Сезон охоты на блондинок - Робардс Карен. Страница 18

Когда он нашел тело Хейвуда, следовало понять, что так и будет. Наверно, он это и понял, просто не хотел при­знаваться. С первого взгляда на Александру Хейвуд, вне­запно появившуюся в Уистлдауне, было ясно, что доб­ром это не кончится.

«Вы уволены. Разве это непонятно?» – насмешливо спросила она.

«Подлая, самоуверенная сучка», – подумал он в ту минуту.

А он еще жалел ее во время похорон, ради которых специально полетел в Филадельфию. Он уважал своего работодателя, даже любил его. Они оба хотели одного и того же – сделать ферму Уистлдаун одной из лучших ко­нюшен в стране. Хейвуд проводил в Уистлдауне два ме­сяца из двенадцати; владелец и тренер много общались, говорили о лошадях и ферме. Хейвуд часто упоминал свою старшую дочь, рассказывал связанные с ней смешные случаи, хвастался ее умом и красотой. Он не раз говорил, что, когда Александра немного подрастет и забудет всю чушь, которой ее напичкали в колледже изящных ис­кусств, она придет работать в его компанию. Тогда он будет постепенно приучать ее к браздам правления. На это у нее мозгов хватит.

Джо слушал его рассказы вполуха, не придавая им особого значения. Обычная отцовская гордость, только и всего. И слегка удивился, когда во время похорон уви­дел, что Хейвуд не преувеличивал, во всяком случае, на­счет внешности. Стройная, хрупкая блондинка в подо­бавшем случаю черном костюме, типичная недотрога, Алекс приковала к себе его взгляд, когда все заняли свои места и она с мачехой и сестрой прошла к передней скамье. Окончательно он выяснил, кто это, только на по­минках, но уже во время отпевания он был убежден, что белокурая красавица может быть только Алекс, люби­мица Чарльза Хейвуда. Джо следил за ней всю службу. Было видно, что она убита горем. Лицо – белее мрамора. Она сидела между сестрой и худым темноволосым муж­чиной в дорогом костюме, державшим ее за руку, – ви­димо, тем самым женихом, который ее бросил. Она без всякого выражения слушала священника епископальной церкви, облаченного в черную ризу человека с красным лицом. Хор мальчиков пел ангельскими голосами, а она беззвучно плакала. Позже, на поминках в огромном ка­менном особняке Хейвудов с мраморными полами и ком­натами, полными цветов, он ждал своей очереди выра­зить ей свои соболезнования, хотя чувствовал себя здесь так же неуютно, как рыба на дереве. Тут были изыскан­ные люди, которых он не знал, изысканная еда, которую он не любил (ему вспомнились копченый лосось и икра на маленьких треугольных тостах), пианист, игравший на рояле что-то грустное, и молодая, красивая вдова, ко­торая ходила по комнатам и благодарила всех за прояв­ленное сочувствие. Джо поговорил кое с кем, отведал угощение, выразил соболезнования вдове, а сам все ра­зыскивал взглядом старшую дочь Хейвуда. Наконец она появилась. Глаза у Алекс были красные, губы крепко сжа­ты: видно, она не позволяла себе плакать. Джо подо­шел к ней, представился, пожал протянутую руку, выра­зил скорбь по поводу постигшей ее утраты и свое восхи­щение ее отцом.

Но, когда они встретились сегодня, стало ясно, что Алекс напрочь забыла его. Что ж, осуждать ее не приходилось. Джо сам знал, что такое горе, и понимал, как оно туманит разум.

Как ни злился он по поводу увольнения, но должен был признать, что снова пожалел ее. Это случилось, ког­да Алекс попросила рассказать о том, как он нашел тело ее отца. Было ясно, что смерть Хейвуда стала для нее страш­ным ударом. Видимо, привычка заботиться обо всем и вся сделали Джо чувствительным к страданиям женщин и детей. Пытаясь побороть жалость, которая была совер­шенно бесполезна и даже вредна, поскольку могла поме­шать ему бороться за сохранение Уистлдауна, он вел себя более вызывающе, чем следовало. Когда Алекс расстро­илась, он молча обругал себя за то, что вообще согласил­ся говорить об этом. А когда она начала настаивать, Джо напомнил себе, что ему нет дела до Александры Хейвуд, и ушел.

У него хватало своих проблем.

Он отдал ферме Уистлдаун всего себя, а сейчас у него украли эту мечту. Вырвали, словно коврик, из-под ног героя какого-то смешного мультфильма.

Это и есть самое главное, понял он. Не потеря рабо­ты, жалованья и всего, что из этого следовало, – хотя это тоже очень важно. Главное – это потеря мечты.

В тридцать семь лет ему предстояло все начать сна­чала.

О боже, подумать только, все сначала.

Что ж, значит, думать не нужно. Во всяком случае, сегодня. Завтра хватит времени, чтобы прикинуть планы на будущее.

Джо перевернулся на живот, взбил подушку, колотя ее сильнее, чем требовалось, и снова попытался уснуть.

– О боже, я замерзаю! Алекс, скорее!

Шум дождя был таким сильным, что Алекс едва ус­лышала слова сестры. На землю рушились потоки воды, сносимые ветром. Грязь чавкала под ногами при каждом шаге, засасывала туфли. Бежать по ней было еще труднее, чем по глубокому мокрому песку. Ночь была на ред­кость темной; кромешную тьму время от времени разры­вали лишь полосовавшие небо молнии. Но от этого ста­новилось как будто еще темнее. Страх перед погоней стал меньше – даже маньяк-убийца крепко подумал бы, прежде чем выйти на улицу в такую погоду, – но совсем не исчез.

Глаза Алекс были защищены от дождя одеялом, на­крывавшим ее как плащ-палатка. Она увидела впереди темную фигуру в стеганом одеяле. Нили перелезала че­рез забор, до которого добралась первой. Это был уже второй забор на их пути. Фланелевая пижама позволяла Нили передвигаться быстрее, чем ночная рубашка – Алекс.

С чего она взяла, что добраться до дома управляю­щего будет парой пустяков?

Колени норовили подогнуться; рана на голове боле­ла нещадно. В ледяном дожде только одно было хорошо: холодный компресс заставил кровотечение прекратить­ся. Однако Алекс промокла до нитки и продрогла до кос­тей. Холод был таким, что она не ощущала пальцев ног.

Нили одолела забор и ждала ее. В темноте ее повер­нутое к Алекс лицо, обрамленное мокрым стеганым одея­лом, казалось бледным овалом и едва виднелось сквозь потоки дождя.

– Иди дальше! – изо всех сил крикнула Алекс. Шум дождя был таким сильным, что сестра могла ее не услы­шать. Но, должно быть, Нили поняла, потому что кивнула и исчезла во тьме. На мгновение, только на одно мгнове­ние, Алекс позволила себе передохнуть. Она наклонила голову и оперлась о забор, пытаясь перевести дух. Дождь без помех просачивался сквозь промокшее одеяло, как будто она стояла обнаженной. Чтобы придать себе сил, Алекс нарочно подумала о том, от чего убегала, – о зву­ках чужого дыхания, о запахе гари, о человеке, который был в доме и сейчас, возможно, гонится за ней.

Прогремел гром. По небу зазмеилась молния, а потом пугающе близко грохнуло. Это заставило ее очнуться. Вытащив ногу из засасывающего болота, Алекс задрала ночную рубашку повыше, поправила одеяло и полезла через забор. Доски были шершавыми и скользкими от воды. Ноги в туфлях на кожаной подошве срывались с узких перекладин. Ледяной ливень впивался в голые ноги. Перелезая через верхнюю жердь, она подняла глаза и увидела вдали, на пригорке, белый дом Уэлча. Ну, еще немного…

Алекс скорее догадалась, чем увидела, что Нили сколь­зит и шлепает по грязи, преодолевая последнее препят­ствие – широкий двор.

А потом упала.

Это случилось так внезапно и неожиданно, что она даже не успела вскрикнуть. Нога сорвалась, и Алекс с размаху грохнулась на спину. Голова ударилась о что-то твердое. Во второй раз за ночь у нее посыпались искры из глаз. Мгновение она просто лежала в грязи не в силах пошевелиться, сдавшись на милость дождя. Одеяло за что-то зацепилось и соскочило. Теперь оно висело на за­боре, как белый флаг поражения.

Дождевые капли вонзались в кожу, как жала тысяч ледяных пчел. Грудь, которую раньше защищало одеяло, оказалась неприкрытой. Алекс перекатилась на живот и уперлась во что-то деревянное.

Оглядевшись, Алекс поняла, что стукнулась о столб. Два удара по голове за одну ночь – это уже чересчур. Сил подняться не было. Она очутилась в нокдауне. Темнота то отступала, то подступала вновь. Капли падали на мок­рую землю и отскакивали от нее. «Только на минутку», – сказала себе Алекс и опустила голову на сложенные руки.