Железо - Роллинз Генри. Страница 5

Писая в генофонд

Всё опубликованное в книжках «Писая в генофонд» и «Арт и Шок Души» возникло из одного состояния рассудка. Обе, в конечном итоге, вышли под одной обложкой. По большей части материал был написан в Венеции, штат Калифорния, в 1986 году. Я тогда жил через дорогу от весьма бойкого места, где торговали крэком. Дела они вели и днём, и ночью. В какой-то момент его обстреляли из проезжавшей машины, похоже, убили каких-то девчонок. Вскоре после этого притон закрылся.

Я видел это по ТВ. Рейс «Л-1011». Цветные съёмки. Он выглядел как сломанная игрушка. Люди с мешками для мусора собирали конечности. Повсюду разбросаны багаж, одежда, тела и большие куски металла. Я никогда не забуду это зрелище – огромный самолёт, разодранный на куски, распотрошённый, будто его испинали гигантской ногой. Интересно, каково им было. Собирать головы, руки, пальцы и перемешанные внутренности и складывать в пластиковые пакеты. Интересно, эти парни обшаривают карманы мертвецов себе на пиво? Почему нет? На кой хрен жмурику деньги? Мухи, должно быть, кишмя кишат, поскольку лето и всё такое. Спроси у любой, и она тебе скажет: нет ничего лучше свежих кишок в летний день! Телекамера поворачивается к главному коронёру. Он сказал, что опознание тел займёт много времени. Большая часть покрыта реактивным топливом, многие обгорели до неузнаваемости. Он просил родственников принести какие-нибудь фотографии, карты стоматологов, информацию от врачей (о послеоперационных шрамах), поскольку всё это поможет ускорить процесс. Через несколько дней в «Тайм» и «Ньюсуик» будут хорошие цветные фотографии кучи исковерканного металла и разорванных тел. Я торчу от таких снимков: несколько месяцев назад опубликовали несколько клёвых цветных кадров, на которых громоздились горы трупов в концлагере Бельзен. Но так или иначе, когда журналы с картинками авиакатастрофы выйдут, я их обязательно куплю, да, сэр. И скажу: «Ёлки-палки, как хорошо, что меня в том самолёте не было! Только глянь на этих людей. Они мертвы, обнажены и сожжены!»

…

По-моему, она даже не человек, она какая-то разновидность микроба. Фикция. Отвратительная, невротичная и грубая. Жалкая – вот какое слово приходит на ум. Когда она пьяна и развязна, находиться рядом с ней – пытка. Она употребляет марихуану как лекарство для поддержания жизни. Живее всего она, когда у неё есть шанс «обдолбаться». Когда она закидывается и пускает слюни на травку, я думаю про себя «кокаиновая блядь», но меняю «кокаиновая» на «марихуановая». Она редко моется, и порой вонь от неё бывает совершенно ужасающей. Я не люблю, чтобы нас ставили рядом, поскольку вижу, как мерзко она ведёт себя с теми, с кем я работаю. Когда она входит в комнату, я или выхожу, или стараюсь держаться от неё подальше. Я надеюсь, она продолжит свой маленький мучительный путь и исчезнет из моего поля зрения. Я не испытываю к ней никакой ненависти. Она ухитряется обламывать всех вокруг. Меня, безусловно, тоже. Я не хотел так к ней относиться, нет. Теперь это перешло в необратимую стадию. Я избегаю её при любой возможности.

…

Я случайно подслушал разговор в компании. Девушка говорила, что вынуждена раскошеливаться всякий раз, когда наступают месячные. Она сказала, что «Мидол» и тампоны нужно раздавать в благотворительных коробках. Я раньше об этом не думал. Тут она права. Что, если парню придётся выкладывать монету всякий раз, когда надо пописать? Вначале ничего, а потом эти монеты станут накапливаться, и будешь напрягаться, чтобы их хватило подольше. Представьте, вы говорите: «Чёрт, я проссал сегодня доллар!» А если пиво любите? А если баксов не будет? Чек выписывать? Ссать по кредитке? А если придётся аскать: «Братушка, не подкинешь монетку? Мне надо пописать». Сущий ад мочевого пузыря, старик. Подумать только!

…

Здесь холодно, холодно и дождливо. Август, но похоже на октябрь. Даже воздух пахнет по-осеннему. Осенняя пора наводит на мысли о том, как я работал в магазине мороженого в Вашингтоне, округ Колумбия. Квартира осенью 1980 года у меня была воистину мерзкой, и я избегал её как только мог. Приходилось шататься по улицам и отрабатывать дополнительные смены в магазине мороженого. Приходилось подолгу шляться одному. Пока мой автомобиль был ещё исправен, я ездил по ночам, открыв все окна, лишь бы лицо обдавал холодный воздух. Я объезжал разные районы Нью-Йорка, просто чтобы в голове прояснилось. Потом я столько кататься перестал, мне стало больше нравиться ходить пешком. Я отправлялся в дальние прогулки один. От того, что мне нравилось гулять в одиночку, я чувствовал себя стариком. Никогда не забуду запаха осеннего воздуха в тот год. Квартира была для меня последним прибежищем, поэтому я проводил много времени на улице. Временами казалось, что меня выводит из себя абсолютно всё. Я работал за прилавком в магазине мороженого, и покупатели меня просто изматывали. Я принимал заказы весь день. Я чувствовал себя старой рубашкой, которую снова и снова сдают в прачечную. К концу смены я был выжат как лимон – от людей, их болтовни и чепухи, которую они несли. Прогулки действовали благотворно. Так здорово выйти на улицу, где воздух чист и прохладен. Жизнь казалась прекрасной. Иногда кто-то из покупателей приглашал меня на вечеринку или на обед, но я отказывался. Какая-то часть меня идти хотела, но такие вылазки всегда лишь усугубляли моё отчуждение. От людских разговоров мне становилось одиноко, и я озлоблялся. Одиноко – потому что я не мог приспособиться, никогда не мог. Когда мне об этом напоминали, это задевало. И злило, ибо вновь подтверждалось то, что я всегда знал: я одинок и всем чужой.

Отчуждённым и одиноким я чувствовал себя подолгу. Но со всем этим пришло и настоящее сильное ощущение независимости. Мне стало нравиться обедать одному и проводить большую часть свободного времени в одиночестве. Я гулял по этим улицам, небо в облаках, дождик то капает, то прекращается, и ко мне волнами приходят чётко оформленные воспоминания. Ту осень я помню яснее всего. Я уже не ходил в школу, и у меня возникало странное чувство: осень, а мне не надо сидеть за партой. Я отчётливее осознавал каждый день и каждую ночь, а также всё время между ними. Иногда мне не хватает такой жизни. Мне нравились ночи в магазинчике мороженого. Место, где нужно что-то делать и которое – не квартира. Я шёл домой медленно, любуясь уличными фонарями, вдыхая холодный воздух. Квартира была как тюремная камера. Мне хотелось избить себя, если я поздно вставал. Дорога в Джорджтаун была длинной, но я знал, что чем быстрее уйду из этой квартиры, тем лучше. Проклятье, в ту осень я был одинок. Я мечтал жить с какой-нибудь девушкой. Но в действительности не делал ничего, чтобы знакомиться с девушками, слишком застенчив, слишком заморочен. Осень наводит меня на мысли о женщинах. В магазине мороженого у меня был один или два выходных в неделю. Но поскольку я взял на себя больше обязанностей, выходные почти сошли на нет. В ту осень я почти всегда брал выходной в пятницу на ночь. Пятница – мой любимый день недели. Вечером в пятницу я или гулял до одури, или сидел в гостях у Майка или Криса. Мы тусовались, пили коку и слушали бесконечные пластинки. Одно из моих любимых воспоминаний.

Никогда не забуду, как плохо и одновременно хорошо чувствуешь себя в депрессии и одиночестве. Это и теперь так. Тротуары, деревья, витрины магазинов – они стали моими друзьями. Каждый раз, проходя мимо дома, где топился камин, я пытался представить, что люди делают внутри. Иногда я чувствовал такую оторванность от всего, что хотелось умереть. Я чувствовал себя ужасно, но затем из ниоткуда меня затопляла волна расслабления и покоя. Это моя жизнь! Моя депрессия! Благо для меня! Воздух, листья и уличные фонари улыбались мне, и я чувствовал себя неплохо. В ту осень я понимал: да, я один в этом мире, совершенно один. Одинок и всем чужой, но в то же время я – не один, у меня есть я. В детстве я всегда был одинок, но впервые настало такое время, когда я осознал, что значит быть одному. Я чувствовал себя так, словно мог выдержать длиннейшую зиму. Мне тревожно, когда моё сознание переполняется воспоминаниями, с которыми я не могу освоиться. Я выписываю их из своей системы и надеюсь, что это получается. Бегу, запыхавшись, от одного слова к другому. Иногда я думаю, что рассекаю свои мозги на маленькие кусочки. Когда меня заключают в рамки сознания и времени внешние элементы, вроде погоды или географического положения, я слетаю с катушек. Чтобы освободиться от этого, я должен написать книгу размером с телефонный справочник.