Карандаш плотника - Ривас Мануэль. Страница 16

А еще что? – наморщил лоб начальник тюрьмы.

История повторилась, сеньор. Я дознался, что морфий они извлекают из сейфа доктора Соланса.

Но мне никто не докладывал, что сейф был взломан.

Замечание начальника тюрьмы показалось Эрбалю на редкость наивным. Он сказал:

В нашей тюрьме, сеньор, сидит дюжина умельцев, которые могут в мгновение ока открыть этот сейф зубочисткой. И будьте уверены, они послушаются скорее доктора Да Барку, чем вас или меня. Потом Эрбаль церемонно положил на стол пакет из грубой бумаги. Это использованные ампулы, сеньор. Из мусорных ящиков в лазарете. Думаю, там был морфий.

Начальник тюрьмы внимательно посмотрел на ревностного служаку, явившегося к нему в кабинет, и словно только теперь сообразил, что тот находится в полном его распоряжении. И почему-то подумал о псе, которому привязали к хвосту связку консервных банок и который с диким грохотом несется по улице.

Но ведь от доктора Соланса жалоб не поступало.

У него есть на то свои причины, сказал Эрбаль, выдержав взгляд начальника тюрьмы.

Я не забуду ваше усердие, агент. Начальник встал. Показывая тем самым, что разговор окончен. Этим делом займусь я сам.

Эрбаль внимательно следил за развитием событий. Доктора Да Барку наказали – посадили в карцер, в одиночку. Радио конфисковали. Доктор Соланс долго отсутствовал, якобы по болезни. Что касается Эрбаля, то в один прекрасный день он получил извещение о повышении – его произвели в капралы.

Только вот чувствовал он себя все хуже и хуже. Дурное настроение вымещал на заключенных, которые с некоторых пор стали его люто ненавидеть. Он специально придумывал всякие пакости. Однажды сказал молодому рыбаку Вентуре: Нынче вечером поднимись на сторожевую вышку. Я позволю тебе заглянуть во двор женского отделения. Туда поступила молоденькая шлюшка, у которой груди как сыры из Асуа. Ты ей только знак подай, и она все тебе покажет. Но ведь нам запрещено туда подниматься, сказал арестант. Уж так и быть, я постараюсь тебя не заметить, успокоил его Эрбаль.

Как только Вентура узнал, что военные подняли мятеж, он схватил рожок из раковины и дудел день и ночь напролет, пока его не угомонили пулей. Пуля попала в предплечье, и – словно целились специально – как раз в татуировку, изображавшую пышнотелую сирену, теперь изуродованную шрамом.

В условленный час Вентура поднялся на башню. Во дворе он и вправду увидел молоденькую девушку, она сидела на корточках у стены. Парень свистнул и сделал знак рукой. Девушка с трудом поднялась и неуклюже, словно на ходулях, поплелась к центру двора. На ней были потертое бежевое пальто с меховым воротником и синие резиновые сапоги. Она подняла глаза, и Вентура подумал, что в жизни своей не видал такого печального взгляда. Это была блондинка с очень бледной кожей и осунувшимся лицом, под глазами – глубокие ямы коричневого цвета. И тут девушка распахнула пальто. Под ним на ней ничего не было. Она распахнула полы, потом снова запахнула, как на представлении в ярмарочном балагане. У девушки были дряблые груди, волосатый торс и мужской член. А ты что тут делаешь? – спросил Эрбаль. Разве не знаешь, что сюда подниматься запрещено?

Сволочь ты.

Ха-ха-ха!

Каждый день он подходил к дверям карцера, где сидел доктор Да Барка, и плевал в дверное окошко. Какое-то время спустя гвардеец Эрбаль проснулся среди ночи от удушья. Сердце едва трепыхалось в грудной клетке. Он так перепугался, что дежурный поволок его в карцер к доктору Да Барке. Эрбаль привалился к двери и готов был молить о помощи. Но сумел совладать с собой, добрел до двора и тут, на свежем воздухе, смог вдохнуть всей грудью.

Именно тогда он заметил, что покойник снова сидит у него за ухом. И почувствовал чудесное облегчение.

Это ты? Куда ты, черт возьми, запропастился? – спросил он, стараясь скрыть радость. Нашел своего сынка?

Нет, не нашел. Но я слышал, как родственники говорили, что он жив и здоров.

Видишь, я тебя не обманул. Мог бы и побольше мне доверять.

В самом деле? – насмешливо спросил покойник.

Послушай, скажи мне вот какую вещь. Ты знаешь, что такое фантомная боль?

Да, кое-что слышал. Мне объяснял доктор Даниэль Да Барка. Он изучал этот вопрос в благотворительной больнице. И якобы не бывает боли страшнее. Эту боль вытерпеть просто невозможно. Память о боли. А почему ты спрашиваешь?

Просто так.

15

Мариса Мальо посмотрела на араукарию и тотчас, в свою очередь, почувствовала тяжесть ее взгляда. Это величавое дерево росло в усадьбе деда Марисы и царило над долиной, нацелив в небо огромные зеленые ветви.

Марису радостно приветствовали собаки. Они узнали ее по запаху и в диком ликовании скакали вокруг, словно с гордостью демонстрируя всем и каждому свою драгоценную добычу. Но никогда прежде Мариса не замечала, чтобы за ней исподтишка наблюдала араукария.

Ну что, вернулась, девочка? – спрашивала она сверху.

Приближаясь к усадьбе, Мариса уже не сомневалась: кроме араукарии за ней следят еще и усыпанные цветами деревья, что растут вдоль покрытой мелкими белыми камешками дорожки. Да и камелии тоже, казалось, перемигиваются с китайскими магнолиями и при этом что-то невнятно бормочут.

Весь этот мир принадлежал в какой-то мере и ей. Вот здесь она играла, здесь пряталась. А здесь состоялся невиданный во Фронтейре праздник – первый выход Марисы в свет, когда она впервые надела длинное платье. И дед придавал торжеству особое значение. При мысли о том дне Мариса грустно усмехнулась.

Дед Бенито Мальо сидел рядом с ней под навесом во главе длинного-предлинного пиршественного стола. Такого длинного, как ей теперь вспоминалось, что на дальнем его конце белизна скатертей растворялась в садовых зарослях. Бенито Мальо сидел рядом с внучкой, белокурой девушкой, в которой уже угадывалась красавица-женщина, и гордо улыбался. Ему впервые удалось собрать вместе все, так сказать, живые силы – всех самых-самых… Тут на почетных местах расположились те, кто больше всего презирал его, сливки местной знати, и теперь они покорно смеялись над его остротами. Тут были епископ и священники, в том числе тот самый приходский священник, который однажды с амвона назвал его первейшим в округе грешником. Тут сидели высшие чины пограничной охраны, те самые, что в прошлые времена, когда он еще был дерзким доном Никто, грозились повесить его под мостом за ногу, чтобы угри выели ему глаза. Да, что-то поменялось в этой жизни. Хотя на первый взгляд она вроде бы оставалась прежней. Прежние ценности, прежние законы, прежний Бог. Только вот Бенито Мальо перешагнул некую границу. Разбогател на контрабанде. По слухам, он занимался кофе, маслом и треской. Но людское воображение шло куда дальше. Тонны меди в виде электрического кабеля якобы тянулись к рукоятке, которая крутится день и ночь; драгоценности переправлялись в брюхе у скота; шелк перевозился легионом мнимо беременных женщин; а оружие путешествовало в гробах, словно кто-то воздавал последние почести покойникам.

Бенито Мальо разбогател до той степени, когда окружающие перестают задаваться вопросом, как ему это удалось. Он сотворил из собственной жизни легенду. Парень-деревенщина, который теперь носит костюмы, сшитые в Корунье. Который купил «форд» с обитыми кожей сиденьями, где нынче устраивают гнезда куры. Который поставил у себя дома золотые краны в умывальниках, но сам справляет нужду в кустах и подтирается капустным листом. И дарит любовницам фальшивые купюры.

Но что-то переменилось, когда Бенито Мальо купил усадьбу с большой араукарией. Неписаный закон гласил: кому принадлежит араукария, тот становится местным владыкой. Так что во времена диктатуры Примо де Риверы один из доверенных адвокатов Бенито Мальо был назначен местным алькальдом. Но из всего этого не следовало, что Бенито Мальо отказался от господства и в невидимом приграничном царстве. Днем и ночью сновал туда-сюда челнок – ткал прочный ковер. Бенито Мальо уверенно ступал по паркету в самых знатных домах, укрощал строптивых чиновников и судей, но с наступлением темноты его нередко встречали на пристани в Миньо – и узнавали по знаменитой шляпе с широкими полями, при этом каждому встречному он всем видом своим показывал: король здесь я. А потом в трактире, где отмечалось успешное прибытие груза, он сплевывал на пол и словно между прочим бросал: Меня тут не было несколько месяцев, я катался в Нью-Йорк, а? Купил на Сорок второй улице вот этот костюм и зажигалку. Его люди знали, что он не бахвалится. Отлично, шеф. Совсем как Аль Капоне. И смеялись над тем, над чем смеялся он. Он любил шутки, но далеко не всякие. А когда гневался, можно было разглядеть в самой глубине его глаз всполохи жаркого пламени. Этот Аль Капоне – преступник, а я – нет. Кто же спорит, дон Бенито. Простите, тут я оплошал.