Мой темный принц - Росс Джулия. Страница 84

Имеет ли правда значение? Почему ей было так важно, чтобы он не солгал ей, чтобы признался во всем, как бы ни было больно?

– Даже на том постоялом дворе южного Лондона, где я впервые встретила его и встала на место его самозванки?

Он резко повернулся к ней.

– Ради тебя я бы и на это пошел, если бы потребовалось. Но этого не потребовалось.

Она провела пальцем по спинке резной лошади.

– Я не совсем поняла, на что он тогда намекал. Все потерялось в его инсинуациях по поводу Алексиса. Он хотел заставить меня поверить, что вы с Алексисом любовники. Но я не верила, я даже представить себе такого не могла.

– С Алексисом! Бог ты мой! Мальчишка всегда был со мной в полной безопасности. У меня отвращение к мужским телам. Нет, Карл не прикасался ко мне – и я к нему – с пятнадцати лет.

Она снова высморкалась. «Хоть он и сумел пробраться в самые потаенные уголки моей души в попытке загадить их, я полагал, что этих воспоминаний он не коснулся».

– Ему этого не надо было. Он думал, что и так подобрал ключик к твоей душе. Карлу было известно про местную оранжерею, не так ли?

– Конечно. Апельсины в Глариене большая редкость. По приезде я выдал ему все свои детские секреты. Как я скучал по отцу. Как скучал по Раскалл-Холлу и простому общению с матерью, пока она окончательно и бесповоротно не превратилась в принцессу. Она казалась мне идеалом принцессы. И я смотрел на нее раскрыв рот.

– Тебе было одиннадцать, и ты только что лишился отца. Ничего удивительного, что ты хотел найти героя в лице своего старшего кузена, да к тому же такого красавчика…

– Карл был очень одаренным человеком, Пенни. Он мог бы принести Глариену немало пользы. Может, в детстве с ним произошло то же самое – какой-нибудь мужчина воспользовался его страхом и беспомощностью в Бург-Заниче или при дворе Глариена. От моего деда так и несло жестокостью, он разрушал все, к чему прикасался.

Пенни выдвинула ящичек стола и достала оттуда трутницу.

– Ты всю жизнь потратил на то, чтобы не стать таким, каким тебя пытался сделать Карл, каким тебя пытался сделать дед. Теперь все кончено. Ты был ребенком.

– Я отдавал себе отчет в том, что делаю.

– Ты был младше Алексиса, когда тот впервые попал сюда с тобой. Ты потакаешь своим капризам, до сих пор упрекая себя за содеянное. Карл пытался уничтожить тебя. Он ревновал. Он ненавидел тебя. Но ему не удалось одержать победу.

Казалось, Николас сдался, в черных глазах полыхало пламя.

– Он победил. После того как Карл вернулся в Бург-Занич, я продолжал пользоваться женщинами, причем даже именем их не интересовался. Слуга моего деда приводил в замок профессиональных шлюшек, потом расплачивался с ними и отсылал обратно. Похоже, дед полагал, что это хорошо для здоровья его наследника, доказательство его мужественности. Я и сам был далеко не прочь, хотя каждый раз после этого меня тошнило. Думаю, моя ярость могла бы сожрать меня – и сожрала бы, – если бы не Фриц.

– Майор? Он-то тут при чем?

Какие же у него красивые руки!

– Летом он обучал меня коневодству. Он брал меня с собой, и это было единственное время, когда мне удавалось сбежать от Карла. Мы скитались по всему Глариену, поднимались высоко в горы, спускались в глубокие долины, где паслись табуны. Фриц был очень терпелив со мной. Этому его научили лошади. Лошадь гневом не взять. Стоит один раз выйти из себя, и работа нескольких месяцев может пойти насмарку. Как только у меня начинался приступ ярости, я научился уходить в сторону, чтобы взять себя в руки. Я перестал пользоваться женщинами. Охоты это не убавило, но боль – да. Но я знал, что прогнил до основания.

– Ты ошибся, – проговорила Пенни. Он замер в нерешительности.

– У тебя еще не было времени обдумать все это…

Она взяла в руки резную картинку и прижала ее к груди.

– С прошлого лета у меня было времени хоть отбавляй. Больше мне времени не требуется, Николас. Я люблю тебя.

Лицо его не дрогнуло. Она решила, что, наверное, все же ошиблась. Что он просто возьмет и уйдет.

– То, что сделал Карл. То, что ты сделал. Все кончено, – затараторила она. – Сожги это письмо! – Она зажгла свечу. Пламя дрогнуло под влетевшим в окошко ветерком. – Я люблю тебя, Николас. Нас сам святой Кириакус благословил. Все детские прегрешения простительны. Ты уже достаточно лет провел в раскаянии.

Он протянул руку, взял свечу, по щекам лились слезы. Письмо вспыхнуло и вскоре превратилось в горстку пепла.

– Отлично, – сказал он. – Все кончено. Мне лучше уйти.

– Если ты сейчас уйдешь, то Карл одержит победу, даже из могилы. Когда ты спал в последний раз?

Он улыбнулся ей, словно призрак:

– Три ночи назад, может, четыре.

– И у тебя мигрень?

– Как ты догадалась?

– Иди вниз и выспись, – приказала она. – Утром я приду за тобой.

– Придешь за мной? – Его губы изогнулись в насмешливой улыбке.

– Я люблю тебя, – сказала Пенни. – И всегда буду любить. Думаешь, только ты чему-то научился? Неужели ты не понимаешь, какими дарами наделил меня, во что превратил напыщенную провинциалку, с которой когда-то повстречался? Неужели думаешь, что тебе больше нечего мне дать, что я не скучаю по тебе, не сгораю по тебе день за днем? Я люблю тебя, Николас. Это горькое прошлое больше не имеет никакого значения. Я хочу, чтобы ты жил здесь, со мной.

Она возвращалась обратно в Клампер-Коттедж как во сне. Миссис Линдси ходила туда-сюда, качая Софи и поглаживая ее по спинке.

– Я знаю, – расцвела она, едва завидев Пенни. – Николас вернулся. Фриц здесь. Он мне все рассказал.

Сидящий у окна майор улыбнулся ей. Он поседел и осунулся с тех пор, как Пенни видела его в последний раз. И только шрам по-прежнему играл на щеке.

– Ты знаешь, он отрекся от престола, мама, – сказала Пенни. – И чуть не сбился с пути.

– В таком случае тебе лучше указать ему путь. – Фриц пробежал рукой по лысой голове и кивнул в сторону малышки. – Если хочешь, чтобы у этого создания был отец.

Пенни взяла Софи на руки и заглянула в искреннее невинное личико. У нее сердце перевернулось.

– Мне хватало любви и без отцовской, – она, – но, по-моему, мама была очень одинока.

Николас проснулся и чуть не скатился с кровати, и только тогда понял, где находится. Раскалл-Холл. Он заставил себя расслабиться и откинуться на подушки. В доме стояла мертвая тишина, словно все еще спали. Однако больше здесь никого не было: ни Алексиса, ни Маркоса, ни Эрика, ни одного из его обученных людей. Он уже не эрцгерцог Глариена. Он простой англичанин, которому ничто не угрожает в его родовом поместье. Он прищурился и посмотрел в окно. На дворе стоял день. Солнце уже начало свой путь на запад.

Он сказал ей. И она не отвернулась от него. Она посмотрела на него своими зеленовато-карими глазами и сказала, что любит его. Она хочет, чтобы они жили вместе. О Боже! Пенни!

Он вытянул руки. Он жаждал ее. Сгорал от желания почувствовать ее, дотронуться до нее. К своему величайшему удивлению, он не нашел в этой мысли ничего, кроме удовольствия. Чистого, яркого удовольствия, не затуманенного воспоминаниями. Он попробовал развить эту идею – осторожно, как человек, который трогает больной зуб. Его старые чувства никуда не делись, каждое нараспашку, к каждому прикреплен ярлычок, только вот у них уже не было сил ранить, по крайней мере пока. Он вспомнил, каких мучений ему стоило излить их на бумагу. Облечь в письма, которые он писал ей в Глариене и предавал одно за другим огню. Облечь в сообщение, которое он заставил ее прочитать, вывалив кровавые факты на белые листочки, сидя за тем самым столом, за которым он когда-то играл в шахматы с Алексисом, не предлагая ему ничего, кроме своего присутствия, ни разу не намекнув ему на собственную пережитую боль, ни разу не признавшись: «Я понимаю тебя, Алексис. Мне тоже пришлось пройти через это».

Пока наконец-то перед Ватерлоо он не понял, что Алексису все известно. Может, сам Карл в конце концов рассказал ему, и парнишка черпал силы из этого факта. Причем этих сил вполне хватило на то, чтобы отвергнуть Карла в те последние дни в Морицбурге.