Пепел Эдема - Ривз-Стивенс Джудит. Страница 11

Маккой остановился, чтобы сделать вдох. Он заметил, что и Кирк, и Спок внимательно за ним наблюдают.

– Извините, – коротко сказал доктор. Он потянулся к кофе. – У меня есть склонность горячиться, когда дело касается тенденций в медицине.

Спок сложил руки.

– Что и является причиной вашего решения остаться в Звездном Флоте. Кроме того, эта работа позволяет вам осуществлять деятельность, которая является полезной, необходимой и к которой вы испытываете страсть.

Затем Спок взглянул на Кирка.

Кирк не должен был слышать, что тот сказал. Это было так очевидно.

Но Спок все же сказал это. Он был в этом специалистом.

– В этом случае, капитан, страсть – наиболее логичный ответ на вопросы, с которыми вы сталкиваетесь.

Маккой закатил глаза.

– Теперь-то я все и понял, Джим. Вулканец читает нам лекцию о страсти.

– Доктор, и снова вы напомнили мне, как мало знаете об истинной природе моего народа.

Кирк разглядывал Большой зал, пока Спок продолжал разъяснять Маккою, что на самом деле вулканцы-таки обладают эмоциями, просто решили не позволять им управлять своими жизнями.

Маккой, конечно, попался на наживку, горячо обсуждая формулировки Спока. Они могли продолжать часами, если была возможность. Не обращая внимания на знакомые аргументы, которых он достаточно наслушался за годы, Кирк поразился, как успокаивают его всего лишь звуки их голосов. Словно он снова был ребенком, который сидел у стола в материнской кухне за воскресным обедом, слушая родителей, бабушку с дедушкой, брата, дядюшек, тетушек и кузин. Их речи, перебивающие друг друга, звучали беспорядочно и шумно, как у старых знакомых. Семейные узы. Вот чем Спок и Маккой стали для него.

Семьей.

Он был счастлив иметь таких друзей в своей жизни. Однако он знал, что тут было большее…

Спок продолжал разговор об учении Сурака, а Маккой негодующе фыркал.

Взгляд Кирка рассеянно блуждал по танцполу. В стороне стояла группа клингонов, безуспешно пытаясь скрыть презрение к тому, как проходят танцы на Земле.

Кирк однажды принимал участие в танце клингонов. Кончилось тем, что Маккой три раза обрабатывал его протоплазером, чтобы заставить шрамы сойти.

Клингоны понимали понятие «врезаться» весьма буквально.

Потом Кирк заметил вспышку узнавания в глазах одного из клингонов. Клингон, признав его, кивнул – знак уважения. Кирк кивнул в ответ, поражаясь, что пришел такой день, когда он действительно обменялся с клингоном знаками уважения.

Но события, окружавшие неудавшееся убийство в Лагере Хитомера, и растущее мирное движение между Федерацией и Империей изменили мысли многих.

Включая его.

Кирк считал, что ему надо радоваться, что он еще не полностью застыл в своих взглядах. Что еще может воспринимать новые мысли и новые идеи.

До Лагеря Хитомера, когда Спок сообщил ему, что взрыв луны Праксиса означает возможность гибели для расы клингонов, первой реакцией Кирка было выпалить: «Ну и пусть умирают».

Почти сразу он осознал, как несправедливы были те слова. Как пагубны. Как бесчувственны. Но сказанного не вернуть, чтобы смягчить их смысл. Он до сих пор сожалел об этих словах.

Десятилетия назад он, возможно, и был достаточно несдержан, чтобы сказать подобные слова и иметь в виду то, что сказал. Но не теперь. За время своих путешествий он делал открытия не только для Федерации. Он делал их и для себя. И он изменился благодаря встреченному и познанному.

Кирк начинал грустить, думая о дне, когда он перестанет узнавать новое. Перестанет меняться…

Он продолжал оглядывать комнату, пока Спок и Маккой оживленно обсуждали всю подноготную захватившей их темы. Он размышлял о переменах. О страсти. Люди на танцплощадке ловили его взгляд. Большинство улыбалось в ответ. Некоторые вдруг вздрагивали, словно никак не ожидали увидеть во плоти такую важную персону. Кирк часто встречал подобную реакцию, видел ее прежде тысячу раз.

Но вдруг он обнаружил человека, который уже смотрел в его сторону, прежде чем Кирк наткнулся на него взглядом. Настала очередь Кирка вздрогнуть.

Он не знал, почему.

Возможно, из-за ее глаз, решил Кирк сначала. С густыми ресницами, темных и притягательных… если бы он был двадцатилетним кадетом, он был бы рядом с ней через 15 секунд. Ему хватало 10 секунд, если он хотел пробиться к Гэри Митчелл и пригласить ее на ужин.

Потом он снова вздрогнул, когда внезапно осознал, что эти колдовские глаза принадлежали клингонке. Ее темные волосы, театрально отброшенные назад в вечерней прическе, открывали волны ее надбровных дуг. Хотя, как ни странно, это было не так резко выражено, как у большинства женщин, которых он видел. Он понял, почему, когда увидел ее уши.

Заостренные.

Клингоны и вулканцы…

Кирк подумал, что эта причина достаточна для того, чтобы вздрогнуть…

Иногда люди тратили несколько секунд, чтобы вспомнить, кто он такой, после того как осознавали, что его лицо им знакомо. Кирк решил, что нечто подобное происходит сейчас и с ним: его внимание, должно быть, привлекли необычные черты молодой женщины, он подсознательно почувствовал их противоречие, а потом промедлил время, необходимое, чтобы этот факт дошел до его сознания. Но это подразумевало, что он проделывал именно то, что так ему не нравилось, когда он ощущал это на себе. Он глазел.

Но она, казалось, не возражала.

На самом деле она ему улыбалась.

Не мимолетной улыбкой человека, узнавшего знаменитость. Улыбкой признания. Словно нашла какую-то потерю.

Кирк знал, что ему не следует продолжать смотреть, но не мог не смотреть.

Улыбка преобразила ее лицо. Сработала какая-то магия, которую он не мог постигнуть.

До тех пор, пока его сознание не пробилось сквозь туман ромуланского эля и не сказало ему отчетливо: «Она великолепна. Именно поэтому ты на нее уставился. Она самая красивая женщина в зале. И она позволяет тебе пялиться на нее, как пилоту шаттла, который был в одиночном полете последние два года.» У Кирка вдруг пересохло во рту. Он ощутил смутный приток такого знакомого по тем временам, – когда он был кадетом двадцати лет, и вся Вселенная ожидала его, – ощущения. Легкость в груди. Дрожь предвкушения в животе.

Снова влез его рассудок, как будто его личный Спок предлагал наблюдения, не окрашенные эмоциями: «Ты думаешь, что тебе снова двадцать, а ей даже двадцати нет. Ты достаточно стар, чтобы быть ее отцом. Черт, да ты достаточно стар, чтобы быть ее дедом.»

Танцующие пары переместились, скрывая ее от него. В тот миг, когда она пропала, Кирк помотал головой, словно разбивая заклятье.

– Вы не согласны, капитан? – спросил Спок.

– Если согласен, – тут же встрял Маккой, – я перестаю давать тебе советы.

Кирк не имел ни малейшего представления, что обсуждали его друзья.

– Думаю, – сказал он осторожно, – что истина находится где-то посередине.

Спок и Маккой обменялись удивленными взглядами.

– Восхитительно, – сказал Спок.

Но Маккой с отвращением поморщился.

– Ты не слышал ни слова из того, что мы сказали, так ведь?

Музыка закончилась. Пары, танцующие на площадке, начали расходиться к своим столикам. Кирк положил ладонь на руку Маккоя и кивнул на площадку:

– Боунз, та молодая женщина. В длинном платье…

Кирк видел только блеск ее мерцающего одеяния, что двигалось в толпе народа. Его сердце, как ни странно, трепетало. Она двигалась в его сторону.

– Где? – спросил Маккой. – Та, в красном?

– Нет, – сказал Кирк. – Ты ее не сможешь не заметить. Она наполовину вулканка, наполовину клингонка.

– Весьма не правдоподобное сочетание, – сказал Спок.

Маккой, нахмурившись, взглянул на Спока:

– Взгляните-ка, чья бы корова мычала… Или кто там у вас на Вулкане мычит?

Кирк повернулся к Споку:

– Но это и в самом деле так. Брови клингона. Уши вулканца.

– Я ее вижу, – радостно сказал Маккой. – Она сногсшибательна. Интересно, чья она дочь?

– Клингон и ромуланец были бы более логичным выводом, – сказал Спок.