Имитатор - Робертс Нора. Страница 106

– Я не это имел в виду.

– Я знаю. – Она отломила кусочек рыбы. – Мне приснилась моя мать.

– Это был сон или воспоминание?

– Не знаю. И то, и то. – Ева прожевала рыбу, собрала вилкой горсточку риса. – Мне кажется, это было и то, и другое. Я была в квартире или в гостиничном номере. Не знаю, что это было, но мне кажется, что квартира. Какая-то дыра. Не знаю, сколько мне было лет. Года три-четыре. Это можно как-то определить?

– Я не знаю.

– Я тоже. Ну, словом…

Она рассказала ему, как, оказавшись в одиночестве, прошла в спальню, как начала играть с косметикой, с париком, хотя ей это запрещалось.

– Может, дети всегда делают то, что им запрещают. Я не знаю. Но удержаться я не могла. Кажется, мне хотелось стать хорошенькой. Я думала, все это барахло сделает меня хорошенькой. Прихорашиваться – так они это называют? Я прихорашивалась, потому что однажды она сказала мне, когда была в хорошем настроении, что я похожа на маленькую куколку.

– Мне кажется, – осторожно заметил Рорк, – что в детях заложен такой инстинкт. Потребность доставлять радость своим матерям. Во всяком случае, в первые годы жизни.

– Думаю, я ее не любила. Я ее боялась, но мне хотелось нравиться ей. Мне нравилось, когда она говорила, что я хорошенькая. – Ева еще немного поела. – Я так увлеклась, что не заметила, как они вернулись. Она вошла и увидела меня. Она стала меня бить. Мне кажется, она была под газом. На комоде валялось все ее хозяйство – шприц и ампулы. Я не знала, что это такое. Не знала тогда, в детстве, но теперь…

– Нет нужды объяснять.

– Да. – Ева боялась, что еда застрянет у нее в горле, но продолжала есть. – Она орала на меня, а я плакала. Лежала на полу и ревела. Она хотела еще раз мне двинуть, но он не дал. Он поднял меня с пола… – При воспоминании об этом у нее все всколыхнулось в животе. – Черт. О черт!

Когда ее вилка со стуком упала на тарелку, Рорк протянул руку и, осторожно надавив на затылок, заставил ее низко нагнуть голову.

– Все в порядке, дыши. Долго и медленно. Вдох – выдох. Не спеши.

Его голос звучал ласково, он бережно поддерживал ее голову. Но выражение его лица говорило, что он готов на убийство.

– Я не выносила его прикосновений. Даже тогда у меня начинались мурашки по коже, хотя я была еще маленькая. Он меня тогда еще не трогал, он меня еще не насиловал, но в глубине души я уже знала. Откуда я знала?

– Инстинкт. – Он прижался губами к ее затылку, сердце у него рвалось на части. – Ребенок с первого взгляда распознает чудовище.

– Может быть. Ну все, я в порядке. Все прошло. – Ева выпрямилась, откинулась головой на спинку кресла. – Я не выносила, когда он ко мне прикасался, но в тот раз я вроде даже прижалась к нему. Все, что угодно, лишь бы подальше от нее. От того, что я видела в ее глазах. Она меня ненавидела, Рорк. Она хотела, чтобы я умерла. Нет, хуже того: она хотела, чтобы меня вообще не было. Она была шлюхой. Вся эта ее косметика на комоде – это были орудия ее ремесла. Шлюха и наркоманка. И она смотрела на меня как на грязь. Я вышла из ее тела. Мне кажется, за это она ненавидела меня еще больше. – Хотя рука у Евы слегка дрожала, она взяла бокал вина: ей надо было смочить пересохшее горло. – Я этого не понимаю. Я думала… Я хотела убедить себя, что она не такая, не может быть такой плохой, как он. Я выросла у нее внутри, это должно было что-то значить. Но она была ничем не лучше его. Может, даже хуже.

– Они – часть тебя. – Ева вздрогнула, когда он это сказал, и Рорк сжал ее руки. Он не отрывал глаз от ее лица. – Но, понимаешь, в чем вся штука: ты стала тем, что ты есть, несмотря на это. Несмотря на них.

Слова давались Еве с трудом, но она продолжала говорить:

– Вот сейчас я ужасно тебя люблю. Просто до чертиков.

– Ну, значит, мы на равных.

– Рорк, я не знала, не понимала, я хотела, чтобы во мне было что-то… что-то от нее, пока не поняла окончательно, что ничего нет и быть не может. Глупо.

– Вовсе нет. – Чувствуя все новые и новые болезненные уколы в сердце, Рорк поднес ее руки к губам. – Это вовсе не глупо. Ты сегодня впервые видела этот сон?

И тут он заметил виноватое и смущенное выражение на ее лице. Он еще крепче сжал ее руки, пока она не успела их отнять.

– Это было не сегодня.

Его голос, прозвучавший сухо и мрачно, заставил Еву занять оборону.

– Когда это было, Ева?

– Недавно. Несколько дней назад. На прошлой неделе. Черт, откуда мне знать? Я не вписала дату в свой календарь. Знаешь, когда к ногам то и дело падают мертвые тела, это сказывается на памяти. У меня нет под рукой секретаря, который фиксировал бы каждое мое движение.

– Думаешь, если мы сейчас поссоримся, это поможет мне забыть, что ты несколько дней ничего мне не рассказывала? Это было еще до поездки в Бостон. – Рорк был так сердит, что не смог усидеть на месте и вскочил на ноги. – До того, как я спросил, что случилось, а ты отмахнулась от меня, сочинив какую-то ложь на ходу.

– Я не лгала. Я просто тебе не сказала. Я не могла сказать, потому что… – Она замолкла на полуслове и быстро перестроилась. – Я была не готова, вот и все.

– Байки зеленой лошади.

– Я даже не знаю, что это значит. – Ева наколола на вилку еще один стебель спаржи и решительно отправила его в рот.

– Ты приняла решение мне не говорить. – Рорк снова сел и придвинулся к ней. – Почему?

– Знаешь, важный парень, ты мог бы на минутку засунуть куда подальше свое самомнение: речь идет не о тебе. Это мое дело и… Эй!

Ева чуть не ударила его, когда он схватил ее за подбородок, но Рорк ее опередил и с силой толкнул обратно в кресло.

– Нет, это мое дело. Кажется, я уже научился довольно ловко разгадывать загадки, которые мне задает твой хитроумный умишко. Не так давно я узнал правду о своей матери, и это тебя остановило. Ты решила ничего мне не рассказывать.

– Послушай, ты все еще не оправился от шока. Ты-то, конечно, уверен, что с тобой все в порядке – ты же большой, сильный мужчина! – но на самом деле ты все еще в шоке. Ты весь изранен, и я вижу эти раны. Вот я и решила не сваливать свои беды тебе на голову: это не принесло бы ничего хорошего.

– Твоя мать не любила тебя, и ты решила, что рассказ о ней заставит меня еще больше горевать о моей матери, которая меня любила.