Огненный герцог - Розенберг Джоэл. Страница 30

Йену сразу вспомнились визиты к Заиде Солу. Старик в жизни не выкинул ни единого сувенира, так что полки в его доме ломились от колокольчиков и крохотных безделушек, вырезанных из хрусталя. Здесь вещей было еще больше.

Отдельные предметы выделялись из числа никчемных поделок. Над крепкой дверью, там, где протянулись бы поперечные балки, если бы дверь была закрыта, на трех бронзовых крюках в форме рук покоилось копье, под копьем висели роговой лук и колчан, полный длинных стрел, а сбоку – меч, очень похожий на меч Йена. При этой мысли руки юноши словно сами по себе стали шарить в поисках рукояти меча, который обнаружился на неровном полу возле кровати.

Йен спустил ноги на пол и встал – мир на мгновение закружился вокруг него. Пол холодил босые подошвы, которые, как ни странно, не болели. Йен запрыгал на одной ноге, задрав другую для осмотра.

Никаких столь памятных ему волдырей. На стопах и на ладонях ни следа рубцов: все выглядело так, как будто спуск с горы ему приснился.

В этом был бы хоть какой-то смысл, если бы сном оказалось все случившееся, но Йен не имел обыкновения просыпаться в чужой избе с мечом – не с рапирой, а окровавленным в схватке мечом – под боком.

Сколько же он проспал? Недели, месяцы? Годы?

Йен попытался понять, что делать дальше – опоясаться мечом и пройтись осмотреться? Или позвать кого-нибудь? Но к кому обращаться и на каком языке?

Крикнуть на английском или на берсмале, который я, похоже, усвоил, совершенно не учась, и на который могу теперь перейти «офривилиг», с легкостью?

Все это было очень странно.

Только Йен решил хотя бы выглянуть на улицу, как открылась дверь, пропустив в комнату женщину с огромной охапкой дров. Юноша вздрогнул: дверь сначала отворилась сама по себе, а потом захлопнулась, оставив за порогом приближающуюся ночь.

– Давайте я вам помогу, – сказал Йен по-английски, а затем, не получив немедленного ответа, повторил свою фразу на берсмале.

– Нет-нет, – спокойно откликнулась женщина на берсмале. Голос у нее оказался низкий и живой. – Тебе полагается отдыхать, я справлюсь сама.

Волосы у незнакомки были длинные и белые, притом прямые и блестящие; они ниспадали ей на плечи, аккуратно разделенные пробором, челка коротко подрезана. Обнаженные длинные ноги обуты в сандалии; из верхней одежды на ней было только синее хлопковое платье-рубаха, тонкая талия довольно туго стянута поясом с чрезвычайно красивой серебряной пряжкой. Под платьем обрисовывалась высокая грудь, которая казалась бы слишком полной, будь плечи хоть малость поуже.

Хозяйка напомнила Йену женщину-бодибилдера не из тех, с чрезмерно развитыми мускулами, которые выглядят как мужчины с бюстом, а нечто в стиле Рэйчел Маклиш: округлые, хорошо развитые мышцы, весьма при этом женственные.

Мускулы, которые двигались под платьем, наверняка в отличной форме: женщина несла по меньшей мере пятьдесят фунтов дров без всякого видимого усилия. Когда она наклонилась и свалила их в корзину у плиты, она сделала это легко, играючи, только туго натянулась синяя ткань платья, и Йен поймал себя на том, что ему хочется увидеть, как материя снова прильнет к телу.

Хозяйка выпрямилась и повернулась к Йену – каждое ее движение было исполнено грации, как в танце, – и похлопала рукой об руку, стряхивая грязь и пыль.

– Доброго тебе утра, – произнесла она на берсмале. – Как видно, ты проспал две ночи напролет, да?

– Ну, я… вроде да.

– Кажется, ты вполне исцелился. Я очень рада. – От ее улыбки у молодого человека перехватило дыхание.

Йен обнаружил, что ему трудно определить возраст хозяйки. Побелевшие волосы наводили на мысль о старости, но, конечно, есть люди, которые седеют преждевременно. Кожа была гладкой – когда она улыбалась, у глаз появлялись лишь еле заметные смеховые морщинки, однако ее лицо не напоминало мордашку восемнадцатилетней девушки, еще не расставшейся с розовым младенческим румянцем. Она держалась со спокойной уверенностью, а скупые движения были полны изящества. Хозяйка напомнила молодому человеку Сельму Догерти, пенсионерку, бывшую преподавательницу балета, которую Йен учил начаткам фехтования рапирой.

Но жилистой миссис Догерти было семьдесят, а эта женщина по крайней мере в два раза моложе.

Не считая глаз, которые, казалось, принадлежали очень старому человеку, хотя Йен не мог понять, почему они производят такое впечатление.

– Йен хей'т Йен Сильверстейн, гуд фрекен, – произнес юноша формальное приветствие на берсмале; когда он заговорил, слова пришли к нему сами. – Йег стор тилл динаб Дерес т'йецест. – Меня зовут Йен Сильверстейн, добрая госпожа, и я к вашим услугам. Странно: на берсмале эта фраза звучала естественно, а вовсе не глупо или напыщенно – как по-английски.

Женщина кивнула.

– Благодарю тебя за то, что ты посетил наше убогое жилище, – ответила она на том же языке нежным, мелодично звучащим контральто, глубоким и теплым: гобой, а не флейта. – Хотя, мнится мне, на твоем английском я тоже могу говорить не так уж плохо, Йен Сильверстоун, – произнесла женщина по-английски, переведя фамилию Йена так же, как в свое время – отец Торри. Ее голос повышался и понижался в тоне, отчего английские слова звучали… по-скандинавски, что ли?

– И в самом деле… – ответил Йен, задумавшись, почему он совершенно не испытывает желания исправить ее акцент или объяснить, как правильно произносить его собственную фамилию.

– Пожалуйста, говори по-английски, ежели тебе так привычнее. – Женщина на мгновение нахмурилась. – Быть по сему: я полагаю, что по-английски изъясняюсь вполне прилично. Тебе так удобнее?

– Мне все равно, любой язык подойдет превосходно. – Йен кивнул. – Спасибо вам за помощь. – И юноша выставил вперед ладони.

До чего же слабое слово – «помощь». Он притащил сильно израненного Осию, ободрав руки и стерев ноги, а также причинив себе еще более значительные повреждения, настолько скверные, что провалялся в коме – сколько бишь там времени?

Женщина покачала головой:

– Нет, это мы должны благодарить тебя. Ты доставил Орфинделя в безопасное место, а он давний друг нашего семейства.

– Где… кто… – Йен никак не мог придумать подходящее начало. – А где ваше семейство?

– Муж и твой спутник ушли к переправе, предоставив тебя моим заботам. – Хозяйка махнула рукой по направлению к столу со стулом. – Присаживайся, я дам тебе поесть; они скоро к нам присоединятся.

– И как это я говорю на берсмале? – спросил Йен более у себя самого, нежели у кого-то еще.

– А, дар языков, вот как это называется, – ответила женщина по-английски. – У Орфинделя он сильнее, чем у любого, о ком я слыхала. Только побудь рядом с ним, и это знание… – Тут она сделала паузу, склонив голову набок. – Переберется? Нет, перейдет к тебе. – Ее улыбка озарила комнату, когда женщина воздела палец. – Только смотри не потеряй свой акцент – он очень мил.

Она отошла к железной плите и распахнула тяжелую дверцу. Волна жара коснулась лица и голой груди Йена.

Потом взяла и вытащила из духовки пирог на глиняном противне.

С полузадушенным криком Йен кинулся, чтобы помешать ей…

Кожа на ее руках должна была немедленно лопнуть от жара, и даже если бы она ухитрилась уронить горячий пирог так, чтобы он не развалился на части, обрызгав ее голые ноги пузырящейся начинкой, ее руки уже пострадали бы непоправимо…

Незачем было вмешиваться: женщина не кричала, корчась от боли. Она вообще не испытывала боли.

Жар, исходивший из духовки, ощущался даже на расстоянии: волна горячего воздуха ударила в лицо Йену, а хозяйка засунула руки внутрь и вынула пирог. Однако вместо того, чтобы в муках корчиться на полу, она просто-напросто продолжала удерживать пирог на одной руке: воздух над противнем дрожал, будто над автострадой в жаркий летний полдень. Женщина сняла металлическую подставку-треножник с полки и, аккуратно опустив ее на стол, водрузила сверху пирог.

Йен осознал, что варежка у него до сих пор распахнута, и подобрал челюсть.