Куросиво - Рока Токутоми. Страница 68

– Эй, подождите! Подождите, говорят вам! – проводники и железнодорожные служащие все еще не выпускали пассажиров иокогамского поезда.

Молодой человек тоже пытался приоткрыть дверь, но служащий оттолкнул его. Глаза юноши сверкнули гневом.

– … Вот Фудзисава!

– А это министр иностранных дел! – указывали друг другу пассажиры.

Молодой человек, иронически усмехаясь, следил глазами за проплывающей мимо толпой. Наконец, двери открылись, и он выскочил на платформу. В обеих руках у него было по старенькому чемодану, под мышкой торчал старый дождевой зонтик. Это был юноша очень маленького роста, лет семнадцати – восемнадцати на вид. Его смуглое бледное лицо, по-видимому, еще не знало бритвы. Глаза светились живым острым блеском. На нем был темно-серый костюм из грубой шерстяной ткани, такое же пальто и черная широкополая шляпа. Он оглянулся по сторонам и, заметив пробиравшегося к нему сквозь толпу Кокусю Аояги, еще раз поклонился.

– Повзрослел, не узнать!.. Ты только сейчас приехал? – Кокусю Аояги не скупился на улыбки.

– Да.

– Быстро добрался! Я считал, что потребуется еще дня четыре, пять… Ну как, здоров?

– Да. А что дома?

– Сегодня утром пришла телеграмма… Состояние не важное. Очень ждет тебя. Недавно я ездил туда и, по правде говоря, хотел бы съездить на днях еще разок, проведать брата, но что поделаешь – столько дел, что голова кругом идет… Да что мы стоим здесь? Отойдем в сторонку, что ли, поговорим…

Они сошли с платформы. Барон Хияма, ожидавший экипаж, улыбнулся Кокусю Аояги и окинул молодого человека внимательным взглядом.

– Сусуму, это барон Хияма. Он очень много сделал для твоего отца… Разрешите представить, это мой племянник… – глаза Кокусю перебегали с лица барона на лицо молодого человека.

– О-о, юный Хигаси!.. В самом деле – то-то я подумал, что он похож лицом на… Я слыхал, вы долго жили в Англии? – теребя свои роскошные усы, Хияма; внимательно разглядывал Сусуму.

– Он учился в Кэмбридже, но… э-э… из-за болезни брата вернулся на родину, – вмешался Кокусю Аояги, искоса поглядывая на Сусуму, который в ответ на слова барона даже не поклонился, ограничившись легким кивком, и стоял прямо, как палка.

– Понимаю, понимаю, конечно… А как чувствует себя Хигаси-кун? В последнее время я был так занят, что давно уже не справлялся о нем… Ах, вот как?.. Это не хорошо! – чело барона Хияма слегка омрачилось.

Когда старый Хигаси так решительно и бесповоротно отверг его специальные рекомендации, барон очень сердился и в душе ругал старика дерзким нахалом, но потом решил отнестись к случившемуся как к забавной истории и наконец начисто позабыл все это происшествие. Но барон Хияма был рыцарь по духу и потому готов был пожалеть беднягу-неудачника.

– Откровенно говоря, если бы Хигаси-кун последовал тогда моему совету, то, возможно, не случилось бы и нынешней этой болезни… А уж я тогда, кажется, так для него старался, – барон Хияма взглянул на молодого человека и внезапно переменил тему. – Ну, да о прошлом что толковать… Пожалуйста, передайте отцу поклон. Скажите ему, пусть лечится хорошенько, пусть бережет себя… Если вам что-нибудь понадобится – прошу без стеснения… Вы, вероятно, скоро снова приедете в Токио. Поговорим на досуге, вы расскажете мне о Европе… – и барон Хияма, слегка кивнув головой, весело уселся в экипаж.

– Славный человек этот Хияма, не правда ли? – Кокусю Аояги взглянул на племянника.

Сусуму продолжал стоять неподвижно.

3

Снег, который топтали сотни колес экипажей, отъезжавших от вокзала Симбаси, то переставал, то шел снова и к наступлению следующего дня успел толстой пеленой засыпать деревню Фудзими близ Кофу. Движение по деревенским дорогам замерло, не слышно было людских голосов, изредка раздавался лишь зловещий треск – это в садах под тяжестью снега ломались ветки деревьев. Потом внезапно налетел ветер, и все завертелось в снежном вихре, взметнувшемся с земли и с деревьев, небо потонуло в белесой мгле.

Было еще далеко до ночи, но ставни пришлось закрыть. Под напором ветра они прогибались, словно натянутый лук, то и дело гас огонек в светильнике. Но с наступлением ночи буря затихла и мир погрузился в глубокую тишину.

У ложа больного старика Хигаси слабо горел светильник. Но еще слабее, чем этот едва мерцающий язычок пламени, теплилась жизнь в старом, измученном болезнью теле.

Старому Хигаси ненадолго сделалось лучше, и это очень удивило врача, ведавшего городской больницей в Кофу: при таком тяжелом заболевании, да еще в жестокие холода… Но состояние больного снова ухудшилось, не успел он перебрать висевшую у его изголовья связку четок даже до половины.

Он плохо понимал, что творится кругом, не отличал дня от ночи, то засыпал ненадолго, то снова просыпался и, просыпаясь, всякий раз спрашивал: «Сусуму вернулся?.. Что, все еще нет? Неправда, ведь я же не глухой! Только что я ясно слышал его голос!..» – «Слышишь, кто-то стучит!» – вдруг говорил он. – «Откройте же скорее! Откройте!» – Он выходил из себя, пытался приподняться, и снова бессильно падал на постель. Ему чудилось, будто Сусуму укачало на пароходе. «Лицо у него такое бледное-бледное… Наверное, он сейчас уже плывет по Тихому океану… Бывает, что, вернувшись из Европы, люди заболевают от резкой перемены в пище… Когда он приедет, надо будет послать в город, купить там для него хлеба…» – говорил он. А через минуту начинал сердиться: «Дурак, что он там мешкает! Ведь я умираю! Что пользы, если он приедет после моей смерти!» – и тайные горькие слезы одна за другой катились по его щекам. Тетива была натянута до предела.

Такое состояние длилось с неделю, а затем все снова изменилось. Больной целыми сутками находился в полузабытьи, – не то спал, не то дремал. Жена будила его, чтобы накормить бульоном, и он, не поднимаясь, съедал ложку-другую и снова сразу же засыпал. Он не бредил, не шевелился во сне, в комнате слышалось только его дыхание, но и оно звучало так тихо, что жена, случалось, подходила к изголовью постели и прикладывала руку к губам мужа.

Но и так продолжалось недолго. Сумерки сменились рассветом, а масло в светильнике все убывало. Врач, навещавший больного, всякий раз спрашивал, когда ожидается возвращение Сусуму.

Однажды старого Хигаси пришел проведать один из бывших его учеников. В разговоре он упомянул о назначении нового министра иностранных дел. Лицо больного внезапно исказилось. «Значит, ты тоже переметнулся к врагам?!» Бывший ученик, состоявший в партии, руководителем которой являлся новый министр, пытался что-то сказать в свое оправдание, но старый Хигаси уже не помнил себя от ярости. Ударив здоровой рукой по одеялу, он заявил, что больше не считает гостя своим учеником, и выгнал его вон. Эта гневная вспышка разом подточила и без того слабые силы старика, вслед за ней наступило полное изнеможение, и госпоже Хигаси страшно было подумать, что муж, может быть, больше не проснется от сна, в который он впал вскоре после ухода гостя.

Врач делал больному уколы, жена отправила в Токио телеграмму. Даже старик Сакаи, на время отложив счеты, уселся у постели зятя.

Но для изогнутого в предельном напряжении лука все езде не настала пора распрямиться.

Неожиданно старый Хигаси пришел в себя. Правая рука его пыталась что-то нащупать на постели.

– Очнулись, отец?!

– Кто здесь?

Врач назвал себя.

– А, это вы… Значит, Сусуму все еще не вернулся?..

Больной старик проглотил немного супа, и собравшиеся у его ложа друзья и родные постепенно разошлись по домам.

Восьмого и девятого февраля шел сильный снег. Казалось, этот снег похоронил под собой страдания, которые терпел больной в последнее время, ибо старый Хигаси чувствовал прилив необычной бодрости. «Что ж из того, что я ослеп? – говорил он. – Пусть я слепой, а непременно поправлюсь… Что такое? Сломалось дерево хурмы? Это жаль! Сусуму очень любил это дерево! А мальчика все еще нет! Если бы он уже добрался до Иокогамы, то обязательно прислал бы телеграмму. Приберите все хорошенько, пусть в доме будет все как следует…» У госпожи Хигаси впервые за долгое время отлегло от сердца.