Цвет ярости — алый - Романовский Александр Георгиевич. Страница 32

В конце концов, именно ее символ он взял себе в качестве имени.

А также герба для своей банды.

“Орден” — так они себя называли. “Черепа” были одной из влиятельнейших группировок во всем Гетто и, по слухам, имели кое-какие связи на верхних ярусах (чем, как известно, хвастался по пьяной лавочке каждый забулдыга). В Клоповник, однако, они не совались, как и другие “состоявшиеся” бандиты внешнего Гетто, разве что по неотложному делу.

Клоповник жил по собственным законам, свято веря, что любого незваного гостя, ступившего на их остров, настигнет неминуемая кара. Пытаться с ними поспорить было бы себе дороже. Коренные “клопы” настолько дорожили своей мнимой независимостью, что в случае серьезной угрозы дрались с захватчиками до последней капли крови… Из того объема, который они могли потратить без явного вреда для здоровья.

Таким образом, все более-менее крупные группировки Мегаполиса по тем или иным причинам предпочитали избегать Клоповник. Брать, в сущности, по предложенной цене там было нечего. Территория — запутанный лабиринт трухлявых хибар, нагромождение камня и причудливых форм, — тоже никак не тянула на определение “лакомый кусочек”.

Если и было у “клопов” что-то сравнительно стоящее, то это их свобода. Однако, кроме их самих, это “богатство” никого более не интересовало. Поэтому до поры до времени Клоповник обходили стороной как официальные власти (уже почти ставшие мифом), так и криминальные структуры. Банда Черепа не имела здесь и десятой доли того влияния, которым пользовалась во всем прочем Гетто. Это, впрочем, не умаляло того факта, что Орден здесь знали и уважали. Никто на более-менее трезвую голову не решился бы утверждать, что это не так. “Черепа”, как ни крути, были крутыми ребятами.

Таран, однако, относился к ним с пренебрежением. Он и сам был не лыком шит, а его парни прославились тем, что могли на завтрак жрать стальные гвозди, в чем, по сути, нет ничего особенно сложного. Главное — проголодаться как следует.

После всего сказанного нетрудно понять, как сильно удивился Таран, когда в ворота Подворья постучался не кто иной, как Череп.

Собственной персоной.

Нельзя сказать, что Хэнк ожидал именно этого, но его интуиция, обострившаяся в последние дни до предела, нашептывала ему, что вот-вот что-то должно случиться. Чуткая интуиция вообще свойственна людям, которые, подобно Хэнку, провели годы, сражаясь на арене. Для них такие понятия, как “сейчас”, “через мгновение” и “миг назад”, значат больше, чем для простого обывателя, знаменуя порой жизнь или гибель.

Но интуиция интуицией, да только хозяину Подворья было не до нее, перед ним стояли куда более важные задачи. Едва разделавшись с одной проблемой, он тут же столкнулся с другой.

Возмущенная общественность, которую Хэнк и без того не особо любил, порядком достала его в последнее время. “Ограбленные” и “обманутые” вошли в роль не на шутку. Самое интересное заключалось в том, что Хэнк и сам никоим образом не мог предсказать исход поединка, не говоря уж о подтасовке. Он рисковал гораздо больше, нежели все “ограбленные” и “обманутые”, вместе взятые. Если бы Волк проиграл, Хэнк лишился бы не только немалой суммы, но и Подворья…

Никто, однако, об этом не догадывался, да и думать не хотел.

Выигрыш, в денежном эквиваленте, был и наполовину не таким значительным, как твердила осведомленная молва. Даже те “ограбленные”, что заключали пари между собой, после поединка винили во всем “обманщика” Хэнка. А между тем он столько потратил на подготовку боя, что сомневался поначалу, хватит ли выигрыша, чтобы покрыть все расходы. Компенсация, прибывшая из Запретного города однажды ночью в увесистом черном дипломате, оказалась как нельзя кстати, позволяя Хэнку бездельничать если не всю оставшуюся жизнь, то по крайней мере довольно продолжительное время.

Стравив “обиженных” и получив головы зачинщиков, Хэнк не стал праздновать победу, а с головой окунулся в повседневные заботы. В обширном хозяйстве Подворья скопилось немало проблем. Тысячу раз латаная крыша, заготовка солений и вяленого мяса, починка потрепанных толпой ворот, проседающий свод тайного хода, заказы на изготовление оружия… И, конечно, главная гордость — гладиаторы.

К собственному разочарованию, Хэнк не мог сообразить, что делать с Волком дальше. Тот совершил, казалось, невозможное. Руководители большинства гладиаторских школ и раньше, до того как договориться о поединках, прежде всего спрашивали, не будет ли метаморф участвовать в боях, теперь же они и вовсе отказывались иметь дело с Тараном. Для того чтобы исправить положение, требовалось время… Месяцы. Возможно, годы. Ровно столько, сколько Таран рассчитывал продержаться за счет того, что получил за последний поединок. И все это время где-то под боком будет ворочаться, не находя выхода своей звериной ярости, то ли волк, то ли человек. Скрепя сердце, Таран признался самому себе, что уже ничему не может научить молодого Волка… Ну, разве что паре трюков, которым он никогда и никого не учил, даже Ножа с Топором. Не было смысла ни в продолжении тренировок, кроме тех, что были необходимы для поддержания достигнутой формы, ни… в самом содержании Волка.

Тот хирел на глазах — будто комнатное растение, лишенное заботы и солнечного света. В поведении Курта появились явно звериные повадки, он уже не заводил ни с кем беседы, а лишь топорщил уши издали, настороженно глядя на своих тюремщиков. Даже аппетит у него ухудшился. Хэнк с сожалением созерцал недоеденную пищу на подносах, что выносили из подвала. Приручить Волка, судя по всему, так и не удастСя.

Это было все равно, что хранить в гардеробе детского сада ядерную бомбу с часовым механизмом.

И вот когда хозяину Подворья пришла в голову эта мысль, появился Череп.

Собственной персоной.

— … Сам подумай, зачем он тебе теперь? Ты получил все, что можно было, но на этом все и закончилось. Слишком многие затаили на тебя обиду, уж можешь мне поверить. Однако, если бы даже это было не так, никто в здравом уме не выставит своих бойцов против одного твоего. Скоро про него просто забудут — толпа по-прежнему жаждет зрелищ, а ты предложить ей ничего не можешь. Источник дохода исчерпал себя и, как водится, превратился в камень на шее… Отдай мне парнишку, не пожалеешь.

Говорили, конечно же, о Волке.

О Курте Страйкере.

Таран и Череп стояли у ворот, беседуя, словно старинные друзья. Хэнк не верил в мистику, но сейчас почувствовал, как у него шевелятся волосы на затылке.

Слишком много совпадений, да еще каких.

Создавалось такое впечатление, будто Череп пару недель кряду сидел неподалеку, вооружившись каким-то фантастическим прибором для чтения мыслей. Очень странно.

Отдать-то, конечно, можно, но… В душе Тарана шевельнулся червячок жадности.

— Сколько?

— Двадцать пять штук, — быстро ответил Череп. Слишком быстро. — Можем поторговаться. Тридцать — последняя цена.

Таран усмехнулся. Похоже, торгами в Ордене сам Череп уже давно не занимался. Если “последнюю цену” он назвал сразу после “стартовой”, то это, судя по всему, далеко не предел.

Но торговаться Хэнк был не намерен. Пока.

— Волк не продается, — ответил он. — Во всяком случае, пока.

Череп снял очки и, прищурившись, взглянул на собеседника. Глаза у него оказались светлые — блеклой, акварельной голубизны. На поверхности лежала внимательная благожелательность, но за ней притаилось что-то зловещее, ничего хорошего не обещающее. Хозяин Подворья никогда прежде не видел глаз этого человека (да полно, человека ли?) — тот даже в сумрачных помещениях не снимал очков. Сейчас на внутренний двор щедро лился солнечный свет.

Таран почувствовал себя неуютно — эдакий психологический дискомфорт, появляющийся, к примеру, когда наблюдаешь за зубастыми чешуйчатыми тварями, для которых убийство является всего лишь способом существования. Захотелось обернуться, посмотреть, далеко ли помощники. С трудом подавив это желание, Таран скосил глаза. Нож, Топор и еще пара ребят маячили в отдалении, готовые прийти на помощь в любую секунду. Это была простая формальность, но сейчас Тарану так не казалось.