Мне тебя заказали - Стернин Григорий. Страница 32

Глава 15

— Вам кого? — с удивлением глядя на оборванную старушонку, спросила Вика Щербак, стоя в дверях квартиры.

— Тебя, родимая, тебя, моя хорошая, — приговаривала мерзейшая старушонка, одетая в такую шубейку, каких в Москве не носили даже самые бедные старухи лет эдак уже пятьдесят, с послевоенных времён.

— А кто вы такая?

— Нищенка, жалкая нищенка, — зарыдала старуха. — Несчастная мать, потерявшая кормильца…

— Так я дам вам денег, — предложила Вика.

— Денег? Что ты мне можешь дать? У меня недавно сыночка убили, Сашеньку… Здесь около вашего дома убили… Он, горемычный, из тюрьмы вышел, где сидел по злому навету, полтора месяца погулял и… — Старуха горько рыдала и рвала на своей голове реденькие седые волосёнки.

— Так что же вы от меня хотите? — насторожилась Вика.

— В дом-то пусти… Не украду, не бойся, была бы воровка, так бы не жила, по вокзалам не мыкалась бы… Я ведь из Иванова приехала, на вокзале Ярославском живу… Сыночка встретить приехала, а теперь узнала, что он… — снова заголосила старуха. Вика впустила её в квартиру.

— Так что же вам надо?

— Ты у следователя была, у Бурлака? — вдруг твёрдым голосом произнесла старуха.

— Да, он вызывал меня, но я ничего конкретного не могла ему ответить. Я видела машину, зеленую «Ниву», отъезжавшую от нашего дома. А на земле валялся человек.

— И номер машины ты тоже запомнила?

— Да. 23-58 ММ. Я математик, у меня хорошая память. А что вам от меня надо? — вдруг нехорошая мысль пришла ей в голову. — Вы лучше идите отсюда.

— Злая, злая ты, поганая, жалости в тебе нет к бедной старушке. Мой Сашенька вышел из тюрьмы, собирался ехать ко мне в Иваново, там у нас хоть и маленький, но свой домишко… А его тут лихой человек… порешил, задушил, волчара позорный… А некоторые, аблакат вот дотошный, следак пустоголовый, пытаются убивца от дела отмазать. Машина эта, о которой ты баешь, случайная, а отъезжал лиходей на другой машине, на «шестёрке», а номер её 17-40 МН, — вдруг совершенно грамотно заговорила старуха и угрожающе поглядела Вике в глаза. — Не уберегла я своего сыночка, — снова стала она косить под убогую. — Убереги хоть ты своего, родимая. Где он у тебя?

— В школе, — похолодела Вика.

— Вот видишь, в школе, он махонький ещё, ему только девять. А ходит из школы один, благо рядом. Он ведь в тридцать восьмой учится, да? — Она заглянула Вике в глаза. — Муж-то на работе целый день, в техникуме преподаёт черчение… А ты тоже работаешь, в издательстве научном… Знаем, знаем… А Ромка один из школы бегает… И мой Сашенька тоже бегал, бегал, вот и добегался. Глянь в окно, шалопутная, какие лихие люди там прогуливаются. Аж страшно… Меня-то не тронут, кому я нужна, шарахаются все, лишь бы рубль не дать на хлебушко насущный. А вот пацана могут ни за что ни про что…

Вика, сама не своя от охватившего её ужаса, бросилась к окну. Минут через двадцать здесь должен идти Ромка. Там, около двух чёрных иномарок без номеров прогуливались пятеро парней крупного сложения и весьма уголовного вида.

— А? Видала? Во какие лихие люди стали появляться. Таким ничего не стоит ребёночка в машину запихнуть, увезти незнамо куда и надругаться над невинным созданием… И у нас в Иванове таких пруд пруди, а уж у вас, в Москве… Ходить страшно…

— Что вы от меня хотите? — спросила бледная как полотно Вика, прекрасно понимая, что попала в скверную историю.

— Не тащи убивца на волюшку, одно прошу, родненькая моя… И не тяни одеяло на какую-то там «Ниву» с номером 23-58 ММ. Никакого номера ты не помнишь, ну, затмение нашло, и все тут… А помнишь номер бежевой «шестёрки». И от Сашеньки моего, невинно убиенного, отходил не кто-нибудь, а сосед ваш, убивец, сел в свою машину и ту-ту… Ты со своего первого этажа все хорошо видела. Женщина ты молодая, учёная, и все хорошо видела… — зловеще поглядела ей в глаза старуха. — Вот и все… Все твои, так сказать, задачи, болезная моя…

— Хорошо, я скажу так, — тихо произнесла Вика.

— И умница, умница, учёная ты женщина, не то что я, неграмотная дура… Читать не умела до тридцати лет, представляешь? Во дела-то какие, зубов не чистила, яблок сожрёшь и все… Тёмные мы, неграмотные, из-за своей темноты и страдаем. Ладно, пошла я, родненькая. Только ты уж не обмани нас, не надо… Скоро лето, каникулы, отдыхать к морю поедете втроём, красивые вы все, не то что я, старая уродина, сыночка убили, поеду к себе в Иваново, куплю белую головку и помяну своего горемыку. Гляди, не подведи. К следаку сама попросись, откажись от своих прежних неправильных слов. И на суде скажи как надо… И будешь здорова и счастлива…

За мерзавкой закрылась дверь, а Вика стояла как вкопанная, не в состоянии от страха даже пошевелиться. Потом как ужаленная бросилась одеваться, чтобы бежать встречать Ромку. Но тут раздался звонок, и он сам появился на пороге, румяный, весёлый.

— Ромочка, Ромочка, сыночек, — лепетала Вика, даже не вытирая текущих по бледным щекам слез.

— Ты что, мама? Что с тобой? А смотри, что мне дяди на улице дали, — похвастался он и показал матери большой пакет, в котором лежали всякие вкусности — «Сникерсы», «Марсы», мандарины, яблоки, импортное печенье…

Вика стояла и молчала, опустив руки. А на следующий день она позвонила Бурлаку и попросила принять её. Явившись в прокуратуру, сказала Бурлаку то, о чем просила мерзкая старуха.

— Что это вы, Виктория Осиповна? То одно говорите, то другое. Помните об ответственности за ложные показания.

— Я больше ничего не могу добавить к тому, что сказала сейчас, — холодно произнесла Вика. — Какую-то «Ниву» я видела, но не помню ни номера, ни цвета. А вот бежевую «шестёрку» видела хорошо. И номер помню — семнадцать — сорок МН.

— Да, вы живёте на первом этаже, могли все хорошо увидеть… — усмехнулся Бурлак, все прекрасно понявший. — Но… ладно, пусть это будет на вашей совести, Виктория Осиповна.

— Она спокойна! — с каким-то вызовом произнесла Вика. Ей вспомнилось спокойное лицо квартиранта из тридцать первой квартиры, вспомнилось, как поразили её совершенно седые волосы при относительно молодом лице. Он снимал квартиру у её знакомой Наташи, которая переехала жить к матери, был приветлив, всегда здоровался, находил тёплое слово для девятилетнего Ромки. Теперь этот человек обвинялся в убийстве. А она была уверена, что не мог он никого убить. — Да, совершенно спокойна! — словно споря с самой собой, повторила она.

А вскоре после этого она вытащила из почтового ящика письмо, адресованное ей. Открыла его дома и обнаружила там пять стодолларовых бумажек. Она закусила губу и еле удержалась от сдавившего её рыдания.

… — Умница, Сова! — хохотал Гнедой. — Вот есть такие дела, которые, кроме неё, никто выполнить не может. Ведь, представляешь, Мишель, она когда-то училась в Щепкинском театральном училище на актёрском факультете. Да… вот какие таланты пропадают… — «Пропадают ли?» — спросил он сам себя. И тут же ответил: «Нет, не пропадают! А используются во благо общего дела!» — Давай по маленькой, за успех именно этого самого дела. И езжай, ты человек молодой, а ко мне скоро старые друзья наведаются, день рождения у меня, а какой по счёту, не скажу… Я по гороскопу Овен, только это могу тебе сообщить. Немолод я, Мишель, немолод, это у тебя все впереди, извини, что не приглашаю тебя на наше скромное застолье. Ты ещё не дорос до столь своеобразной компании, тебе будет с нами неуютно. Пойду погляжу, как там наши гуси-индейки-поросята в духовочках себя чувствуют, как им там, не слишком ли жарко? А человечка из прокуратуры я все-таки обработал, — потёр холёные руки Гнедой. — И мы теперь будем в курсе следственного дела товарища Кондратьева не только посредством драгоценнейшего Петра Петровича…

… — Неутешительные у меня для вас новости, Алексей Николаевич, — сказал Кондратьеву на последнем свидании Сидельников. — Эта Щербак отказалась от своих показаний. Видно, кто-то припугнул её. Вообще, у меня такое ощущение, что вы сами чего-то недоговариваете. А между нами должна быть полная откровенность… Ведь если вы знали раньше этого мерзавца Дырявина, вы обязательно должны мне это сообщить. Вообще все, как на духу, даже если это никак не свидетельствует в вашу пользу…