Конец авантюристки - Рокотов Сергей. Страница 40

… Резким ударом ноги Генрих фон Шварценберг выбил дверь спальни, подбежал к висящей на крюке жене и схватил её на руки. Она хрипела и задыхалась.

— Ко мне! — закричал Генрих, держа жену на руках.

Через две минуты горничная Магда уже была в комнате.

— О, майн Готт, — прошептала Магда.

— Нож, немедленно нож, — приказал хозяин.

Магда побежала за ножом, а Генрих продолжал бережно держать на руках жену, боясь надышаться на нее. «Жива», — шептал он помертвелыми губами. — «Жива…»

Перерезали веревку, и Генрих уложил Барбару на постель.

— С тобой все в порядке? — спросил он.

— Я сделаю это ещё раз, — ответила она. — И более удачно, будь уверен.

Еще несколько минут назад, когда она висела на крюке, она молила Бога, чтобы он поставил под её ноги табуретку. А теперь она была жива, она дышала и не знала, что она может сказать Генриху. Ей было мучительно больно от того, что их отношения с этой минуты вступили в некую иную фазу, что отныне уже будет совершенно невозможно продолжать играть в благополучие, и необходимо давать объяснения, чтобы избежать фальши в этих отношениях. А объяснять ничего было нельзя.

— Ты не сделаешь этого, — возразил Генрих. — Потому что я не отпущу тебя от себя ни на секунду. Я брошу все дела, я стар, я богат, мне больше ничего не нужно. Мне нужна только ты…

— А почему ты не спрашиваешь меня, зачем я это сделала? — помертвелыми губами шептала Барбара.

— Потому что не в моих правилах задавать лишние вопросы. Если будет надо, ты поделишься со мной своей болью.

Барбара со слезами на глазах с чувством благодарности поглядела на мужа, на его точеное, какого-то пергаментного цвета лицо, на подслеповатые без очков глаза. «Удивительный человек», — подумалось ей. И тут же перед её глазами пронеслась та история пятилетней давности, и таким контрастом с этой уютной комнатой, с мудрым, тактичным и справедливым Генрихом показались те кровавые грязные события, что она застонала и закрыла себе рот рукой.

В это время принесли лекарства и чай. Генрих заставил Барбару выпить успокоительные капли, а потом горячего крепкого чаю. Ей стало легче, и она почувствовала, что ужасно хочет спать… Она закрыла глаза, и уже не увидела той страшной красной смеющейся рожи. Она видела что-то изумрудно-зеленое, ковер зеленой травы, по которому бежали навстречу друг дружке она и Вика, совсем маленькая, двух или трехлетняя девочка, бежали босиком и никак не могли добежать, не могли обнять друг дружку. И было тепло, ласково светило солнце, пели птички… А потом все потемнело, и она провалилась в тяжелый крепкий сон…

Когда она проснулась, то почувствовала, что на её плече лежит седая голова Генриха. Он спал, полусидя, полулежа… Моментально почувствовал, что она проснулась и открыл глаза…

— Я видела во сне свою дочь, — тихо сказала Барбара.

— Сколько ей лет? — спросил Генрих, нимало не удивляясь, что у его жены есть дочь.

— Двенадцать, — ответила Барбара.

— Где она?

— В Москве, на Тверской улице, с бабушкой и дедушкой. Это родители моего покойного мужа.

— И ты хочешь повидаться с ней?

— Да. Но это невозможно сделать.

— Возможно. Все возможно, — спокойно возразил Генрих. — Пошли пить кофе, что-то я проголодался за эту ночь. Откуда взялся такой зверский аппетит? — расхохотался Генрих своей ослепительно белозубой улыбкой.

— Ты что, больше ничего меня не хочешь спросить? — не уставала поражаться Барбара. — Например, как мое настоящее имя? Какой я национальности? Я ведь все солгала тебе.

— Я знаю тебя как Барбару, для меня ты Барбара и я буду называть тебя так, даже если твое настоящее имя Маша, Ингрид, Индира или, например, Ревекка. А национальность меня вообще не интересует, это праздный интерес.

— Ты поразительный человек, Генрих, — нежно прикоснулась к его руке Барбара.

Они спустились вниз в гостиную, пили кофе с теплыми булочками, и Генрих глядел на Барбару нежным, полным любви взглядом. На её тонкой шее до сих пор виднелись следы веревки, на которой она пыталась повеситься. Генрих непроизвольно вздрогнул.

— И все же, я хотела тебе рассказать кое-что, — тихо произнесла она.

— А стоит ли?

— Стоит. Я не могу жить, когда между нами пролегает тайна. Твоя безупречная жизнь и мое прошлое. Оно давит меня, тянет в могилу. Я расскажу все, а там суди сам…

И Барбара, свернувшись клубком в кресле, рассказала мужу ту темную страшную историю, произошедшую в девяносто втором и девяносто третьем годах. Генрих слушал внимательно, в его серых глазах трудно было прочитать хоть какую-нибудь реакцию, лишь, когда речь зашла о девушке, убитой вместо нее, он нервно повел плечами и поглядел куда-то в окно, на осенний германский пейзаж.

— Ты меня извини, — произнес он, когда Барбара закончила свой рассказ. — Но я должен сказать, что твоя мать ужасная женщина. И отец тоже… Я не могу не сделать такие выводы…

— А я? Я-то? Главное, что я ужасная женщина, вот что самое страшное, Генрих! Я преступница, из-за меня погибли ни в чем не повинные люди… Я должна быть строго наказана…

— Какая ты преступница? — покачал головой Генрих. — Ты такая же жертва, как и эта девушка. Тобой руководила злая сила… Как в наших волшебных сказках, Гауфа, например…

— Нет, не выгораживай меня! Жизнь — это не сказка! Я тоже участвовала в преступлениях, я знала о планах матери, без подробностей, разумеется, но вопросы-то я задавала — зачем, почему я должна так или иначе поступать? И она в той или иной степени на них отвечала. Когда я шла с Андреем в ресторан, я же подставляла его. А он любил меня…

— Он, прежде всего, любил деньги. И он, и твой муж. А про убитую девушку ты же узнала только после случившегося. Так что не казни себя так сурово, ты и так наказана выше всех человеческих возможностей. Ты разлучена с единственной дочерью, и встретиться с ней вам, действительно, будет довольно сложно. Теперь я это понял.

— Значит, я никогда не увижу свою Вику? — зарыдала Барбара.

— Подумаем. Все это надо хорошенько обдумать и взвесить. Ничего невозможного в этой жизни нет, пока мы живы. Только после нашей смерти мы уже не сможем сделать ничего. А пока есть жизнь, есть и надежда… Все, дорогая, сегодня я целый день проведу с тобой. Я позвоню герру Миллеру, он прекрасный человек и сделает за меня то, что должен сделать я. А я предлагаю сделать пеший тур к базилике святого Кастора. Самое время, я так полагаю. Сегодня очень хороший, солнечный день… Сегодня замечательный день, день покаяния, день откровенности… Мы с тобой должны благодарить этот день, Барбара…

Барбара встала и поцеловала мужа в лоб. А затем пошла одеваться… И оделась во все светлое…

… Стоял теплый сентябрьский день. Они шли под руку по набережной Рейна, дошли до памятнику императору и пошли к церкви. «Какой покой, какое умиротворение вносит в меня этот замечательный человек», — думала Барбара о муже. — «Еще несколько часов назад я была на грани жизни и смерти, а теперь мне хочется жить, я верю, что Бог простит меня, я верю, что встречусь с Викой.»

Когда они вошли в базилику, внутри не было ни одного человека. Тишина и покой, лики святых, кротко глядящие на них. Барбара поставила святым свечки и опустилась на колени перед изображением распятого Христа. Долго истово молилась, слезы раскаяния и умиления текли по её бледным щекам. «Прости меня, Господи», — шептала она беспрестанно. — «Дай мне возможность снова увидеть мою доченьку. Дай мне возможность снова обрести счастье и душевный покой».

— Я люблю тебя, — сказала она Генриху, когда они возвращались домой, медленно идя по начинающей желтеть аллее.

— И я тебя, дорогая моя, — крепко сжал её тонкую руку повыше локтя Генрих, облаченный в безукоризненно сидящий на нем костюм кремового цвета, почти такого же, как и длинное платье Барбары.

При воспоминаниях о родителях Барбара чувствовала, как злость и гнев начинают переполнять её душу. Она пыталась отбросить от себя эти черные мысли, мешавшие ей чувствовать себя уверовавшей в божественную справедливость. Но мысли не оставляли её. «Зачем, зачем она меня во все это втянула? Разве счастье в деньгах? И так ведь тех денег хватило бы на всех. Но она хотела, чтобы все досталось только ей, чтобы отец стал мэром, и они бы стали ещё богаче, намного богаче. Они бы получили этот вожделенный первоначальный капитал, о котором все так мечтают. Счастлива ли теперь она? Принесли ли ей счастье эти замешанные на человеческой крови миллионы? Что она собирается делать с этими миллионами?»