Окаянный груз - Русанов Владислав Адольфович. Страница 17

У конокрада фехтовать получалось не в пример лучше, чем у медикуса и торговца. Хотя он бурчал, кривился, пытался доказать строгим учителям и всему миру, что ему это умение никогда в жизни не пригодится. «И вообще – жил столько лет без сабли, глядишь, еще столько же проживу».

– Давай, Глазик! – подзадорил его Хватан. – Покажи недотепам!

Конокрад легко провел несколько ударов точно по разметке мишени. Хмыкнул недовольно. Повторил.

– Видите, дурни, как надо? – сверкнул зубами из-под пышных усов порубежник. – Учитесь. Хоть бы с палками упражнялись, что ли…

Ендрек с Мироладом, не сговариваясь, вздохнули. Каждый молча взял в правую руку обструганную палку. Учиться так учиться. Тем паче что вопреки изначальному недовольству студиозусу-медику начинало нравиться управляться с холодной отточенной сталью. Нет, не убивать! Упаси Господи от отнятия человеческой жизни. Но чувство единения с оружием, виденным прежде разве что в чужих руках да на картинках, доставляло удовольствие.

Слегка косой мужичонка по прозвищу Пиндюр из вольных кметей-землепашцев, задержанный за потасовку со стражниками на мосту из-за отказа платить подать за переезд, сплюнул на утоптанную землю, пожал плечами. Буркнул себе под нос:

– Иль мине заняться нечем боле? Сдалась мине та штрыкалка…

– Чего?

Кметь вздрогнул, до сих пор не привыкнув, что Хватан, сказывалась привычка разведчика, слышит все. Ну или почти все.

– Да я… Это… Ничо…

– Я тебе дам «ничо». В сей момент пойдешь коней чистить!

Пиндюр еще больше скосил глаза и забухтел под нос почти неразличимо. Лоснящийся, обгоревший на раннем летнем солнце нос недовольно морщился. Видно, ругался почем зря. Чистить лошадей он не любил еще больше, чем упражняться с саблей. Среди поселян вообще не в чести была привычка счищать пот и грязь с рабочих коней. На то и пословицы имелись во множестве: «Грязь – не сало, повисела и отстала», «То ж не грязь, а навоз. Высохнет – сам отвалится», «Больше вершка все едино не нарастет», «Грязь в холода согревает». Потому и воняли селянские лошадки немилосердно. Застарелым потом, прелым навозом и засохшей мочой. А здесь – ишь ты, поди ж ты – заставляли коней не только жесткой щеткой из свиной щетины натирать до блеску, чтоб шерстинка к шерстинке, но даже купать в недалекой речушке. Вот уж неслыханная трата драгоценного времени, пустой перевод сил. Он так и пытался раз заявить… Нет, не Войцеку Меченому – его побаивались, а Граю. Получил сперва по шее, а после приказ – семь вечеров подряд чистить и купать коней всего своего десятка. «Семь, – сказал Грай, – число, угодное Господу». И попробуй возрази. Раньше – так батоги грозили, а может быть, и каменоломни. Войцек же вытащил из тюрьмы, кормит, иногда даже пивом угощает. Опять же – не в духоте и смраде, а на свежем воздухе целый день.

Пиндюр горестно покивал головой и умолк.

Надо значит надо. Будем саблей махать, из арбалета стрелять, коней чистить… да мало ли что еще!

Сегодня, к слову сказать, десяток Хватана упражнялся с оружием, а десяток Грая работал по хозяйству. Обычно так они и сменялись. Работали все. Даже шляхтичи. Да и то, не сильно-то они вельможными оказались, если задержать себя стражникам дали да не выкупились из тюрьмы за дюжину с небольшим дней.

Отлынивал только лесник. Тот самый бородач, которого вместе с Ендреком взяли в отряд для ровного числа. Правда, он и отлынивал с умом. При пане сотнике особо не наглел. Выполнял порученную работу. Хотя ни шатко ни валко. Лишь бы день до вечера отбыть. С прочими командирами – а пан Войцек частенько уезжал по делам, оставляя вместо себя одного из помощников, – он церемонился меньше. Мог просто взять и напортачить так, что вдругорядь не поручат. Слава Господу, что лошадей ни разу не портил, с него бы сталось.

Так вышло, что Войцек Шпара уехал вместе с Граем и паном Юржиком еще вчера утром. То ли за фуражом, то ли за провиантом. А может, и за распоряжениями от пана полковника из Берестянки, а может, и самого великого гетмана, пана Автуха Хмары. Теперь Хватан, сцепив зубы от злости, командовал фехтовальщиками, искоса поглядывая на валяющегося в холодке лесника. Верзила жевал травинку и блаженно щурился на проглядывающее сквозь резную дубовую листву солнышко. Хмыза, подошедшего с укорами – дескать, все трудятся, а ты прохлаждаешься, лежебока, так тебя и так, – он послал. Не далеко, но обидно. Пожилой гусар побелел, покраснел, снова побелел, но сдержался. Саблей, знамо дело, он распластал бы наглеца, как дворовый пес старую тряпку, – на мелкие кусочки. Но хвататься за саблю показалось Хмызу ниже собственного достоинства, а с кулаками на лесника кидаться – себе дороже. Убьет. Или, хуже того, покалечит. Он и жену-то убил, слегка зацепив по лбу кулаком. Поучить хотел по-простому, по-селянски.

Вот и валялся силач в свое удовольствие. Щурился, как кот на сметану, лениво озирался на упражняющихся с оружием, на копошащихся по хозяйству.

Хватан, замечая бездельника (а как его не заметить? – невелик лагерь, все как на ладошке), кривился, словно горсть неспелого крыжовника в рот закинул, но до поры до времени молчал…

Глазик лихо крутил мулине.

Клинок так и порхал в его жилистой загорелой руке.

Ендрек, Пиндюр, Миролад и спившийся шулер-игрок Издор старательно повторяли урок с обструганными палками. Двое из солдат-мародеров – Даник, по кличке Заяц, и Самося – лениво, вполсилы рубились чуток в стороне. Внимательный взгляд опытного фехтовальщика, к примеру Войцека или того же пана Либоруша, оставшегося сотником в Богорадовке, нашел бы немало промахов в их ударах и защитах, выпадах и батманах, но студиозусу из Руттердаха движения солдат казались верхом совершенства.

Внезапно долгая заливистая трель прозвенела над поляной, где в окружении старых дубов с узловатыми ветвями стояли палатки. Это оставленный часовым, за непригодностью по причине болезненной гордости к прочим занятиям, пан Стадзик Клямка – высокий, худой, нескладный шляхтич – свистнул, подал сигнал тревоги.

– Кого еще? – Хватан круто развернулся, кидая ладонь на рукоять сабли.

Впрочем, ответ мог быть только один.

О тайном лагере в лесу знал лишь его устроитель.

Пан Войцек Шпара ворвался на поляну на вороном жеребце. Сотник небрежно придерживал повод кончиками пальцев левой руки, расслабленно свесив правую с неизменной плетью на темляке.

По обе стороны от него рысили скуластый Грай в суконном, застегнутом под горло, несмотря на летнюю жару, жупане и пан Юржик Бутля – курносый, коренастый, слегка лысоватый шляхтич средних лет.

– Смирно! – заорал Хватан, вытягиваясь в струнку.

Ендрек, до недавнего времени не испытывавший никакой тяги к воинской службе и даже где-то презиравший туповатых, по его мнению, реестровых, вдруг осознал, что в едином порыве с остальными строится неподалеку от мишени, норовит выпятить грудь покруче под строгим взглядом сотника.

С другой стороны поляны «смирно» скомандовал Хмыз. Копошащиеся у костра пан Гредзик Цвик, в отличие от своего товарища по несчастью очень общительный и держащий себя на равной ноге с последним кметем, и третий из мародеров Шилодзюб – Ендрек так и не понял, кличка это или имя, – степенно отложили хворост и кресало с огнивом, поднялись, вытянулись в струнку.

Войцек осадил коня, легко спешился. Сурово оглядел притихшее воинство:

– Ну, что, со…соколики зарешеточные, сто-осковались в лесу?

Ответом была тишина. Ни один не рискнул подать голос. А ну как не в духе командир?

– Вижу, стосковались… – вел дальше Шпара. – В город небось хочется?

Ендрек, не удержавшись, кивнул. Кивнул и сам испугался. Потупил глаза.

– Точно. Хочется. Ну так пляшите! Завтра снимаемся. Сворачиваем лагерь и прямиком на Выгов.

Пан Войцек еще раз обвел взглядом отряд. Кивком головы подозвал Глазика. Передал повод вороного. Мол, отведи да обиходь. Грай с Юржиком уже давно расседлали своих буланого и серого в яблоках.

Вдруг глаза Войцека, и так не слишком ласковые, посуровели. Он заметил лесника, не соизволившего даже приподняться с земли. Бородач так и лежал, привольно закинув руки за голову, когда сотник приехал, когда все строились, когда командир объявил об отъезде.