Книга духов - Риз Джеймс. Страница 84

– Сейчас? – спросил Эли свою госпожу.

– Сейчас, – вздохнула она.

Эли нажал на плечи Бертиса, и тот опустился на одно колено. Эли тоже опустился на колено и бережно отстегнул у Герцогини на груди пелерину или накидку, которая составляла верхнюю часть ее туалета в кремовых и кроваво-красных тонах. Груди Герцогини вывалились наружу. Бертис смотрел, вылупив глаза. Я тоже. И тут я невольно втянула в себя воздух, потому что Эли положил ладонь на затылок юноши и подтолкнул раз, потом другой. К правой груди Герцогини. Сам Эли занялся левой грудью. Под их губами ее соски отвердели. Что до Герцогини, то она в экстазе откинулась на диван и прикрыла лицо веером, а зачем – было видно только мне. Ее глаза сделались crapaud.

Переключив внимание с грудей Перы на груди Герцогини, братья подошли поближе и широко раскрыли глаза, алчные, как у старого Кимона. Бледные верхушки Герцогининых грудей, увлажненные поцелуями, блестели в газовом свете.

Такова была первая дань, полагавшаяся с Бертиса. Эли, как я заметила, был привычен к этой процедуре и, судя по всему, получал удовольствие. Когда он вместе с остальными наконец выпрямился и отступил, ему пришлось поправить некий продолговатый предмет у себя в штанах.

Я была растеряна, однако вечер набирал скорость.

Сара распахнула дверь перед мальчиком, пришедшим в свой день рождения вместе с отцом. Мальчик был записан за Лидией Смэш. Отец, когда его провели в гостиную, представил Герцогине сына и на коленях уплатил ей дань. Сыну в этом праве было отказано, как прежде братьям; так же поступили и с клиентами Синдереллы, которые присоединились к компании позднее.

Когда часы пробили половину восьмого, на пороге появились ведьмы.

Глазам кавалеров предстало яркое, парадное зрелище: шелка, атлас, парча, вышитая стеклярусом. Собственную красоту ведьмы обогатили множеством дополнений, повсюду сверкали драгоценности, шарфы, ленты, банты – ни в чем не было недостатка. Рукава поражали разнообразием буфов, высоких, низких, раздутых от плеча до локтя. Талии были не завышенные, «естественные», однако жестоко затянутый корсет, вместо того чтобы выгодно подчеркивать формы, превращал их в полную противоположность естеству.

Две настоящие сестры были одеты одинаково, только одежда Фанни была выдержана в синих цветах, а Джен – в голубых. Талию Лил Осы подчеркивал пояс с пряжкой из латуни и черепахового панциря, вроде щита гладиатора. Подобранные каштановые волосы Лидии удерживали гребни янтарного цвета; того же цвета платье с оборками хорошо подходило к изумрудным глазам. Синдерелла при входе бросила bonsoir [96] и несколько слов по-английски, но с таким выраженным французским акцентом, что я задумалась: может, я была невнимательна, не признав в ней свою соотечественницу?

– Нет-нет, – заверила меня Адалин в ответ на вопрос, – у нее только акцент французский, а сама она не француженка. Она говорит, – тут Адалин заранее попросила прощения, – что, прикидываясь француженкой, берет пять долларов за то, что обычно стоит четыре.

Эта предприимчивость (явно не обошедшаяся без благословения Герцогини) изрядно нас посмешила, но тут хозяйка отослала нас с дивана, выразив свое распоряжение при помощи щелчка веером, улыбки и широко известной цитаты из шотландской пьесы, где Геката обращается к своим «потусторонним сестрам»:

Речи в гостиной текли свободно, случались и прочие вольности, под запрет попадали лишь немногие; Герцогиня собирала дань. Ведьмы, разумеется, тоже участвовали в этой игре. Все гости собрались, все пары составились, и вот Герцогиня потихоньку села рядом со мной, чтобы обучить меня правилам.

– Сара будет подносить напитки и собирать плату. Я не хочу, чтобы такие свиньи, как Бертис, даром лакали мой ром – не какой-нибудь, а прямо с Кубы. А Сару мою на кривой козе не объедешь. – Герцогиня наклонилась ближе и говорила из-за раскрытого веера. Ее левая грудь почти касалась моей голой руки. От ее духов кружилась голова. – От вас двоих требуется только общение. Ты ведь умеешь общаться, Генриетта?

– Да, конечно, – заверила я. Общаться, вращаться, прощаться… я знала одно, что буду следовать примеру Адалин.

– Да, дорогая, – кивнула Герцогиня. – Отличная мысль. Повторяй все за Адалин.

Герцогиня кивнула, в глазах ее мелькнул знак жабы.

– Адалин, да. Такая деликатность, такая… такой деликатес. Все джентльмены, уж конечно, по ней сохнут.

Герцогиня подтолкнула девушку локтем в бок; глаза Адалин были прикованы к ее домашним туфлям, выделявшимся серебряным пятном на пурпурном плюше ковра. Глядя по-прежнему на Адалин, Герцогиня обратилась ко мне:

– Если она решится продать свою девственность, мы огребем кругленькую сумму. Есть у меня один знакомый кавалер – совсем неплохой, между прочим, человек; так вот от него я получила, можно сказать, постоянно действующий заказ на девицу, подобную нашей дорогой Адалин. Пятьдесят долларов, – подчеркнула она, – полсотни долларов готов он выложить за право дефлорации.

Адалин молчала. Пальцем с сапфиром Герцогиня проследила разошедшийся шов на платье Адалин. Красота девушки прежде меня ослепила, однако теперь я заметила, что наряд ее очень проигрывает при близком рассмотрении. Пятьдесят долларов были для Адалин очень большой суммой; работающая женщина, будь то швея, служанка или горничная, получала – и получает – за свой дневной труд примерно тоже пятьдесят, но центов.

– А теперь, – распорядилась Герцогиня, – рассредоточьтесь. И собирайте плату по таксе. Если кавалер поцелует даму, с него двадцать пять центов, а если она ухитрится забраться к нему на колени – пятьдесят. Причем монеты американской чеканки намного предпочтительней других. А теперь живо! У нас в запасе полчаса, потом все разбредутся по комнатам.

– А что, если… – начала я. – Что, если они не захотят платить?

– Дражайшая Генриетта, еще бы они захотели. Увиливать – это их любимое занятие. Но за угощение придется платить. Нынче среди собравшихся не видно идиотов, однако если кто-нибудь заартачится или поведет себя неадекватно, зовите меня, и я…