Разговоры запросто - Роттердамский Эразм (Дезидерий). Страница 5
Мальчик. Постараюсь, наставник. Что еще прикажешь?
Наставник. Теперь берись за книги. Мальчик, Хорошо.
Мальчишеские забавы
Николай. Уж давно и душа, и ясное небо, и теплый день зовут поиграть.
Иероним. Они-то все зовут, зато учитель не зовет.
Николай. Надо отрядить к нему посла — пусть вырвет позволение.
Иероним. Вот верное слово — «вырвет»! Скорее дубину вырвешь из руки Геркулеса, чем у этого — позволение поиграть. А ведь когда-то был такой жадный до игры — жаднее всех!
Николай. Правда, но он уже сколько лет, как не помнит, что и сам был мальчишкою. На розги он скорый и щедрый до изумления, а тут — скупец из скупцов, ни за что с ним не столкуешься.
Иероним. Значит, посла надо выбрать побойчее, чтобы не сбежал от первого же резкого слова.
Николай. Пусть идет кто хочет, а я предпочитаю сидеть взаперти, лишь бы не просить.
Иероним. Никто так не годится для этого дела, как Коклит!
Николай. Ну, конечно! Он не из робкого десятка, и язык у него хорошо подвешен. И нрав учительский к тому же постиг до тонкостей.
Иероним. Пойди, Коклит, мы все будем у тебя в долгу.
Коклит. Постараюсь изо всех сил, можете не сомневаться. Но если ничего не выйдет, чур вину на посла не валить!
Иероним. Смелее, соберись с духом! Или мы тебя плохо знаем, или ты своего добьешься. Ступай просителем, возвращайся победителем.
Коклит. Иду. Меркурий да ниспошлет удачу моему посольству… Здравствуй, учитель!
Наставник. Что ему нужно, шалопаю?
Коклит. Здравствуй, почтеннейший учитель!
Наставник. Подозрительная вежливость. Я и так здоров. Говори, что надо.
Коклит. Весь круг твоих учеников просит разрешения поиграть.
Наставник. Только и делаете, что играете, и даже без всякого разрешения.
Коклит. Ведомо твоей мудрости, что умеренною игрою пробуждается живость ума, — так, по крайней мере, учишь нас ты, ссылаясь на Квинтилиана [28].
Наставник. А ты, конечно, запоминаешь только то, что тебе на пользу. В передышке нуждаются прилежные труженики. А вы учитесь кое-как, зато играете с большим усердием. Тут бы не ослаблять поводья, а натянуть потуже.
Коклит. Налегаем, как можем. А если что было упущено прежде, вперед всё возместит старание.
Наставник. Еще бы!… Ну, а кто выступит поручителем, что так оно именно и будет?
Коклит. Готов без колебаний поручиться собственной головою.
Наставник. Скорее — задом. Знаю, что верить тебе опасно, но все-таки рискну: посмотрим, способен ли ты держать слово. Если обманешь, больше со мною ни о чем и говорить не смей. Пусть играют, но только все вместе и в поле. Чтобы никаких попоек или чего иного, еще похуже! И чтобы домой вернуться вовремя, до заката!
Коклит. Так и будет… Упросил, но с каким трудом!
Иероним. Ах ты наш голубчик! Любимчик ты наш!
Коклит. Только смотрите, чтобы ни в чем не проштрафиться! А не то он, как говорится, семь шкур с меня спустит. Я поручился за всех, и, стало быть, если что случится, не быть мне уже никогда вашим ходатаем.
Иероним. Будем смотреть в оба. Но во что бы нам лучше всего поиграть?
Коклит. Об этом посоветуемся в поле.
Николай. Ничто не развивает всего тела так хорошо, как ручной мяч [29], но летняя пора для этого не годится: зима способнее.
Иероним. Для игры все времена года хороши!
Николай. Мы меньше вспотеем, если возьмем сетки.
Иероним. Нет уж, сетки оставим рыбакам! Ладонью бить лучше.
Николай. Ладно, я не против. А на что играем?
Иероним. Можно на щелчки: деньги целее будут.
Николай. Ну, нет, мне лоб дороже денег.
Иероним. И мне тоже. А потом в состязании должна быть хоть какая-то опасность, без нее игра мигом засохнет.
Николай. Вот то-то и оно.
Иероним. Какая сторона выиграет трижды, получает от побежденных шестую часть драхмы [30]. Но с тем условием, чтобы выигрыш целиком истратить на пирушку и пригласить всех, кто играл.
Николай. Прекрасное условие. Утверждается! Теперь осталось только бросить жребий, чтоб разбиться по сторонам. Силы у всех почти поровну, и, значит, не так уж важно, кто с кем.
Иероним. Но ты намного опытнее меня!
Николай. Допустим. Зато ты удачливее.
Иероним. Разве и тут имеет вес удача?
Николай. Она правит повсюду.
Иероним. Что же, бросаем жребий. Ура! Отлично выпало! Кого я хотел, те мне и достались.
Николай. И мы на своих товарищей жаловаться не станем.
Иероним. Ну, будем мужчинами! «Победа любит усердие». Каждый зорко оберегай свое место! Ты стой здесь, позади меня, и будешь перехватывать мяч, если я пропущу, а ты — здесь: если мяч отобьют, снова вернешь его назад.
Николай. Тут и мухе не пролететь!
Иероним. В добрый час! Подавайте! Но кто подает без предупреждения, теряет подачу.
Николай. Тогда вот — держи.
Иероним. Бей! Если пробьешь за край площадки или ниже, или же выше «дома», это проигранные очки или, во всяком случае, не выигранные. Не слишком же ловко ты подал.
Николай. Да, для тебя. А для нас очень ловко.
Иероним. Как ты мне, так и я тебе. Получай по заслугам. Но лучше бы играть честно и правильно.
Николай. Да, славно победить по правилам искусства.
Иероним. Разумеется. И не только в игре, но и в бою. Но правила в обоих случаях неодинаковые. А искусства бывают не только свободные [31].
Николай. И несвободных больше семи, я полагаю. Отметь заднюю линию черепком или камешком, или, если хочешь, своею шапкой.
Иероним. Лучше твоею.
Николай. Принимай-ка снова мяч.
Иероним. Подавай. Веди счет.
Николай. Наша задняя линия очень далеко от вашей.
Иероним. Как ни далеко, а достать все-таки можно.
Николай. Конечно, можно, если никто на пути не встанет.
Иероним. Ура! Первую мету обогнули [32] — у нас пятнадцать! Эй, докажите же, что вы мужчины! Не бросал бы ты своего места — мы бы снова выиграли! А теперь сравнялись.
Николай. Ненадолго. У нас тридцать! У нас сорок пять!
Иероним. Сестерциев [33]?
Николай. Нет.
Иероним. А чего же?
Николай. Очков.
Иероним. К чему они вам? Вы разве ослепли?
Николай. Игра наша!
Иероним. Сперва победи, а потом уж труби триумф! Случалось, при таком счете выигрывали и те, кто еще ничего не набрал. В игре превратности такие же, как на войне. Вот у нас и тридцать. Вот уже снова поровну.
Николай. Вот теперь пошло всерьез. Отлично! Мы впереди!
Иероним. Долго не продержитесь! Что я говорил? Опять сравнялись!
Николай. Что-то долго колеблется Судьба, словно никак не решится, кому присудить победу. О, Судьба-Судьбина, если будешь к нам благосклонна, дадим тебе муженька! Ура, услыхала наш обет! Мы выиграли! Отметь-ка мелом, чтобы не забылось.
Иероним. Скоро вечер, да и вспотели мы изрядно. Пора заканчивать. Ничего сверх меры [34]! Сочтемте-ка прибыток.
Николай. Мы выиграли три драхмы, вы — две, на выпивку, значит, остается одна. Да, кстати, а за мячи кто будет платить?
Иероним. Все вместе, каждый свою долю: из прибытка ничего отнимать нельзя — слишком он скудный.
Адольф. Сколько раз ты передо мною похвалялся, будто с ядром прямо-таки чудеса творишь. Что же, давай испытаем, каков ты мастер.
28
Квинтилиан — Марк Фабий Квинтилиан (I в. н. а.), римский теоретик красноречия, автор сочинения «О воспитании оратора», где затронуты и вопросы физического воспитания.
29
Распространенная в XV—XVI вв. игра, предок современного тенниса. Играли в нее твердым сплошным мячом на прямоугольной, отовсюду огороженной площадке, обычно в закрытом помещении. Били первоначально ладонью, позже — двойной перчаткой, еще позже появляются ракетки (сперва это была все та же перчатка с растянутой вокруг нее сеткою на жестком ободе; именно о таких перчатках с сетками идет речь чуть ниже).
30
Драхма — древнегреческая монета; шестая ее часть — обол, мелкая медная монетка.
31
Круг наук, изучавшихся в школах и на общеобразовательных факультетах средневековых университетов, носил название «семи свободных (то есть приличествующих свободному человеку) искусств». «Искусства» эти разделялись на два цикла: тривиум (трехпутье), включавший грамматику, риторику, диалектику, и квадривиум (четырехпутье) — арифметика, астрономия, музыка и геометрия.
32
В древности, состязаясь в беге или в ристаниях на колесницах, участники состязаний должны были определенное число раз обогнуть столбы (меты), установленные ж противоположных концах стадиона или ипподрома.
33
Сестерций — римская серебряная монета.
34
Ничего сверх меры — изречение, приписывавшееся кому-то ие великих мудрецов Древней Греции; излюбленный принцип Эразма, применявшийся им чрезвычайно широко.