Неплохо для покойника! - Романова Галина Владимировна. Страница 2

– Да, – с пониманием качнула подруга головой. – Люська еще тот экземпляр! Как я тебе говорила, привлеки ее к ответственности! Так ты – нет… Сами разберемся… Разобрались?

Следует пояснить, что Люська была бывшей тещей моего Тимура. С женой тот расстался просто и без долгих объяснений, а вот теща… Обвинив его, меня и еще бог знает кого в развале семьи, она начала с того, что принялась меня преследовать. Стараясь не обращать внимания на ее злобные выпады, я в глубине души лелеяла надежду, что рано или поздно ей это надоест. Но, как показало время, она была неутомима.

– Что ты намерена делать? – прервала мои размышления Антонина.

– В каком плане?

– Во всех направлениях, дорогуша! Перво-наперво надо этой стерве рот закрыть, а второе…

– Что? – сразу насторожилась я.

– Тебе необходимо уехать…

– Тонь, ты в своем уме? – вытаращилась я. – Не могу сейчас уехать!

– Именно сейчас ты и должна уехать! – невозмутимо заявила она и поднялась со своего места. – После всего, что произошло, другого выхода у тебя просто нет!

Она принялась величественно гарцевать по комнате, обрушивая на мою голову тысячу разных причин, по которым я не должна оставаться в городе. Она была так красноречива и неутомима в своих рассуждениях, что к концу ее речи я была готова на любое путешествие, лишь бы она замолчала.

– Куда я, по-твоему, должна уехать? – потерла я заломившие виски. – Где меня кто ждет?

– Езжай туда, где вы отдыхали с Тимуром, – обрадованно затараторила Тонька, увидев, что я сдаюсь. – Сама говорила, что место это никому не известно, туда зверь редко забегает, не то что человек…

– Ты считаешь это самым лучшим местом для реабилитации моей души? – скептически скривила я губы. – Ничего интереснее не придумала?

Подруга сделала глубокомысленное лицо и, остановившись против того места, где я сидела, принялась меня воспитывать. Она говорила долго и пространно. Многое из ее речи мне было непонятно, единственное, что я уловила, так это то, что начать возрождаться я должна была именно в том самом месте, где когда-то была несказанно счастлива.

– Это будет больно, – прошептала я, уставив на Тоньку немигающий взор.

– Знаю, – решительно тряхнула она головой. – Но байку про хирурга и его методы ты знаешь, так что давай собирайся, а я поеду с тобой.

Вопреки ожидаемому, сборы заняли чуть больше времени. Антонина, развившая за неделю бурную деятельность, успела многое. Но даже ей было не под силу убедить Семена Алексеевича, председателя суда Левобережного района, дать мне расчет. Он был неумолим.

– Пусть берет отпуск без содержания, – как всегда, тихим голосом ответил он, разом отметая все Тонькины аргументы. – К тому же, Антонина Ивановна, я думаю, что мне лучше поговорить с глазу на глаз с ней самой.

Этого я боялась больше всего. С тех самых пор, как был выпущен на свободу Алейников, по иронии судьбы носивший то же имя, что и мой муж, я больше не показывалась на работе.

Сначала я взяла больничный у невропатолога, затем у терапевта, потом следом отправилась к окулисту. Продлевая больничные листы сколько это было возможно, я была движима единственной целью – быть подальше от людей. Когда же врачи, пряча глаза, поочередно заявляли, что здоровью моему ничто не угрожает, я просто перестала ходить на работу. Ложилась на кровать, обнимала подушку и часами пялилась на трещину в потолке.

Причудливым зигзагом пробежав от двери к люстре, та резко сворачивала и, разделившись на две одинаковой длины извилины, змейкой устремлялась в разные стороны. В результате такого замысловатого излома площадь потолка была поделена на три неравные части. Я считала это символичным, отождествляя этот раздел с моей поломанной жизнью.

Первую, самую большую часть, слабо освещаемую солнцем, я относила на жизненный участок пути до Тимура. Детство, отрочество, юность… Все было как у всех: родительский дом, институт, работа. Все это пролетело, как короткий миг, не успев оставить в памяти моей хоть какой-то значимой отметины.

Вторую, крохотную узкую полоску, все время находящуюся на свету, я представляла временем, когда была счастлива. А третья, постоянно пребывавшая в тени, должна была олицетворять мое будущее, потому что свет для меня померк именно в тот день и час, когда, вызвав меня к себе в кабинет, Семен Алексеевич сообщил мне о гибели моего мужа.

Я плохо помню, что произошло потом. Рваные клочья темноты замелькали перед остановившимися глазами. Рот в безмолвии открывался и закрывался, не в силах выдавить хоть что-нибудь. А сердце сжала жуткой силы тоска. Она давила непомерной тяжестью безвозвратной потери, заставляя отрешиться от всего, в чем раньше я находила радость. Я ходила, ела, пила, но это была уже не я, а моя высохшая от горя оболочка.

И тогда Антонина, единственный человек, с кем я тогда общалась, направила мои мысли и чувства в нужное русло, определив их одним коротким словом – месть!..

Жажда мщения с каждым днем становилась все острее. Я едва не на коленях умоляла Семена Алексеевича отдать мне это дело, ссылаясь на то, что наши с Тимуром отношения не были зарегистрированы официально. Когда же он скрепя сердце согласился, я принялась со всей скрупулезностью изучать материалы, вникая во все мелочи, которые следователю показались незначительными. День за днем я репетировала сцену судебного процесса, ликуя от предвкушения. Но на деле все оказалось не так…

Вопреки ожидаемому, глаза подсудимого Алейникова Тимура Альбертовича не полыхали страхом. Более того, в них плескались откровенная насмешка и, как мне казалось тогда, чувство превосходства.

Я сжимала зубы, чтобы не зарычать от ненависти, внимательно вслушивалась в показания свидетелей, но это ничего не изменило. И поступила так, как должна была поступить, – признала его невиновным.

– Хочешь, я отменю твое решение в силу мягкости приговора? – с жалостью вопрошал меня Семен Алексеевич. – Только скажи! Не надо было мне на это соглашаться! Сама же настояла, а теперь мучаешься!

– Все в порядке… Вы не хуже меня знаете, что следственных материалов оказалось недостаточно для того, чтобы упрятать его за решетку, – глухо обронила я тогда и подняла на председателя суда посеревшее от переживаний лицо. – Мне необходимо отдохнуть…

– Хорошо, – он согласно кивнул. – Отдыхай, сколько посчитаешь нужным, а затем… Затем я жду тебя в наших рядах.

Семен Алексеевич встал и, проводив меня до двери, тихо произнес напоследок:

– Надо жить, девочка моя! Надо жить!..

А вот с этим-то у меня как раз и возникли проблемы, потому как жить мне совершенно не хотелось. Последней надежде – увидеть своего заклятого врага поверженным – не суждено было сбыться, а вместе с ней пропало и желание существовать…

Когда же Антонина, охваченная жаждой деятельности в процессе моих сборов, швырнула мне в лицо мой твидовый костюм и громогласно объявила, что я просто обязана съездить на работу и переговорить со своим боссом, то я растерялась.

– Зачем мне это, если я решила увольняться? Не пойду… – залопотала я, подтянув колени к подбородку.

– Пойдешь! – убежденно заявила она и потащила меня в ванную. – Ты обязана это сделать, хотя бы из уважения к нему! Он очень сильно рисковал своим добрым именем, позволив тебе судить этого подонка. И нянчился с тобой все это время как с ребенком, а ты!..

– А что я? – едва не плача, вопрошала я, намыливая голову.

– Ведешь себя как неблагодарная свинья! – не церемонясь в выражениях, клеймила меня Тонька.

И она, как всегда, победила.

Спустя два часа я поднималась по лестнице, устланной вытертой ковровой дорожкой, прислушиваясь к отчаянному стуку своего сердца. Но вопреки предположениям, жалости в умных глазах Семена Алексеевича не обнаружила. Твердо, с прищуром посмотрев на меня, он слегка кивнул в знак приветствия и сделал мне знак присаживаться.

Я прошла к столу и, отодвинув тяжелый дубовый стул, уселась напротив председателя суда.

– Так, так, так, – пробормотал он, постукивая карандашиком по папке с документами. – Пришла, значит…