Письма в древний Китай - Розендорфер Герберт. Страница 23

– Почему же торговцы сразу не выберут этого своего человека? Почему они обращаются за помощью к другим, даже простолюдинам? – не понял я.

– Потому что между торговцами, – объяснил господин Ши-ми, – нет согласия. У них разные интересы, а значит, и разные кандидаты.

– Это мне понятно, – согласился я, – ибо и у нас торговцы углем мечтают, чтобы у людей была худая одежда и они покупали бы уголь, а торговцы тканью желают разорения угольщикам, чтобы люди покупали теплое платье...

– Вот и здесь так же, – подтвердил господин Ши-ми, – поэтому гонцы и ходят по всей стране, стараясь перекричать других гонцов и вывесить портрет еще больших размеров, а по возможности и повыше портрета противника, если говорить упрощенно...

– И что же, – спросил я, – выбирают того, чей портрет окажется самым крупным?

– Ну, если не вдаваться в детали, – согласился господин Ши-ми, – то все именно так и происходит.

– Но может ли при такой системе, – продолжал я, – верховным мандарином стать человек действительно достойный и способный?

– В виде исключения, пожалуй, да, – отвечал мне господин Ши-ми, – но обычно при такой системе, которую они называют (перевожу дословно) «народовластием», успеха добиваются лишь кандидаты, обладающие двумя качествами: верой в значительность своей особы и отсутствием определенной точки зрения по каким бы то ни было вопросам. Потому что без первого, – пояснил господин Ши-ми, – без веры в собственную значительность и важность ни один человек не смог бы так долго убеждать в этом других, а без второго, то есть без полнейшей расплывчатости суждений, он неизбежно прибился бы к существующему в данный момент большинству.

– Мне это тоже ясно, – согласился я, – но не значит ли это, что верховные мандарины обычно глупцы и обманщики? Ибо лишь глупец способен долго считать себя значительной и важной особой. Думающий же человек сомневается во всем, и в первую очередь – в самом себе. А тот, у кого нет определенной точки зрения, всегда вынужден лгать – или я неправ?

– Ваши слова, – сказал мне господин Ши-ми, – содержат очень суровую оценку верховных мандаринов, но нельзя не признать, что оценка эта справедлива.

Кстати, здесь таким образом выбирают не только верховных мандаринов, но и всех начальников, канцлеров, губернаторов и так далее, причем не только в А Мэй-ке, но во всех государствах, принявших эту систему, то есть в половине государств мира, и в стране Ба Вай тоже.

– Как же обстоит дело в другой половине?

– Там это проще, – сказал господин Ши-ми. – После смерти очередного верховного мандарина там начинается дворцовая смута. Один мандарин душит другого, подставляет ему ножку, выталкивает из окна – правда, по большей части лишь в переносном смысле, – и сильнейший наконец побеждает. Он-то и выходит на балкон, приветствуемый ликующими простолюдинами.

– А, – сказал я, – такая система мне знакома.

– Да, – согласился господин Ши-ми, – я так и думал. Однако и эта система, пожалуй, даже более той, первой, желает называться «народовластием». Поэтому о своей борьбе за власть тамошние мандарины предпочитают помалкивать и вообще ее отрицают.

Это мне тоже было понятно, и я привел слова великого мудреца с Абрикосового холма: «Управлять – это значит лгать».

Что ж, теперь, чтобы не делать нового отступления, я к этому лишь добавлю, что как одно, так и другое царство имеют по нескольку сравнительно небольших государств-союзников, и там, где сферы влияния обоих соприкасаются, они тоже возвели стену, подобную нашей Великой стене, только, по словам господина Ши-ми, не такую красивую. Есть и государства, малые и большие, которые не присоединились ни к той, ни к другой стороне. Впрочем, о большинстве из них, считает господин Ши-ми, следовало бы сказать: им хотелось бы не присоединяться к той или другой системе, а идти своим, независимым путем. Но это почти никогда не удается. Такие государства либо все равно оказываются в одном из двух лагерей, несмотря на все свои заверения, а то и искреннее убеждение в обратном, либо же не имеют в мире решительно никакого веса. Есть только одна страна, действительно не принадлежащая ни к одной из этих систем, и страна эта, что меня сильно обрадовало, наше Срединное царство, в котором тоже давно нет императора, а есть только верховный мандарин. На ее долю, сообщил господин Ши-ми, тоже выпали долгие годы унижений и хаоса, но теперь она восстановила свое могущество и снова стала великим Срединным царством. Верховный мандарин там теперь выбирается так же, как в стране Ло Си-яо, то есть путем уничтожения соперников, однако отношения между Срединным царством и этой порочной страной Ло Си-яо скорее враждебные, что, естественно, наполняет большой радостью, если не сказать злорадством, страну А Мэй-ка.

Такова, друг мой, несколько упрощенная, но тем не менее, как уверяет господин Ши-ми, истинная картина теперешнего мира.

Срединное царство, оказавшееся, таким образом, между двух враждебных лагерей, вынуждено (ради собственной безопасности) по возможности хранить в тайне все, что в нем действительно делается, говорится и задумывается. Что ж, это вполне разумно. Однако именно поэтому теперешние правящие мандарины – наши настоящие внуки, с нормальными носами, – не впускают в страну никого, кто хоть чем-нибудь их не устраивает. Я же, очевидно, не мог бы устроить их ни в каком отношении. Так что побывать в нынешнем Срединном царстве я не смогу. И потом, мне, как и предполагал господин Ши-ми, действительно было бы больно видеть, как там попирают ногами память великого Кун-цзы. Неужели учение мудреца с Абрикосового холма и вправду забыто в Срединном царстве?

– Увы, да, – подтвердил господин Ши-ми. Я прикрыл лицо руками. Хоть носы у наших потомков и не выросли, ума у них не прибавилось.

Поэтому я остаюсь здесь, в Минхэне. Это лучше и потому, что недалеко от госпожи Кай-кун. Я осторожно осведомился у господина Ши-ми, что он думает о возможности нашего второго к ней визита. Отвечал он уклончиво. Не хочу ни расспрашивать, ни торопить его. Посмотрим, что будет дальше. Если бы мне удалось сделать это, не обидев господина Ши-ми, я охотно покинул бы его дом и снял себе жилье где-нибудь в городе. Я уже достаточно овладел языком жителей Минхэня и ознакомился с их обычаями, чтобы прожить здесь без чьей-либо помощи, и думаю, что узнал от господина Ши-ми все, чему он мог научить меня – за что я безгранично ему благодарен, – так что узнать что-либо новое смогу теперь, лишь сменив обстановку.

Впрочем, и с этим лучше не торопиться, а посмотреть, что будет дальше. Письмо мое и так вышло очень длинным. Однако для меня оно очень важно. Сердечно приветствую тебя и остаюсь —

твой Гао-дай, мандарин и начальник

императорской Палаты поэтов,

именуемой «Двадцать девять

поросших мхом скал».

ПИСЬМО ТРИНАДЦАТОЕ

(пятница, 3 сентября)

Мой милый Цзи-гу,

вот и еще одна луна миновала. Начинается осень. Когда я хожу по утрам гулять вдоль канала (того самого, который считал каналом Голубых Колоколов), над ним тянутся легкие полоски тумана. Иногда шум стихает, и тогда бывает слышно, как плещется в канале вода: одинокая утка-мандаринка описывает по воде круги, и на мгновение мне кажется, что я дома.

Господин Ши-ми обратился ко мне с просьбой, немало меня огорчившей. Этому предшествовали долгие беседы, в которых мы далеко отошли от вопросов философии и естествознания, занимавших нас вначале. Господин Ши-ми обеспокоен судьбой мира – своего мира. Нам за свой мир беспокоиться нечего. Мое путешествие показало, что у нас есть еще тысяча лет впереди, – иначе меня просто вынесло бы за пределы человеческого времени (это, кстати, единственное, чего я боялся во время моего краткого «полета», но Небо, к счастью, этого не допустило). Да, у нас есть будущее, пусть даже и напоминающее бездонную пропасть. Господин Ши-ми опасается, что у его мира не окажется даже такого будущего. Он не рассчитывает и на сотню лет. Временами, признался он, ему кажется, что его мир не продержится и двадцати.