Золотой ключ. Том 1 - Эллиот Кейт. Страница 5

Ответ не заставил себя ждать.

– Патро, я не буду иллюстратором. Я не Грихальва, я – до'Веррада, мое лицо на всех этих стенах.

"Хитрый комарик. А ведь большинство этих лиц написали Грихальва”.

– Значит, маленький до'Веррада, тебя больше влечет стезя фехтовальщика?

– Да, патро.

– Мне она тоже больше по нраву. – Теперь и у отца заблестели глаза, точь-в-точь как у сына. – Но когда-нибудь, Алехандро, ты станешь правителем Тайра-Вирте, а мудрый правитель не во всем полагается на меч.

– Патро, а на что еще полагаться? На картины? Мальчик еще не сталкивался с интригами двора, стоит ли удивляться его откровенному безразличию? Он даже не подозревает, как больно жалят насмешки и снисходительность.

– Разве можно править с помощью картин? Святая простота… Впрочем, он же еще ребенок. Но внезапно этот разговор с сыном всколыхнул в памяти появившиеся недавно слухи, и на душе стало тревожно. Вначале они казались пустяком, но, постепенно разрастаясь до угрожающих размеров, широко расползлись по городу. В Палассо Веррада говорили о волшебстве, о темной силе, проникшей в город и будто бы ополчившейся на двор, герцога и его семью.

Улыбка исчезла. Ладонь, гладившая непокорные кудри наследника, замерла, взгляд устремился на сгрудившихся в фойе юных Грихальва. Они тоже дети и, значит, тоже невинны? Или в них зреет зло, темная волшба, о которой говорил Сарагоса?

В тусклом охряном свечении (картины в Галиерре никогда не показывались солнцу, его заменяли масляные лампы и свечи) чуть лоснилась герцогская диадема – черный с кровавым отливом камень среди темных спутанных прядей. Огромным усилием воли герцог заставил себя возобновить вдохновенное повествование о картинах; еще труднее было изобразить спокойную улыбку.

– Алехандро, правитель использует весь арсенал своих средств. Мудрый не пренебрегает ничем и ни о чем не забывает, иначе рано или поздно приходит беда.

– Но, патро…

– Алехандро, посмотри на картину. Ну-ка, Неоссо до'Орро, посмотри и скажи, что видишь.

Мальчик изо всех сил старался быть уступчивым. Узкие плечи приподнялись и опустились на столь долгом вдохе и выдохе, что отец забеспокоился: хватит ли у Алехандро воздуха в легких, чтобы ответить?

– На этой картине ваше венчание с матра.

– И все? Неужели к этому нечего добавить?

– Это вы. Это матра. Это придворные.

– Будь любезен, скажи, кто из них кто.

Мальчик поморщился, однако скороговоркой назвал по именам тех, кого знал. А знал он почти всех – эти люди жили в его мире, который ограничивался двором. Неисчислимая родня, тьма сановников, прихлебателей, коим имя легион и кои мнят себя такими важными персонами, что ни один Верховный иллюстратор не рискнет воспротивиться, если они пожелают запечатлеть свой образ на историческом полотне.

– Патро, а может, пойдем домой? Так есть хочется… Всегда ему хочется есть. Сущий обжора!

– Алехандро, не отвлекайся. Что, разве на картине больше никого нет? Разве она тебе больше ни о чем не говорит?

Мальчик нервно пожал плечами.

– Говорит, что вы женились на матре. Но ведь об этом и так все знают. – Мелькнула улыбка, внезапная и недолговечная, как летняя молния. – Разве я не здесь? Разве у матры в животе нет еще одного ребенка? Конечно же, вы женились на матре.

Отец вздохнул. Но это не был вздох недовольства, – Да, комарик, ты здесь. Но говорит ли тебе еще о чем-нибудь картина?

– А что, должна? – равнодушно спросил мальчик, переминаясь с ноги на ногу.

И вновь слегка поколебалось обычно несокрушимое спокойствие. “Мы даже не представляем, о чем она может поведать Грихальва… Если, конечно, верить клятвенным уверениям Сарагосы”.

Но не Грихальва создал это полотно, увековечившее свадьбу Бальтрана Алехандро Рафейо Риобаро до'Веррады и Лиссабетты Терессы Луиссы Бенекитты до'Нахерры. Сам Серрано, отец Сарагосы, удостоился назначения на должность Верховного иллюстратора, и в обязанность ему вменялось документировать такие события, как заключение договоров, помолвки, свадьбы, рождения. Запечатлевались в красках все великие или обычные вехи в жизни тайра-виртской знати. Щенилась ли любимая сука герцога, ложился ли на смертный одр он сам – всегда звали придворного художника. Но теперь место Серрано досталось его сыну (точно так же и Алехандро когда-нибудь унаследует отцовское), а Сарагоса твердит о колдовстве и темной силе… И если не остановить преступную кисть Грихальва, нашептывает он, то лишь одна Пресвятая Матерь знает, что может случиться с Тайра-Вирте и ее герцогом.

– Патро?

Снова отцовские пальцы зарылись в черные детские кудри.

– Ничего, Алехандро. Придет время, и ты все поймешь.

Конечно, оно придет. Как же иначе? Алехандро – его наследник, и ему, будущему герцогу Тайра-Вирте, откроются все таинства власти.

И секреты колдовства Грихальва, буде Сарагоса Серрано прав и таковые не выдумка…

Герцог попытался отогнать неприятные мысли. “Нет. Это пустые слухи. Грихальва служат нам с незапамятных времен, служат верой и правдой. Не может быть того, чего не может быть”.

И все-таки…

Он обернулся к фойе, пристально посмотрел на детей. На лицах любопытство и нетерпение. Глаза всех мыслимых цветов, волосы всех мыслимых оттенков, а в проворных, умелых ручонках – угольки, мелки и бумага. Грихальва делают мел и бумагу, Грихальва делают лица и руки, и Сарагоса Серрано слишком близорук, самолюбив и труслив, чтобы увидеть блеск их таланта. Чтобы признать сам факт его существования.

И нет среди этих детей никого, кто бы уж очень отличался от сына герцога, смышленого, подвижного, непоседливого Алехандро – Золотого Мальчика, Неоссо до'Орро.

Хмыкнув, Бальтран до'Веррада взглянул на полотно, удостоверяющее его женитьбу на герцогине Лиссабетте. Смущенно коснулся пальцами губ, затем – груди, там, где сердце, и прошептал ритуальную фразу: “Да хранит ее Матра эй Фильхо”. Ибо герцогиня почти не вставала с постели – ждала родов.

Сама по себе картина – всего лишь рядовое произведение мастера, хоть и кощунственно, пожалуй, так отзываться о творении протеже герцога. Она принадлежит кисти Гуильбарро Серрано, покойного отца нынешнего Верховного иллюстратора, и помимо своеобразной композиции, формы и отточенных приемов в ней есть кое-что еще. Это целый мир в массивной позолоченной раме, это история и символика, выполненные и невыполненные обещания, проведенные и непроведенные усовершенствования политической системы и даже предсказание.

Неискушенный глаз не заметит среди тщательно прорисованных шпалер и причудливой лепнины смутные отражения лиц в алмазном блеске оконных стекол аудиенц-зала, где вершился свадебный ритуал. Четыре детских лица, круглых и веселых, почти прозрачных. Эти малыши еще не родились, они обещаны герцогу и новой герцогине. Но пока в Палассо Веррада появлялись лишь три детских лица, и сейчас два из них – мраморные барельефы в подземной усыпальнице.

«Матра эй Фильхо, будь милостива, пошли мне второго сына, брата Алехандро… и двух милых девчушек. Когда вырастут, мы им найдем достойных женихов…»

Предсказание, значит? Пока оно сбылось лишь наполовину, не дало почти ничего, кроме горя. “Сарагоса старается внушить, что в этом повинны Грихальва”.

Все дело в разнузданной мнительности и непомерном себялюбии и более ни в чем. Все иллюстраторы высокомерны, каждый считает себя гением, а остальных – ничтожествами. Хитроумных интриг и личных амбиций в их мире не меньше, чем при дворе.

– Глупец, – пробормотал герцог. – И мне все меньше нравятся его работы.

– Патро?

До'Веррада отбросил досадные мысли.

– Ничего, Алехандро. – Он опять вздохнул. – А что, комарик, не пора ли тебе подкрепиться?

Ответа не последовало – Алехандро стрелой понесся к фойе, где всех юных Грихальва сразу оттеснили, дабы не то что их руки – даже дыхание не коснулось наследника герцога. И тотчас эскорт в ливреях – отделение шагаррского полка – обступил мальчика. Привычный к такой опеке, Алехандро нетерпеливо обернулся.