Карандаш плотника - Ривас Мануэль. Страница 20

Но никто из мужчин, шагавших строем, на газеты его не позарился. Только один, в старом костюме без галстука и с черным кожаным чемоданчиком, потертым на углах, приостановился на миг и бросил взгляд на первую полосу. На заголовок, напечатанный большими буквами: «Встреча Гитлера и Франко». Мужчина в костюме без галстука и с кожаным чемоданчиком двинулся дальше, продолжая читать на ходу. Врезка к сообщению, выделенная особым шрифтом, гласила: «Сегодня Фюрер встретился с главой Испанского государства Генералиссимусом Франко, встреча состоялась на испано-французской границе. Встреча прошла в атмосфере дружбы, характерной для отношений между двумя нашими странами». Информация явно заинтересовала мужчину, и купи он газету, нашел бы там комментарий агентства EFE, где было написано, что «наш выдающийся и несравненный Каудильо во время исторической встречи с Фюрером подтвердил для сведения всей Европы, что наша Родина не отказывается от своих имперских амбиций». Но мужчина все равно не смог бы развернуть газету – по той простой причине, что шел он в строю, хотя и почти последним, и прямо за ним шагал охранник в треуголке и плаще, и еще с винтовкой, и этот охранник не остановился рядом с мальчиком, продававшим газеты, а, чеканя шаг, двинулся дальше.

В этот час не предполагалось отправления никаких поездов, но нынешним утром на одном из главных путей стоял состав. Состав был образован из наглухо обшитых досками вагонов, в каких обыкновенно перевозят всякие грузы или скот. Людей построили на перроне, и они тотчас опустили на землю, к ногам, свои крошечные узелки. Один из охранников принялся пересчитывать арестантов, громко выкрикивая номер каждого. Мальчик подумал, что, если бы вместо имени ему дали номер, он бы выбрал десятку, потому что под номером десять выступает Чачо, его любимый футболист, тот, который говорит: Нужно навесить мяч на ворота! Но тут появился еще один охранник, уже другой, не тот, что прежде, и пересчитал всех заново. И кто-то из вокзальных служащих тоже прошел вдоль строя, выкрикивая номера, но делал это куда быстрее, словно хотел утереть нос предшественникам. Видать, кого-то не хватает, подумал мальчик, завертел головой по сторонам и даже нагнулся, чтобы заглянуть под вагоны. Но увидел только старика Гуталина, который сказал ему:

Это тюремные, умник. Больные арестанты. Туберкулезники.

И плюнул на перрон, растерев плевок ногой, как расправляются с какой-нибудь букашкой, если случайно на нее наступят.

С того места, где он стоял, на одной линии с главным входом, так что кассовый зал располагался точно посередине, мальчик, продававший газеты, мог видеть всех, кто выходит на перрон. Ничего удивительного, что он сразу заметил и двух женщин, которые приехали на такси. Одна была постарше, но совсем еще не старая, другая помоложе, и одеты обе были очень похоже, словно у них были общими и одежда, и губная помада. Вот, подумал мальчик, у этих двух вид такой, что они непременно купят газету. Потому что он с первого взгляда умел угадывать, кто купит газету, а кто нет, хотя, понятное дело, и ему порой случалось ошибаться, и даже весьма сильно. Однажды, к примеру, газету у него купил слепой. Мальчик, кроме пассажиров, имел и постоянных клиентов, причем не совсем обычных: босая цветочница, торговка рыбой и продавец каштанов. Наверняка большинство журналистов понятия не имеют о том, какую пользу приносят газеты. Продавец каштанов, скажем, умел делать очень красивые и ровные кулечки – такие же красивые, как белые каллы, которыми торговала босая цветочница.

Эти две сеньориты с хорошо вымытыми лицами, подумал мальчик, наверняка купят у меня газету. И ошибся. Возможно, виноват был он сам. Потому что та, что помоложе, сперва обернулась на его крик и даже зацепилась взглядом за первую страницу с исторической фотографией фюрера и Франко. Но быстро перевела взгляд на перрон, а мальчик зачем-то полез с объяснениями:

Это арестанты, сеньорита. Больные. Туберкулезники.

И даже хотел было сплюнуть на землю, как старик Гуталин, но заробел. К тому же женщина посмотрела на него вдруг помокревшими глазами, словно в них попал песок, и бросилась на перрон, как будто ее толкнуло туда пружиной. От стука не слишком высоких каблуков весь вокзал наполнился эхом, и даже минутная стрелка чуть встрепенулась, пробудившись ото сна.

Мальчик, продававший газеты, увидел, как та женщина, что помоложе, неуверенно пошла вдоль строя арестантов, правда, она их не пересчитывала и номеров не выкрикивала, и как под конец она кинулась к мужчине в старом костюме без галстука и они обнялись. И сразу на вокзале все точно замерло, никогда прежде такого не случалось, хотя обычно, когда проходит суета, связанная с прибытием или отправлением поездов, жизнь здесь приостанавливается и вокзал обретает вид тупика. Но тут все будто выпало из времени, оказалось во власти сломанных часов – все, кроме этих двоих, мужчины и женщины, которые стояли обнявшись. Пока какой-то лейтенант не очнулся от столбняка. Он кинулся к ним и грубо растащил, как обрезчик деревьев растаскивает охапки веток.

Потом подоспел еще один охранник, он пересчитывал арестантов очень медленно, словно ему было наплевать, что кто-то может вообразить, будто он плохо умеет считать. Пересчитывая арестантов, он тыкал в каждого кончиком толстого красного карандаша.

Ага, точно такой же карандаш есть и у моего дедушки, подумал мальчик, продававший газеты. Это плотницкий карандаш.

17

Они обнялись, рассказывал Эрбаль Марии да Виситасау. И стояли не шелохнувшись. А мы не знали, как тут быть. Тогда лейтенант подошел и растащил их. Растащил, как об-езчик деревьев растаскивает охапки веток.

А я уже видел однажды, как они обнимаются, но тогда некому было их разлучить.

Именно в тот день я и понял, что между ними любовь. Прежде я ни разу не встречал их вместе, и мне даже в голову не приходило, что Мариса Мальо и Даниэль Да Барка могут вдруг взять да и влюбиться друг в друга. Такое, конечно, бывает в романах, но в ту нашу жизнь ну никак не укладывалось. Ну, это… как если бы кто-то подсыпал пороха в кадило.

Честно признаться, я наткнулся на них по чистой случайности, уже ближе к вечеру, когда они вдвоем прогуливались по Росаледе в Сантьяго. Вот я и решил понаблюдать за ними. Дело было в конце осени. Они разговаривали очень оживленно, но даже за руки не держались, хотя их будто клонило или притягивало друг к дружке, когда порывы ветра поднимали стаи сухих листьев. На Аламеде они сфотографировались – такие фотографии делают в форме сердечка. Рядом с фотографом стояло ведро воды, куда он окунал снимки. Начался дождь, и все кинулись под навес музыкальной эстрады, а я укрылся в общественном туалете, там же поблизости. И представил себе, как они смеются и как тела их словно ненароком соприкасаются, пока ветер сушит фотографию. Потом, когда почти совсем стемнело и дождь закончился, я снова двинулся за ними следом по улицам старого города. Это была долгая прогулка, но без всяких там обниманий и целований, и мне вся история стала надоедать. К тому же опять припустил дождь. Такой дождь, какой бывает только в Сантьяго, – он проникает тебе в самые бронхи, и ты превращаешься в настоящую амфибию. Даже у каменных коней вода изо рта льется.

А потом? – с нетерпением спросила Мария да Виситасау, которой было неинтересно слушать про то, как у каменных коней изо рта льется вода.

Потом? Потом они прямо иод проливным дождем остановились посреди Кинтана-дос-Мортос. Оба, конечно, промокли до нитки, во всяком случае, с меня вода бежала ручьями, хотя я всю дорогу держался крытых галерей. Они сошли с ума, мелькнуло у меня, заработают себе воспаление легких. Чертов доктор! Вот тогда это и случилось. История с Беренгелой.

А кто такая Беренгела?

Не кто, а что. Колокол. Беренгела – это колокол на том соборе, который стоит на Кинтане. При первом ударе колокола они обнялись. И казалось, никогда больше не разомкнут объятий – ведь било-то двенадцать раз. А Беренгела бьет неторопливо. У нас даже говорят, что за это время можно успеть перепробовать вино из всех бочек, хотя трудно даже представить, как от такого боя не свихнулись все часы в округе.