Книга духов - Риз Джеймс. Страница 66

Таким манером я преуспела в переводе не только с испанского, но также и с нидерландского, немецкого, сицилийского, каталанского, чероки, итальянского, греческого, шведского и дюжины прочих языков. Скоро губернатор убедился в моей незаменимости (закрыв глаза на мою отчужденность и странность привычек) и повысил мое жалованье до трехсот долларов в год. Служебная нагрузка была по-прежнему необременительной, и потому я взялась за подработку, переводя многочисленные любовные письма, письма с выражением соболезнований, письма-угрозы и так далее в обмен на деньги, пироги, бутылки портвейна и предложения любого квалифицированного труда, буде таковой мне понадобится. (Так, один житель острова Минорка расширил подвал под нашей кухней. К восторгу Селии. Теперь ей гораздо реже приходилось наведываться на рынок за покупками, так как она продолжала таиться, опасаясь разоблачения.)

Ободренная успехом моего the de traduction [72] , как я называла свою стряпню, я обратила Ремесло на новые нужды. Направила на Селию яркий свет, будто луч маяка, желая ее ослепить, дабы в ней могла естественным образом проснуться любовь ко мне. До сих пор между нами существовала взаимная симпатия – порожденная, соглашусь, преимущественно волей обстоятельств; это я даже и сейчас не решусь отрицать.

…И вот как я поступила, увы: послала два запроса. Написала одновременно и Розали, и Себастьяне письма с просьбой указать мне книги, посвященные приворотным зельям. И, хуже того, настоятельно требовала подробно перечислить конкретные рецепты.

Прошли недели, прежде чем Розали прислала мне прямой ответ. От Себастьяны – ни слова. Было такое впечатление, что она меня бросила.

Розали писала длинно – и в своем привычном стиле, так хорошо мне запомнившемся: старательно выведенные буквы и правильно построенные предложения, лишенные, однако, логической связи – словно бусы без нитки. И все же когда я вынула конверт из моего ящичка в почтовой конторе с надписью «К – Г» (то есть Генри Колльер), сердце мое учащенно забилось.

Начинала Розали, как всегда, с новостей об Эдгаре. Приятно, хотя мне не было ни малейшего дела до того, что этот молодой человек накатал и нашелся ли для него издатель. Мне хотелось знать только, в Ричмонде Эдгар или нет, подальше от Джона Аллана. Я опасалась, что он может нас выдать, единственно из желания поддразнить старикана. (Кроме Эдгара, заложить нас было просто некому.) Я с облегчением прочла о похождениях Эдгара в Бостоне, куда он поспешил вскоре после нашего бегства, растратив на портвейн средства, полученные от продажи браслета Себастьяны. Там, под выдуманным именем и переврав возраст, он завербовался на военную службу – что-то, если не ошибаюсь, по морской части. Конечно же, мне было любопытно, сопроводит ли Элайза Арнолд своего сыночка на север. Или же она прикована к могиле на кладбище Святого Иоанна? Добиться ответов на подобные вопросы от Мамы Венеры было непросто. Требовалась большая деликатность от нас обеих, иначе Розали могла встрепенуться при упоминании матери или брата и вникнуть в кодированные сообщения о них. Потому я всячески избегала в переписке фраз, которые могли бы встревожить, испугать или разочаровать Розали. Многое приходилось изъяснять обиняками, о многом умалчивать.

Под конец в последнем своем письме, после известий об Эдгаре – он был уволен со службы (все связанные с ней факты сестра заметно приукрасила), вернулся с квартир на севере и жил с семьей в Балтиморе, где получил «известность» как автор сборника стихов «Тамерлан», изданного им за собственный счет (Джон Аллан наотрез отказался выступить спонсором), – Розали давала ответ на мой прямой вопрос. Нижеследующие строки я прочла в своей затененной каморке, куда сквозь ставни просачивалось полуденное солнце, – и, пока я читала это с бьющимся сердцем, из сада доносилась песня Селии.

Чтобы привязать к себе возлюбленного, писала Розали (какие мысли на этот счет бродили у нее в голове?), нужно извлечь, высушить на солнце и растереть в порошок печень черной кошки, а затем приготовить чай, растворив порошок в кипятке из чугунного котелка… Так-так.

Или: поджарить сердце колибри и размолоть его с зернами перца кубеб, смешать с мускусным маслом, серой амброй, медом и маслом, выжатым из семян алтея. (Этот рецепт принадлежал креолке, когда-то проживавшей в Париже, и приводился в книге Себастьяны.)

Или еще – на редкость тошнотворный способ гарантировать себе любовь: подвесьте черную жабу за лапки и в течение трех дней собирайте ее желчь в устричную раковину; добавьте к желчи – когда наступит последняя лунная четверть – кварту эля, три цветка ноготков и немного розмаринового бальзама. Вскипятите настой и охладите. Затем (так и слышится хихиканье Розали, выводящей на бумаге эту инструкцию) вотрите полученный осадок в груди и гениталии предмета вашей страсти… Втереть-то бы я втерла, подумалось мне, однако, имей я доступ к грудям и гениталиям предмета моей страсти, вряд ли мне потребовалось бы это снадобье!

О, как же омрачилась моя душа при чтении всех этих нелепиц в письме Розали! Мой удел – одиночество, моя всегдашняя спутница – скорбь. Любви мне не обрести, даже посредством магии.

Увы, полезные советы в данной области приводились и в других письмах, касавшихся затронутой темы. Привожу следующее:

«Список трав, необходимых для гербария влюбленного: мандрагора и любисток, полынь и нард, вербена и драконова кровь, семена укропа, темно-красная съедобная водоросль, анютины глазки, кассия и триллиум».

Все эти растения заняли в нашем саду главенствующее место.

Хотя я и воздерживалась от заговаривания животных и принципиально избегала вивисекции – по крайней мере, кошек, крыс и летучих мышей, части тел которых требовались для манипуляций, растительными организмами я не пренебрегала. В левом заднем кармане постоянно носила корочку лимона в форме сердечка (высушенную на солнце в течение недели), а также пять тыквенных семечек, зашитых в пропитанный медом мешочек из белой хлопчатобумажной ткани. В правом кармане со мной всегда имелась щепотка вербены, предназначенная для смягчения мук неразделенной любви. (На заметку: средство это ни к черту не годится.) Я прочесала все побережье (стараясь, разумеется, держаться подальше от матансасского отрезка, хотя меня туда и неудержимо влекло), где наткнулась на обкатанный водой голыш, сквозь который можно было продеть шнурок; я соединила его с обломком розового коралла и носила как ожерелье… Однако Селия по-прежнему улыбалась мне, будто мы были с ней братом и сестрой, и прыгнуть ко мне в постель могла бы с той же вероятностью, что и влезть на крышу и приветствовать восход солнца заливистым кукареку.