Только одной вещи не найти на свете - Руис Луис Мануэль. Страница 5

— Только видишь, каково ей. — Нурия вздохнула, — У меня тут есть рентгеновские снимки; во время двух предыдущих реставраций было вставлено четыре гвоздя, чтобы не отвалилась голова, а я хочу заняться рукой. И повозиться тут придется как следует. Я уже устроила ей ванну из укрепителей, потом проверю, насколько еще надежно дерево, а пока обрабатываю специальными газами. Термиты, точильщики — этих незваных и настырных постояльцев надо постараться выселить в первую очередь. Поэтому здесь такая вонь. Налить тебе еще?

Усталость окончательно лишила Алисию воли, и она покорно, без возражений подчинялась чужим решениям. В такие минуты она спешила укрыться на полоске ничейной земли, в какой-то мере заменявшей забвение: здесь слова не достигали слуха, и ни один даже самый случайный жест не нарушал покоя, словно его убивали электрическим разрядом, пущенным из подземелья — глубокого и мерзкого, которое никому и никогда не удавалось засыпать. Но, едва коснувшись пальцами стакана, протянутого Нурией, Алисия вздрогнула, будто она в этот миг сама себе завязывала лентой глаза и нарушала невыполнимый приказ — очистить память, вместо этого она жульническим образом перетасовывала то, что там хранилось. Она тотчас нацепила на лицо лучшую из найденных в загашнике улыбок, поставила стакан рядом с фумигатором и расцеловала Нурию в обе щеки.

— Уже уходишь?

— Да.

В самом центре напряженной тишины Джим Моррисон ожидал солнца: «I’m waiting for the sun».

— Ну как ты?

— Все в порядке.

Пальцы Нурии пыталась освободиться от присосавшихся к ним щупальцев красного клея.

— Правда? Но ты не стесняйся, если что вдруг понадобится…

Алисия послушно кивнула. Проще всего было со всем соглашаться, бездумно кивать головой и, главное, ничего не вспоминать, поставить заслон лавине уродливых воспоминаний, из-за которых она пренебрегала непреложным долгом — жить. Нет ничего проще, чем сказать «да», и вообще всегда очень просто что-нибудь сказать; говорение — самая гибкая и легко адаптирующаяся часть нашего существа.

— Да, если что понадобится… — Алисия подставила щеки под быстрые поцелуи Нурии. — До завтра.

Перешагивая через ступени, она поднялась на свой этаж, левая рука шарила в кармане кожаной куртки, нащупывая ключи и зажигалку. Алисия остановилась перед дверью, глотнула воздуха, потом сунула в рот сигарету. Ее приводила в отчаяние принятая на себя — или навязанная себе — обязанность непрестанно терзать собственную душу, словно только так и можно смягчить угрызения совести; ее бесило то, что она сама заставляет себя страдать, словно только так можно быть на высоте той любви, какой когда-то одарили ее ныне покойные муж и дочь. Вместе с тем полное бесчувствие, о котором она мечтала и ради которого стольким пожертвовала, казалось ей самым страшным из предательств — все равно что не сыграть назначенную тебе роль в трагедии, когда все остальные уже исполнили свои партии и покинули сцену. Она сделала первую затяжку и тотчас заметила, как соседняя дверь тихонько приоткрылась и в щелке появились два глаза. Дверь распахнулась настежь, и сгорбленное, морщинистое существо радостно заулыбалось ей из прямоугольного проема.

— Добрый вечер, Лурдес.

— Добрый вечер, детка. Погоди-ка, не закрывай!

Буквально через минуту старушка вновь вышла на лестничную площадку, неся в руках какую-то посудину, завернутую в фольгу. Улыбка по-прежнему кривила лицо, похожее на мордочку сухонькой белочки.

— Вот, детка, возьми.

— Ну что вы, Лурдес, мне так неудобно..

— Не говори глупостей. — Только в голубых глаза и светились еще остатки жизненной энергии. — Тебе же надо есть, смотри, во что превратилась — кожа да кости, я ведь знаю, у тебя нет времени возиться на кухне. Тут немного менестры [4], сама убедишься, какая она вкусная.

— Спасибо, Лурдес.

Спасибо, разумеется, спасибо, вечное спасибо — ведь другие берут на себя труд жить за нее, и она соглашается на то, чтобы ее освободили от мелких прозаических обязанностей — тех самых, к которым, как это ни смешно, собственно, и сводится наше существование. Губы сеньоры Асеведо взбирались по щеке Алисии и оставили поцелуи где-то между виском и ухом — там, где поцелуи звенят, словно воздушные пузырьки. Супруги-пенсионеры были ее соседями, и для них, медленно и с трудом привыкающих к скуке и праздности, забота об Алисии превратилась в каждодневный долг; правда, их к этому толкали как сострадание, так и поразительное сходство Алисии с покойной дочерью. Они потеряли ее несколько лет назад после мучительной борьбы с лейкемией. Нередко Лурдес злоупотребляла тем, что Алисия дала ей ключи от своей квартиры, попросив иногда поливать фикусы на лоджии. Лурдес наводила порядок в ванной, разгружала посудомоечную машину и, разумеется, высыпала окурки из пепельниц, так что Алисия, вернувшись вечером с работы, находила все вокруг в идеальном порядке. И дон Блас тоже всегда был готов починить водослив в стиральной машине или штепсель в электродуховке, делая это за весьма скромную награду — детективные романы, которые остались после Пабло и занимали место на стеллаже между «Ларуссом» и испанскими классиками. Ему нравилась Агата Кристи, а вот Сименон казался слишком сумбурным. Детективные романы должны рассказывать об убийстве с узким кругом подозреваемых, и чтобы инспектор был вне всяких подозрений — только так.

— А этот Сименон — француз, в этом все и дело, — рассуждал он. — Французы вечно перескакивают с пятого на десятое.

По телевизору не показывали ничего стоящего: какой-то фильм со взрывами, затылок человека, признающегося в изнасиловании. Алисия полила конибры и переставила поближе к балкону, чтобы назавтра рассветное солнце щедро одарило их своими лучами; растения и на самом деле были дивно красивы: с белыми и желтыми перышками, похожие на медвежат, которые забавно лижут кусочки сахара. Если бы появилась хоть какая-нибудь дыра, размышляла она, натягивая пижаму и наливая воду в стакан, если бы появилась хоть какая-нибудь щель, через которую можно выпрыгнуть или, в крайнем случае, выкинуть вон, как выкидывают старый хлам на помойку, все эти назойливые картины и сводящих ее с ума призраков, невидимых заговорщиков, которые теперь, притаившись у кроватных ножек, поджидали, пока она выпьет таблетки, уронит голову на подушку, протянет руку, погасит свет — и пока мрак с голубоватой кромкой повиснет над спальней. Вот тогда-то, после короткой интермедии с участием обрывочных голосов и изломанных фигур, снова начнется охота — бегство и погоня, удушье и судорожные глотки воздуха — и снова рука потянется к выключателю, снова стакан воды, снова сигареты.

2

Ветер зловеще вился

Ветер зловеще вился по переулкам, устремляясь к открытому пространству, которое Алисия созерцала, замерев на месте и не смея шагнуть вперед. Она стояла у неуклюжего модернистского фонаря и держала в руке не то ложку, не то цветок. Прямо перед ней в незримую даль уходил бульвар, длинный асфальтовый язык, по краям которого выстроились ровные спины зданий-стражников; была ночь, но звезды, причудливой татуировкой покрывавшие небосвод, вовсе не походили на те, что она привыкла видеть летом. Вдалеке, у самого горизонта, вой собаки сливался со свистом ураганного ветра. Когда она двинулась вперед, стало ясно, что весь проспект можно одолеть в несколько шагов, потому что в этом городе шаги получались какими-то непомерно широкими. Она глянула налево, потом направо: на самом-то деле здания были всего лишь огромными декорациями с нарисованными колоннадами. Во все стороны тянулись цепочки серых окон — один и тот же четырехугольник, разделенный перекладинами, многократно повторялся на деревянных плоскостях, обрамляющих улицу. Алисия стала задыхаться, она покрепче сжала свою ложку и подумала, что в мире не осталось больше ничего, кроме бескрайней линии слепых окон. Но в центре проспекта, над греческим фронтоном, несли караул часы — огромные и желтые, как глаз ящерицы; их стрелки замерзли под тупым углом друг к другу, показывая четыре. Только тут Алисия заметила, что на проспекте она была не одна, но остальные люди почему-то показались ей существами, выжившими после неведомой глобальной катастрофы, никчемными реликвиями, напоминанием о стертом с лица земли человечестве. Она увидела людские спины в самых темных точках бульвара, при этом все спины бежали куда-то — вроде бы туда, откуда вырастают новые и новые проспекты. Иногда спины переговаривались между собой тихими голосами, и речь их лилась приглушенным стрекотом. Алисия хотела остановить спины, показать им цветок, спросить дорогу домой, но не тут-то было: каждая спина спешила выбрать свою дорогу, чтобы исчезнуть навеки. Огорченная Алисия присела на тротуар и принялась обрывать лепестки со своей ложки-цветка, сморкаясь при этом в подол голубого атласного платьица, сшитого мамой. Тут сверху ее поманила приглушенная музыка, Алисия, радостно притопывая, подняла голову и увидела, что светилось только одно окно — в желтом квадрате танцевали две тени. Мужская тень обнимала женскую тень за талию и с поразительной властностью вела ее от одного края прямоугольника к другому; мужская тень поддерживала женскую, когда та изящной дугой выгибала тело, будто желая головой коснуться пола. Алисия видела чеканный профиль танцора, прижимавшегося щекой к щеке партнерши, и она громко вздыхала и раскатисто хохотала. Эти двое, подумала Алисия, очень молоды и очень красивы, и еще они великолепно танцуют танго. Облизывая цветок, который стал мороженым, Алисия дошла до конца проспекта, где тот упирался в большой дворец, нарисованный на занавесе, за занавесом прятались музы, скидывающие одежды. Город напоминал огромный макет кукольного театра. Слева еще один очень прямой проспект утыкался в ряд колонн; справа смутно виднелась маленькая площадь. Когда Алисия уже собралась было повернуть к площади, она заметила, что за ней следят: да, господин с усами пристально наблюдал за ней с противоположного тротуара. Вида он был неприглядного, даже жалкого, от напряжения глаза его расширились, сделались большими, как у хамелеона. Алисия собралась угостить его пирулетой [5], которая была еще и мороженым, но мужчина пожал плечами и указал ей на конец бульвара: «Скорей! Уходите отсюда!» Мужчина выглядел раздраженным, а может, просто был чем-то расстроен, и неведомая печаль застыла на его желтом лице. «Как вы сюда попали?» — спросил незнакомец Алисию. «Пабло и Росита умерли», — ответила ему Алисия, облизывая мороженое. «Уходите! — повторил мужчина, и его глаза испугали Алисию. — Немедленно убирайтесь прочь!» Но она не знала, как оттуда выбраться, поэтому продолжала стоять под окном, за которым танцевала пара… И тут Алисия заснула.