Похищение - Арсаньев Александр. Страница 7

Когда я вошел в полагающийся возраст, отец, оторвавшись от своих изобретений, повез меня в столицу, устраивать в военное училище. Здесь он проявил непреклонность, объявив, что единственно возможная карьера для мужчины – военная. Я не стал прекословить, – Сергей Александрович вздохнул, помолчал и, подняв на меня глаза, снова заговорил. – Затем, как вы понимаете, началась война. Я попал на фронт, но о войне позвольте мне не рассказывать, – просьба во взгляде. Я кивнула, он продолжил. – Видите ли, Екатерина Алексеевна, в училище я хоть и считался одним из лучших, но из-за своего скверного характера – очень уж угрюм был – меня не жаловали. А за время военной службы характер мой претерпел заметные изменения. Поскольку смерти я не боялся, то, командуя взводом, не раз отличился со своими солдатами. Получил после окончания военных действий Анну за храбрость. Поехал в увольнительную домой… – он снова замолчал, нахмурился, поднялся, прошелся до окна, затем вернулся и снова сел у стола:

– За это время Натали выросла, заневестилась, как в народе говорят, – легкая усмешка, – замуж ее папенька наш сосватал за местного дворянина Алтуфьева, человека бестолкового, имеющего, однако, большие деньги и в сестре моей не чаявшего души. На свадьбе я не был, это аккурат три года назад было, я тогда еще на фронте был. Нэнни наша в тот год скончалась, думаю, потому папенька и решил Натали замуж отдать, чтобы, как говорится, с рук своих сбыть. Как выяснилось потом, он на свои опыты большую часть денег потратил, хорошо хоть до приданого не успел добраться, – снова кривая ухмылка. – Ладно, – Сергей Александрович вздохнул, покосился на меня, видимо, ему было неловко, и я глаза опустила. – Видите, Екатерина Алексеевна, я перед вами, как на духу… Остался я в деревне на лето. Натали, в общем, по моим наблюдениям, была вполне счастлива, тем более что к осени ждали в их семействе прибавления. Родился малыш, назвали его, как младшего Селезнева – Коленькой. – Я еще ничего не понимала, но, кажется, начала догадываться, к чему клонит Сергей Александрович. – Мальчик рос крепеньким и здоровеньким, я стал ему крестным, жили мы вполне дружно. Я уже подумывал обратно к военной карьере возвращаться, когда случилось это несчастие… – Тут он снова порывисто поднялся и прошелся в волнении по комнате. Его рука непроизвольно потянулась к галстуку, ослабить узел, но Лопатин спохватился, посмотрел на меня и пробормотал: – Pardon. Одну минуту. – Он отвернулся к окну и, как я поняла по его ссутулившимся плечам, пытался совладать с какими-то несчастливыми воспоминаниями.

Я молчала. Так прошло несколько тяжелых, длительных минут и, наконец, Сергей Александрович заговорил, все еще не отворачиваясь от окна. Его голос стал сдавленным и глухим, я с трудом могла расслышать, что он говорит:

– Тогда тоже был конец февраля. Отец наш в ту зиму сильно заболел и доктор говорил, что он вряд ли доживет даже до весны. Натали приехала его проведать, оставив мужа и ребенка дома. Неожиданно поднялась метель, и я не рискнул отправить ее обратно в такую погоду. Хотя наши деревни были рядом, все равно, в быстро сгущающихся сумерках ничего не стоило заблудиться, а природа у нас такая, что вокруг сплошные поля да овраги, так что проплутать можно до самого утра, поэтому я уговорил сестру остаться у нас, – его голос заметно дрогнул.

– Mon Dieu! Я до сих пор содрогаюсь при мысли о той ночи! – Он резко развернулся, его глаза горели каким-то жутким, магическим огнем, ноздри слегка подрагивали. В эту минуту он был невероятно хорош собой, у меня даже захватило дыхание. – К утру метель успокоилась, но пошел сильный снег, а Натали вдруг заволновалась, стала собираться домой. Я говорил ей, что лучше подождать еще немного, но она ничего и слушать не хотела! Все твердила, что там что-то случилось! Тогда я решился ее проводить. Она не спала всю ночь, жаловалась, что стоило ей только закрыть глаза, как тут же представлялись какие-то кошмарные картины, в которых и мужа, и ребенка убивают. Я говорил, что это из-за того, что она впервые с тех пор, как родился маленький Николя, провела ночь вне дома, но она отмахивалась и твердила только одно – что что-то случилось. Словом, мы выехали.

Погода была премерзкая. Снег шел такой густой и крупный, что не было видно ничего на расстоянии вытянутой руки. Мы проплутали в окрестностях несколько часов и до имения Алтуфьева добрались лишь к вечеру, совершенно уставшие, продрогшие, да еще и расстроенные, потому что Натали не только не успокоилась сама, но и меня изрядно разволновала рассказами о своих ночных кошмарах. Они поистине были ужасны, Екатерина Алексеевна… Но еще ужасней было то, что они оказались пророческими… – Я непроизвольно потянулась руками к горлу, издала какой-то звук.

Сергею Александровичу удалось напугать меня, хотя я всегда отличалась довольно крепкими нервами, и все же, глядя в его фанатично горящие глаза я напугалась не хуже маленького Ники. Мне тоже захотелось убежать в безопасное место, но Лопатин продолжал, и я застыла на своем стуле, чувствуя, как начинают леденеть конечности.

– Когда мы прибыли, то даже не заметили ничего из-за все еще продолжающегося снегопада. Кучер остановил сани у крыльца, и мы вышли… Однако кроме крыльца не оказалось ничего… То есть, конечно, дом стоял, но… От прежней усадьбы остался лишь фасад… Она сгорела…

– Как? – спросила я, совершенно пораженная.

– Ночью на усадьбу напали какие-то разбойники… Как выяснилось позже, в то время сбежали каторжане, отправленные этапом в Сибирь, пять человек. Видимо, они хотели ограбить поместье, залезли в дом. Возможно, Михаил Федотыч, муж Натали, пытался защищаться, возможно, пытались защищаться слуги, однако, как бы там не было, усадьбу подожгли. Видимо, ветер, который был ночью и принес снегопад, раздул пламя и дом выгорел практически полностью. – Он снова замолчал и отвернулся к окну. – Потом, когда снег закончился, стали разбирать пепелище… Нашли малыша… Не знаю, задохнулся ли от дыма или сгорел живым… Нашли и труп Михаила Федотыча, и еще трех слуг… Они, конечно, были обезображены, но все же, было понятно, кто это… – Честно признаюсь, у меня на глаза навернулись слезы, хотя, повторюсь, я всегда отличалась крепкой душевной организацией, но так я не чувствовала себя с тех пор, как умер мой Александр.

– Теперь вы, возможно, сможете понять состояние моей сестры, – продолжил Сергей Александрович, посмотрев на меня прямо. – Она тогда буквально обезумела от горя, долго не могла поверить, что ее сын умер, все порывалась в свое поместье, хотя я и уговаривал ее, как мог. Она жила у нас, стала совершенно дикой, сидела целыми днями в своей комнате, плакала. Порой что-то с ней случалось, и она несколько раз пыталась сбежать… Словом, это было что-то ужасное. А в апреле, перед Пасхой скончался и наш отец. В наследство он оставил так мало, что меня смело можно было бы назвать нищим. Те деньги, на которые мы живем сейчас – это наследство Натали…

Похоронив отца, я решил, что Натали нуждается в серьезном лечении, а потому, выйдя в отставку, решился повезти ее на воды. Я слышал, что там есть специалисты, которые способны излечивать сложные нервные расстройства… В общем, – он снова подошел к столу и сел напротив меня, глядя теперь уже печальным, проникновенным взглядом, – так все и получилось. Натали стала чувствовать себя все лучше и лучше и скоро уже смогла появляться в обществе. Она практически полностью оправилась, но дети… Маленькие дети производят на нее такое впечатление… Когда она узнала о том, что у Селезневых есть сын Коленька, примерно того же возраста, что и ее покойный сынок, она, собираясь на прием, просила меня только об одном – сделать так, чтобы она не видела ребенка. Она слишком боялась того, что случилось с ней нынче, у вас… Простите нас еще раз, Екатерина Алексеевна, это моя вина… Натали, по всей видимости, так до сих пор и не оправилась от потери собственного ребенка, и я слишком рано увез ее с вод…

– Что вы, Сергей Александрович, здесь нет ни вашей, ни ее вины… – сказала я.