Слепая кара - Рокотов Сергей. Страница 19

Вы замерзли очень, как бы не простудиться из-за меня…

— Виталий, давай на «ты», — предложила Наташа. — Мы уже давно знакомы.

— Конечно, конечно, — закивал Виталик. — Ты… подожди, я сейчас.

Потом они пили чай с малиновым вареньем на маленькой уютной кухоньке. Виталик сквозь очки нежно глядел на Наташу, болтал что-то, иногда замолкал, словно стесняясь своей оживленной речи.

— А о чем ты хотел со мной поговорить? — вдруг спросила Наташа, глядя Виталику в глаза.

Он покраснел так, что стал одного цвета с малиновым вареньем в хрустальной вазочке.

— А… это… Наташа, а вы… а ты… коньяка не хочешь? — внезапно предложил он. — У меня с Нового года осталось. Я ведь почти не лью, не люблю, а вот… чтобы согреться…

— Почему бы и нет? — улыбнулась Наташа, не отрывая от него взгляда.

Виталик засуетился, вытащил из старого кухонного шкафчика бутылку армянского коньяка, где оставалось больше половины, налил ей и себе в маленькие хрустальные рюмочки, вынул из холодильника лимон, аккуратно порезал. При этом он засучил рукава, и Наташа с удивлением обнаружила, что у него очень сильные, мускулистые руки. Это совершенно не вязалось с его худым бледным лицом.

— У тебя сильные руки, — сделала она ему комплимент.

— Я же будущий хирург, — смущенно улыбнулся Виталик. — Со слабыми руками как же я буду оперировать? Подкачаться пришлось, да и летом мы в походы ходим, там всякое приходится делать… Так что вот… — Он согнул руку и показал бицепс. После этого опять сильно покраснел. — Да ну, хватит об этом, ты меня захваливаешь.

— И хозяин ты хороший. И варенье твое вкусное.

Виталик на сей раз перестал краснеть. Он сел и поднял рюмку с коньяком.

— Я не знаю, за что пить, — сказал он. — Только за вас… то есть за тебя…

— То есть за нас? — мягко прервала его Наташа, глядя ему в глаза.

— Да, за нас!

Они чокнулись и выпили. Через пару минут Наташе стало так хорошо, как не было уже лет пятнадцать.

Она сидела на этой уютной кухне, сосала лимон, пила чай с вареньем и глядела на этого странного человека в немодных очках, в линялой ковбойке, с такими сильными руками. Ей казалось, что она знает его очень давно, что это близкий ей человек, до того с ним было легко и просто.

После того как они выпили еще по одной рюмке коньяка, Виталик решился на разговор.

— Наташа, — начал он тихо. — Я хотел тебе сказать… Я вот что хотел тебе сказать… — Тут он снял очки, вынул из кармана носовой платок и стал тщательно протирать их. — Понимаешь… Я не знаю, как это все сказать, но я чувствую, что должен… — Он снова надел очки и внимательно поглядел на нее. — Да, я должен. — При этих словах он поднялся со стула и встал напротив нее. — Я никогда никому еще такого не говорил… Наташа… Наташенька… Я…

Тут раздался звонок в дверь. Покрасневший от досады, Виталик бросился открывать.

— Мам, ты? — послышалось из коридора. — Ты чего так рано? Ты же к Владимировым в гости поехала…

— Надоело мне у них, — отвечал женский голос, довольно низкий, прокуренный. — К ним приедешь и нарвешься на всякую выясняловку. Наши там остались, а я не выдержала, сказала, плохо чувствую себя.

А ты что, не один? Ого… — уважительно протянула она. — Понимаю… Ну, извини, сын, знала бы — осталась там. Но от тебя такого ожидать…

— Мам, перестань! — яростно зашептал Виталик.

— Ладно, ладно, я не буду вам мешать. Ну хоть познакомь, мне так интересно, сын первый раз в жизни девушку домой привел. Познакомь.

— Да ни к чему все это, мам, — отговаривался Виталик.

Наташа сама встала и вышла из кухни. Мама Виталика, высокая, статная, крашенная в блондинку, с густым слоем макияжа на лице, пахнущая дорогими духами и табаком, разительно отличалась от сына.

— Здравствуйте, — сказала Наташа.

— Здравствуйте. Я Нина Петровна, мама Виталика.

— Наташа.

— Очень приятно. — Она искоса поглядела на сына и одобрительно кивнула головой. — Я, наверное, не вовремя, ну извините. Но вы сидите где хотите, я пойду к себе и прилягу, устала очень. После работы поехали в гости, а там неприятная обстановка. Пришлось возвращаться одной через всю Москву.

Нина Петровна пошла к себе в комнату, а Виталик провел Наташу на кухню.

— Так, понимаешь, и не дали поговорить, — улыбнулся он.

— Мы прекрасно с тобой поговорили, — ответила ему Наташа. — Прекрасно… Ты ничего больше не смог бы сказать. А я тебе скажу только одно — я очень благодарна тебе за сегодняшний вечер. Очень…

А теперь налей по третьей рюмочке твоего чудесного коньяка, а потом проводи меня домой. Поздно уже…

Виталик пожал плечами, не понимая, шутит она или говорит серьезно. Налил по рюмочке.

— Надо было поесть приготовить, ты, наверное, голодная. У нас, правда, нет почти ничего, пельмени только. Ой, вру, я же по дороге сыру купил, он у меня в пакете, я совсем забыл!

Он бросился в коридор и принес пакет. Вытащил оттуда завернутый в бумагу кусок сыра.

— Давай я порежу, — предложила Наташа.

— Да что ты, что ты, я сам! — стал суетиться Виталик и в результате порезал себе палец.

— Идиот! — ругнулся он на себя.

— Давай йод и пластырь, ничего страшного, — улыбнулась Наташа. — Просто ты очень спешишь меня накормить, чтобы я не умерла с голоду.

Виталик принес йод и пластырь. Наташа взяла его руку в свою, помазала палец йодом и приклеила пластырь. Они впервые находились так близко друг к другу.

У Виталика перехватило дыхание, он снова покраснел. И неожиданно поцеловал Наташу в румяную от коньяка щеку.

— Извини, — сказал он. — Я не хотел. Так, машинально получилось.

— Не хотел? — нахмурилась Наташа. От этого Виталик смутился еще больше.

— Да я не то хотел сказать… Хотел, разумеется…

Ты понимаешь… Я как увидел тебя… Ну как тебе сказать?

— Я все поняла, Виталик. Спасибо тебе.

— Да за что?

— За все, — тихо произнесла Наташа. — За все. За вечер, за коньяк. За сыр этот.

— Ты же так и не поела.

— Ну и не надо. Я не хочу. Я пойду. Ты проводишь меня?

— Конечно же, провожу. Только посидела бы еще…

— Мы еще с тобой посидим, Виталик. Обязательно.

…Потом была обратная дорога. Они ехали в метро и молчали. Он уже ничего не рассказывал о своих институтских делах. Он просто иногда бросал на нее взгляд, и она отвечала ему таким же нежным взглядом. Им не надо было ничего говорить. Когда они стали подходить к ее дому, она вдруг вспомнила про Фомичева и резко выдернула руку, которой держала Виталика под руку.

— Ты очень хороший человек, Виталий. Только… нам не надо с тобой встречаться.

— Да ты что? Почему?

— Я не такая, какой ты меня представляешь. Не такая! Тебе твоя бабушка, наверное, всякого про меня наговорила…

— Мало ли что она говорила! Мне плевать на это!

— А ты знаешь, что она говорила правду? Все, что она говорила, — чистая правда! Понял?! — крикнула Наташа, глотая слезы, и убежала в подъезд.

Она села в подъезде на подоконник и долго рыдала. Таким разительным контрастом казался ей сегодняшний вечер и то, что происходило у нее с Николаем. «Гадина, тварь, — она сжимала кулаки от захлестывающей ее ненависти. — Убить тебя, подлеца, только убить, другого ты не заслуживаешь… Ножом тебя всего истыкать, нелюдь, нечисть…» Ей казалось, что у нее впереди нет ничего, она недостойна никакой другой жизни, кроме этой грязи, этого кошмара. Потом вспомнился Эдик, немногословный, резкий, его жаркие поцелуи, его яростные ласки. Он накидывался на нее, будто это в последний раз и необходимо выпить ее до дна. Так, впрочем, однажды и оказалось. «Почему я тогда не сказала обо всем Эдику?! — ругала себя Наташа. — Он бы его стер с лица земли».

Но теперь… Что ей делать теперь? Как ей быть с Виталиком? Наверняка Вера Александровна предостерегла его от общения с ней, рассказала ему про то, что творилось в этой окаянной квартире. Но ведь он никак не отреагировал, даже, наоборот, стал таким нежным… Он не поверил бабушке, наверняка не поверил. А между ними не должно быть никакой лжи, между ними не может быть такого. Значит, ничего не может быть. Тот все порушил, все концы обрубил, подонок! Как она сейчас пойдет в эту конуру после такого чудесного вечера? Как она посмотрит на эту тварь, как будет дышать с ним одним воздухом? Как она будет смотреть на свою мать, которая ведь обо всем догадывается, но ничего не хочет сделать для нее, своей дочки, которую родила, кормила грудью, купала, водила за ручку в детсад и школу. Для нее дороже покой, лишь бы все было тихо, шито-крыто, лишь бы этот зверь был доволен, лишь бы не бил ее. Что они все так его боятся?! Неужели это воплощение зла так уж непобедимо?