, как несколько красных пятен крови окрасили ее белоснежные бедра. И вдруг все это напомнило мне другое тело и другую рану, не зажившую во мне до сих пор. Волны желания, гребни ярости и провалы небытия — слились в один вихрь. Когда я опомнился, уже спустилась ночь. Лес чуть слышно шелестел под теплым морским бризом, и бледный свет полной луны лился на деревья. Я протянул Вивиане ее мужское платье, и она оделась. Я пошел за своим конем. Посадил ее позади себя. Она обвила руками мой стан, и я почувствовал, как ее тело прижалось к моему. Мы вернулись в Кардуэл, не проронив ни слова.

_25_

— Настало время, — сказал я Артуру, — мне расстаться с моим созданием и узнать таким образом, прочно ли оно или недолговечно, сможет ли оно жить само по себе или же зависит от воли и убеждения одного человека — как утверждал Утер. Итак, я оставляю тебя одного в твоем мире, который я отныне не считаю больше своим. В жилах живого дерева Круглого Стола текут новые соки. Ты старейший из его пэров, и тебе чуть больше тридцати. Ты разбил саксов. Горра в страхе просит мира, зная, что близок тот час, когда ты завоюешь его. Твой племянник Гавейн, отдавший тебе доставшуюся ему от Лота Орканию, держит под постоянной угрозой пиктов. Ты должен покорить их и укрепить свои владения на севере. Логрис — это светоч запада, горящий во мраке варварства, к которому обращаются все страждущие от насилия и произвола. Моргана — милый твоему сердцу злой гений — в изгнании. У тебя осталось всего два опасных врага: твои собственные страсти и Мордред. Но их обоих ты можешь сделать своими союзниками. Потому что страсти рождают как уныние — видящее повсюду лишь бессмыслицу и суету сует пустого тщеславия, которое сокрушает душу и сковывает тело, — так и действие, преобразующее мир. Что касается Мордреда, то если он сделается честолюбивым и потребует власти и почестей — в силу вашего тайного родства, поскольку ему известно, что он твой сын, — сделай так, чтобы он погиб. Но дай ему власть и почести — если он не хочет ничего для себя. Опасайся также его чрезмерной добродетели. Потому что всякому делу, каково бы оно ни было, угрожает предательство либо фанатичная преданность, и я не знаю, какое из этих двух зол Моргана решила использовать в Логрисе, чтобы разрушить его. Я же уеду далеко отсюда, в место уединенное и безлюдное, где ты не сможешь отыскать меня. Там я предамся наукам, созерцанию и праздности — трем добродетелям философа. Леодеган был прав. Я живу на земле величайшего одиночества — не только из-за предания о моем чудесном рождении, которое с первого же дня моей жизни отделило меня от прочих людей, но еще и потому, что я пришел из мира, который всеми силами помогал уничтожить и память о котором не дает мне покоя, заставляя страдать; в новом же мире, который я сам выдумал, я чувствую себя чужаком. После смерти Утера у меня оставалось только две любви и две родственные души на этом свете: Моргана, которая сама решила порвать с миром и обрекла себя на изгнание, и ты, чья судьба требует от меня перестать опекать тебя и удалиться. Так — в дополнение к предсказанию Блэза, говорившего, что я рожден из хаоса, чтобы победить хаос, — я вернусь в хаос. В хаос природы, неподвижного вещества и жизни без цели. Я уйду в забвение, по ту сторону добра и зла, и там примирюсь с самим собой. Но в чувствах и в помыслах моих я всегда буду с тобой, Артур, — до конца.

_26_

Когда Вивиана прибыла в Логрис, чтобы участвовать в празднествах по случаю свадьбы Артура и Гвиневеры, ее сопровождала многочисленная и блестящая свита. Когда же она решила возвратиться ко двору своего отца, в страну редонов, к ней присоединились многие жители Кардуэла, благородные мужчины и женщины, охотники и ученые, поэты и музыканты, которые пленились очарованием ее ума и ее тела и не желали уже с ней расстаться. Зная о том, что я собирался отправиться за море, чтобы скрыться в месте моего уединения, известном одному только мне, она предложила довезти меня до берегов Беноика. И мы переправились через море — проплыв неподалеку от Авалона, на который я не мог смотреть без скорбной грусти, — и высадились на северном берегу Арморики, в пустынной и хорошо укрытой от ветров бухте, вблизи самой красивой крепости короля Бана, которая звалась Треб. Наступала ночь, и Вивиана велела разбить на берегу большой лагерь, и все ее спутники весело собрались вокруг костров. Когда я увидел, что все приступили к угощению и предались веселью, я оставил лагерь и пешком углубился в ночь. Я держал путь к Дольнему Лесу, северная кромка которого находилась в часе ходьбы от берега. Я избрал его местом своего изгнания потому, что никто и никогда не заходил туда, ибо он внушал окрестным жителям суеверный страх. По местному поверью, пришедшему из глубины веков, этот лес являлся местом священным и заколдованным, куда попадали осужденные на проклятие и кару богов. Лес был такой густой и темный, что мне стоило большого труда прокладывать себе дорогу в его непроходимых зарослях. Прошло немало времени, прежде чем я выбрался из леса и очутился на огромной поляне, окруженной со всех сторон плотной стеной деревьев. У подножия высокого скалистого холма широко раскинулось озеро, и в черном зеркале его вод блестела луна. Посреди него виднелся поросший лесом остров. Я взобрался на вершину холма и оказался на ровной площадке перед входом в огромную и глубокую пещеру. Оттуда, с высоты, мне был виден весь Дольний Лес, тянущийся до самого южного горизонта, и моим взорам открылись голые песчаные холмы на западе и море на севере, и только на востоке взгляд упирался в укрепленные стены замка Треб. Около берега в темноте яркими пляшущими огнями горели костры моих спутников, мигая, когда их вдруг закрывали людские тела. Мне казалось, что я почти слышу их песни и смех. Это было словно последнее и грустное напоминание о мире людей, который я покидал. Рядом со мной равнодушная в своем неумолимом спокойствии дикая природа поднималась из леса, властно подступая к самой вершине горы. И я остался там, наслаждаясь видением ночи, проникаясь этой торжественной картиной, явившейся в сиянии ночных светил, и зная, что здесь я буду жить до скончания своих дней.