Тринадцать способов умереть - Рощин Валерий Георгиевич. Страница 5
Через пару лет после развода он повстречал симпатичную девушку с красивым и модным тогда именем Сусанна. И снова зародилась любовь, помогая излечиться и позабыть неудавшийся брак. Одному богу было известно, сколько надежд связывал Барклай с новым знакомством, сколько душевной теплоты вкладывал в быстро развивавшиеся отношения!.. Да, он был самым обычным мужиком – ослепительных достоинств не имел, как, впрочем, и явных недостатков. Однако ж любовь беречь умел, глубоко веруя в святость и ценность этого редкостного таинства. Тем удивительнее стала внезапная перемена в поведении невысокой жгучей брюнетки – месяца через три в ее речах замелькали странные фразы о дружбе; о том, что вряд ли она сможет отвечать ему той же пламенной страстью… При этом каждый раз в шутку просила не считать ее стервой. Не отыскав в анналах памяти ни единого поступка, способного стать причиной разрыва, он долго корил себя за неумение сохранить, сберечь хрупкое к себе чувство. И только много позже, вспоминая и переосмысливая ту быстротечную связь, внезапно осознал: очень многое в повадках любительницы бесконечных тусовок, частых посиделок в кафе и многочисленных званых вечеров в своем доме, подходило под емкое определение «стерва». Возможно, Сусанна собиралась сменить поднадоевшего муженька, да выведав о скромных суммах, коими государство почивало своих израненных в горячих точках героев, потеряла интерес к Барклаю. Или же просто, добившись любви, занесла ее в список многочисленных побед, да на том и охладела, переключившись на следующую жертву… Впрочем, зла на нее Всеволод не держал. Из депрессии худо-бедно выбраться помогла, а погасить любовное пламя удалось на удивление просто – чего страдать и маяться из-за пустого человека?.. Ежели легкомысленная дурочка – так то до прихода мудрой старости; ну а коли стерва… Стервой баба перестает быть лишь на последнем вздохе.
Подполковник медленно провел ладонью по колючей щеке; не обращая внимания на автоматный ствол, тут же обратившийся черным «зрачком» в его сторону, потер воспаленные глаза; переменил позу, чтоб не затекало раненное колено. И принялся вспоминать о своей Виктории…
Нынешнюю свою ненаглядную любовью – Вику, он приметил давно. Стройная, сероглазая шатенка – жена оного из директоров банка соседнего городка, приглянулась сразу, едва устроилась работать врачом в медсанчасть их гарнизона.
И случилось это аккурат через три года после ухода жены…
Работая врачом-терапевтом в медсанчасти гарнизона «Южный», Вика прекрасно знала весь состав отряда особого назначения. Проверяя давление и пульс каждому, кто проходил регулярные обследования, она нередко выслушивала комплименты, анекдоты и прочую ерунду. Изредка кому-то отвечала, с кем-то не разговаривала никогда, но, глянув в лицо любому, зашедшему в терапевтический кабинет спецназовцу, вмиг безошибочно вспоминала имя, фамилию, должность и звание.
Ей было около двадцати шести. Девушка неброской, но мягкой красотой и удивительным обаянием привлекала многих. Острый ум и неизменное чувство юмора, позволяли, тем не менее, постоянно блюсти дистанцию, тактично усмирять пыл некоторых отважных и восторженных поклонников из числа рядовых, сержантов и офицеров…
Она долго и внимательно присматривалась к Барклаю. Возможно, актерской или журнальной красотой тот не блистал, но обладал именно той привлекательностью, которая сводит женщин с ума зачастую быстрее и основательнее. Статный, широкоплечий; с короткими, но густыми волосами; с приятным бархатным голосом; с умным взором выразительных, зеленовато-карих глаз. Не раз она любовалась мускулистым загорелым телом, когда офицер, раздетый до пояса, стоял перед ней на очередной комиссии и дышал полной грудью; не раз терялась под его проницательным взглядом…
Будучи много старше ее мужа, Всеволод развелся с женой и засиделся в бобылях, не торопясь исправлять положения. Порой молодая женщина порывалась спросить: отчего до сих пор один? Почему не найдешь близкого человека?.. Не взирая на иерархию и законы субординации, Виктория легко бы задала подобные вопросы кому угодно – ей сошло бы; да и вряд ли игривое любопытство обидело бы кого-то. Но в общении с Барклаем, что-то сдерживало и подавляло привычную смелость.
Увы, далеко не все складывалось в ее жизни. Скольких нервов стоила супругам неудачная беременность Вики. В гарнизоне никто не узнал о трагедии ее семьи. Ни один человек не догадался о беде, кроме Всеволода…
Вернувшись из больницы, она вышла на первое дежурство. Едва высыхали слезы, как мысли о несостоявшемся материнстве, вновь заволакивали глаза предательской влагой. Бойцы шумно вваливались в плохо освещенный кабинетик, балагурили, шутили – подошел срок очередного медицинского освидетельствования… Барклай же, появившись как всегда тихо и молча, привычно уселся на стул, опустил на край стола мускулистую руку с завернутым рукавом камуфляжной куртки и почему-то надолго задержал взгляд на лице врача-терапевта, пока та отсчитывала пульс. Заполняя журнал, Виктория уронила слезу на строчку с его фамилией. Вся страничка была уже в маленьких мокрых кружочках…
Когда иссякла очередь за дверьми кабинета, подполковник неожиданно вернулся и опять безмолвно сел перед ней.
– Вы же прошли комиссию, Всеволод… – прошептала она, отвернувшись к темному окну.
Он осторожно положил теплую ладонь поверх прохладной женской руки и, погладив, слегка сжал…
Никому она не позволяла прикасаться к себе, но девушка уже достаточно хорошо знала этого человека, чтобы понять – не было в том поступке ничего, кроме искреннего желания помочь, утешить, подбодрить… Конечно же, он не ведал причин, катившихся по щекам слез, но не лез с расспросами, а просто видел и ощущал, как ей плохо.
Через минуту офицер вышел, так и не проронив ни слова.
Медленно повернув голову, Виктория обнаружила лежащий на мокрой журнальной странице первый весенний тюльпанчик. Из-под нежного цветка выглядывала маленькая шоколадка.
Рука еще долго сохраняла теплоту сердца Барклая…
«Да, все правильно… Человек любит и чувствует сердцем, а мозги так и норовят включить сомнения. Мешают, тормозят естественные процессы. Черт бы их побрал, эти мозги!..» – снова подумал подполковник и попытался растянуть в улыбке опухшие губы.
– Хотелось бы знать, черт побери… – вдруг мечтательно произнес Толик.
– О чем? – вернулся в действительность Барклай.
– Кто у нас Ириной родится, – вздохнул капитан. – Пацан или девчонка…
В другое время командир непременно что-нибудь сказал бы по этому поводу – подбодрил бы, успокоил будущего отца. Но теперь решил воздержаться, промолчал…
В этот миг за дверным проемом каменной лачуги замельтешили чьи-то тени, послышались громкие голоса. Охранники встали с насиженных мест, повесили автоматы на плечи.
Подняли поникшие головы и пленники.
– Выходы по одному! – послав смачный плевок внутрь хибарки, скомандовал самый бойкий чеченец с жиденькой бородкой и в темных очках.
Звякая цепью, офицеры медленно направились к открытой двери. На выходе из каменного сарайчика каждому связывали руки и снимали с ног металлические манжеты. И вскоре троицу пленных, подталкивая в спины, вели к центру бандитского лагеря…
Опять оказавшийся в связке первым, Всеволод выглядел хмурым и злым. Но отнюдь не от предчувствия близкой смерти. Причиной тому служило осознание собственного бессилия перед обстоятельствами. Ведь именно оно – бессилие, является самой страшной мукой для сильных людей. Ничто другое так не страшит и не опустошает их, как понимание своей неспособности изменить грядущие события…
В глубине обширной, слегка пологой поляны, вокруг которой вытянутой дугой располагался лагерь, уже поджидала толпа рядовых боевиков. Их предводитель – хмурый кавказец с двумя седыми прядками в черной бороде, привычно устроился в старом кожаном седле, брошенном на траву меж двух высоких древесных стволов.