Мерлин - Рио Мишель. Страница 5

Мой дед и Пендрагон с несколькими сотнями конных деметов были отрезаны от Утера, который оставался с главными силами кавалерии и большей частью пехоты. Саксы воздвигли между ними непреодолимую преграду. Они ограничивались тем, что отбивали атаки Утера, приберегая всю свою ярость для двух королей, оставшихся без прикрытия. Эти последние скоро оказались в смертельной опасности. Деметы, на которых обрушились полчища врагов, стояли насмерть, не отступая ни на шаг. Пендрагон сражался доблестно. Но ни один воин не мог сравниться с королем Уэльса. Его огромный меч ломал шлемы и щиты, отрубал руки и ноги и кромсал черепа, на мгновение создавая вокруг него кровавую пустоту, которую немедленно заполнял новый, еще более яростный вал нападающих. Ловкий, могучий и неутомимый, он не один раз был ранен, но каждая рана, вместо того чтобы ослаблять его, казалось, только еще сильнее разжигала в нем воинственный дух. То была живая легенда — Лев и Дьявол, — и он убивал без устали. Вдруг Пендрагон, пронзенный копьем в живот, рухнул на холку своего коня и соскользнул вниз. Мой дед спрыгнул на землю, встал впереди него и продолжал бой пешим. Видя это. Утер — он тысячу раз уже рисковал жизнью, пробиваясь им на помощь и безуспешно пытаясь прорвать ряды саксов, — обернулся к своим воинам и закричал:

— Ко мне, заячьи душонки! Они убивают ваших королей! Сюда, грязные лежебоки! Пусть вас порубят на куски, трусливое семя! Вы, логры, тридцать лет служившие вонючему псу, умрите же за мужа! Алой кровью смойте черный позор ваших душ, если только и кровь ваша еще не отравлена предательством! И с бешенством отчаяния бросился он в самую гущу вражеских рядов. Охраняемый в тылу самыми преданными деметами короля, я посильнее хлестнул моего коня и, прежде чем они успели меня остановить, направил его в прорыв, пробитый атакой Утера.

Оглушительный рев валлийцев и логров поглотил все вокруг. Я увидел, как они бегут на врага со звериной яростью, удесятеренной нанесенным им оскорблением. Это был ураган, и он смел все на своем пути. В рядах саксов началась паника. Бой отодвинулся на несколько миль, освободив то место, где, словно скала, стоял перед распростертым на земле телом Пендрагона мой дед. Я остался один перед ним, посреди горы из мертвых тел — красноречивого свидетельства беспощадности, с которой он защищался. Он был ужасен. Покрытый кровью с головы до ног, он, казалось, держался на ногах только благодаря нечеловеческому усилию и чудовищной воле. Его голова вздрагивала, как у смертельно раненного хищного зверя, который в отупении наступающей смерти собирает последние силы, чтобы продлить еще немного свою жизнь. При каждой судороге с его лица стекал и падал на траву кровавый дождь. Он воткнул меч в землю и оперся о него.

— Еще слишком рано, — прошептал он. — Спускаются тени. Слишком рано. Нужно преследовать их. Обещай мне, Мерлин.

— Я клянусь тебе, отец. Он бросил на меня странный взгляд и упал замертво. Мои стражи догнали меня. Они с плачем окружили тело короля — это были его самые старые товарищи, они были рядом с ним во все время его царствия. Я один не проливал слез и в смятении чувств, обуревавших меня, сам не знал, любил ли я или ненавидел этого человека.

Пендрагон был еще жив. Я велел перенести обоих королей в шатер и обмыть их раны. На ту рану, что Пендрагон получил в живот, было ужасно смотреть. Я сшил ее разошедшиеся края, но я достаточно понимал во врачебном искусстве, чтобы определить, что он был обречен. Он не издал ни единого стона. Мой дед был иссечен сотней ран, через которые — хотя ни одна из них и не была смертельной — жизнь вытекла вместе со всей его кровью. Их красная сеть пересекала белые нити его старых шрамов. И это гигантское истерзанное тело, словно побежденное наконец совершенное орудие войны, выражало собой со всей безобразной красноречивостью то вечное торжество грубой и жестокой силы, которым и была его жизнь. Утер вернулся с наступлением ночи — с обессиленной, но победоносной армией. Он разбил саксов. Войдя в шатер, он, безмолвный и потрясенный, смотрел на двух королей, возлежащих на своих ложах. Пендрагон увидел его, сделал нам знак приблизиться и заговорил слабым голосом:

— Заботьтесь друг о друге и будьте каждый для другого одновременно сыном и отцом. Ибо один из вас ребенок телом, а другой умом. Вместе вы будете владеть миром. Утер, назначь Мерлина твоим наследником, как сделал я, получив корону. Такова была воля короля.

Сказав это, он умер. Утер упал на колени и горько зарыдал, как оставшийся один на свете сирота. Это было необычайное и ошеломляющее зрелище — видеть, как плачет такой великий воин. В этом был весь он, словно в подтверждение слов Пендрагона: тридцатилетний ребенок, неистовый и благородный — в войне и в скорби.

_6_

— Едва только родственники короля узнали о его смерти и о том, что на поле битвы ты провозглашен полновластным властителем Уэльса, они собрались в Кардуэльском дворце, не выказывая ни малейших признаков скорби, но наоборот — дух мятежа и предательства. Они заявили, что престол не может достаться ребенку и дьявольскому отродью, и объявили наследником племянника короля. А тот решил послать сюда с посольством своего сына, чтобы предложить королю Утеру союз и убедить войска Уэльса признать его власть. Они сделали это беспрепятственно, поскольку все верные твоему деду воины были с ним в походе на Логрис. Мне, одному из самых старых его слуг, удалось бежать, и я скакал целый день, чтобы известить тебя об этих событиях.

— Что сталось с моей матерью? Гонец в нерешительности бросил на меня испуганный взгляд и опустил голову.

— Что сталось с моей матерью?

— Они убили ее, а также твоего и ее учителя, отца Блэза. Я почувствовал, как рука Утера опустилась на мое плечо.

— Прикажи воинам готовиться в поход, — сказал я ему. — Пусть каждый конный посадит на своего коня одного пешего. Мы немедленно выступаем из Венты Белгарум. Я хочу, чтобы уже завтра мы были в Кардуэле. С этими словами я вышел из его шатра и вернулся в свой, откуда выгнал всех своих слуг, потому что не мог никого видеть.

Я скакал всю ночь и половину следующего дня во главе армии, рядом с Утером, не проронив ни слова. Наконец мы подъехали к Кардуэлу. Люди и лошади были измучены, но, не давая им отдыха, я велел окружить город, чтобы ни одна душа не смогла выйти оттуда. Потом вместе с Утером и частью армии я въехал в город. Жители заперлись в своих домах, опасаясь бесчинств со стороны солдат. Они никак не участвовали в перевороте, но, по-видимому, опасались наказания за свою бездеятельность, однако я и не думал их наказывать, поскольку весь мой гнев обратился против моей собственной семьи.

Так — через пустой, будто вымерший город — мы подъехали к дворцу. Королевская гвардия, оставленная при дворе моим дедом и состоявшая исключительно из деметов, численностью в пятьсот человек, сложила оружие и покорилась. Я приказал убить всех до последнего человека. Никто из них не защищался и не издал ни единого звука. Все подставляли себя под мечи своих братьев, и те резали их, как свиней, с отвращением, говорившим о том, что они предпочли бы сопротивление. Все закончилось очень быстро, в страшной тишине, нарушаемой лишь свистом опускавшихся мечей и глухим шумом падавших на землю тел. Я приказал осадить дворец и найти всех, кто в нем укрывался. Вскоре узурпатор вышел оттуда со своими родственниками и приближенными. Среди них было тридцать мужчин, столько же женщин и много детей. Увидев мертвые тела стражников, все они обнаружили явный испуг и отчаяние, ибо поняли, что пощады не будет. Вождь их, мертвенно бледный, выступил вперед и приблизился к нам. Страх его, который он тщетно старался превозмочь, был омерзителен.

— Сын дьявола, — вскричал он, — если власть твоя и мудрость твоя не от отца твоего, но от Господа, что заповедал нам прощение, — пощади нас. Твое милосердие навсегда смоет с тебя все подозрения в глазах людей, но смерть наша только подтвердит нашу правоту, а тебя обречет на проклятие. Так пощади же нас, Мерлин! Пощади!