Рассветный шквал - Русанов Владислав Адольфович. Страница 58

Вот уж не думал, не гадал, что всерьез буду скорбеть о смерти сида. Остроухого. Да еще из свиты ярла Мак Кехты. И тем не менее я скорбел.

До Этлена мне не доводилось встречать перворожденного, начисто лишенного присущих им высокомерия и надменности. И это несмотря на его возраст, который вообще никак не укладывался в моей смертной голове. Общение с телохранителем феанни давалось мне легко и просто, как со сверстником, товарищем по детским забавам. Не долго длилось наше знакомство, но я успел привязаться к седовласому сиду.

Дня три тому назад, если я правильно оцениваю прошедшее время, мы напоролись на гнездо стуканца. Общеизвестно, что звери эти на лето залегают в спячку. Но каким образом устраивают берлоги, где прячутся, не знает никто. Вернее, не знал. Теперь я знаю. Если выживу, отправлюсь в Вальону – меня ученые из Академии на руках носить будут и драться станут меж собой за право слушать воспоминания недоученного старателя.

Летуют, если можно так сказать, подземные убийцы в округлых логовищах, выгрызенных в камне. А может, и не выгрызенных, а промытых водой. Ведь крошить зубами известняк даже самый безмозглый зверь поостережется.

Я так думаю.

Поздно я почувствовал вонищу. Ох поздно... И то сказать – из-за постоянной сырости гундосили все немилосердно. Круглые сутки быть окруженным холодным камнем – какое здоровье успешно справится с таким испытанием? Впрочем, может, перворожденных насморк и не трогал. Я не проверял. Но откуда ж им было знать, что за запах издает стуканец?

Зверь рванулся в наш ход из бокового отнорка. В свете коптящего факела мне удалось различить круглую башку, без малейшего намека на уши, веретенообразное тело в полторы сажени длиной и багряный огонек, отразившийся от влажно блестящих резцов... Знакомое до боли обличье. В общем, уроженец Империи меня поймет. Слепыш – зверек вполне обыкновенный в наших землях. Чумазые дети арендаторов частенько развлекаются тем, что заливают их норки водой, а когда мокрый, весь в слипшейся шерсти, ополоумевший грызун выскакивает на солнечный свет, бьют камнями. Жестокая забава. Взрослые оправдывают их, говоря, что слепыш вредит посевам. Не знаю. Может, и вредит. Сейчас речь не об этом.

Увеличьте слепыша раз эдак в двадцать—двадцать пять, и вы поймете, что такое стуканец.

Если мелкий вредитель, враг земледельцев, запросто способен прокусить желтыми зубами ладонь, то его крупный северный собрат перекусывает человека пополам. Или сида. Не думаю, чтобы он способен был различить на вкус расовую принадлежность.

Движения стуканца были стремительны и молниеносны. Даже поражающий меня быстротой реакции Этлен оказался застигнут врасплох. Ладонь старика едва успела лечь на рукоять правого меча, а зверь уже схватил его поперек туловища. Подбросил вверх, ударяя о низкий свод пещеры.

До ушей моих долетел отвратительный хруст ломающихся костей, скрежет крепких зубов по звеньям кольчуги.

Этлен умер без звука. Не знаю, успел ли он в полной мере осознать, что случилось, но покинул наш мир настоящим воином. Таким, каким прожил всю бесконечно долгую жизнь.

Нам повезло, что тупой зверь, вместо того чтобы продолжать убивать, с упорством, достойным лучшего применения, трепал уже безжизненное тело перворожденного.

Сзади затопали грубые сапоги Желвака. Испуг заставил его броситься прочь. Плевать, пускай спасает свою шкуру.

Мне в грудь с визгом уткнулась Гелка.

Лихорадочно соображая, как же спастись, я попытался передвинуть себе за спину окаменевшую Мак Кехту. Она не поддавалась, застыв столбом. Стояла, не отрывая глаз от безжизненного тела Этлена, который, как я знал, был сиде в последнее время ближе родного отца.

Что же делать с ней?

Взяв за локоть, я попробовал потянуть сильнее.

– Феанни. – Несмотря на трясущиеся поджилки, слова старшей речи сами сорвались с языка, почти без усилия со стороны головы. – Феанни, гав’ амах. Госпожа, уходим отсюда.

Мак Кехта лишь тряхнула головой, словно лошадь, отгоняющая слепней. И осталась стоять.

Стуканец наконец оставил в покое изломанную фигуру, уже и не напоминавшую отважного перворожденного – так, куча окровавленного тряпья. Поднял голову. Со свистом втянул ноздрями воздух...

Конечно же! Зверь идет на тепло. А у меня в руках горящий факел. Но, с другой стороны, погаси огонь – и в кромешной тьме мы окажемся еще более беззащитными. Хотя куда уж более?

Единственный из нас боец лежал мертвым. Я сильно сомневался в своей способности защитить кого бы то ни было, несмотря на всю решимость отчаяния.

Именно отчаяние заставило меня вызвать в памяти формулу, позволяющую исторгнуть струю пламени и потянуться к Силе.

Ощутив мощь магической энергии, я охнул и задержал дыхание. Получилось! И без всякой предварительной концентрации, сосредоточения, самоуглубления, всего того, что упорно вколачивали в голову на занятиях в Школе.

Клокочущая лента ярко-желтого огня сорвалась с моей ладони, устремляясь навстречу атаковавшему нас в этот миг хищнику. Мгновение – и пламя обняло его плотным коконом.

Да, с вонью живого стуканца могла поспорить только вонь стуканца сгорающего. От невыносимого смрада запершило в горле, слезы навернулись на глаза. А тут еще издыхающая тварь тоненько завыла. Нечто напоминающее комариный писк, во много раз усиленный и помноженный на боль и смертную муку.

Звук безжалостным обручем сдавил виски. Оглушенная Мак Кехта приземлилась на пятую точку. Гелка, зажимая уши ладонями, дернулась вправо, потом влево, упала на колени.

Я отпустил Силу, давая угаснуть ослепительному свечению. Стуканец больше не подавал признаков жизни. Черный жирный дым клубился над его бесформенной тушей.

Напряжение покидало меня, оставляя взамен противную дрожь и предательскую слабость.

Выжили.

Вот главное...

И запоздалая мысль – а как же Этлен? Что мы теперь сто2им без его опыта и закалки?

Теперь, вдыхая осенний прохладный воздух, я вспоминал, как страшный сон, все произошедшее под землей.

Помощи ждать ни от кого не приходилось. И девочка, и сида были в шоке от смерти телохранителя. Желвак куда-то удрал. Впрочем, когда я укладывал перворожденного на вечный сон в бывшем логове стуканца, он явился, поскуливая, словно побитый пес. Ну что с такого возьмешь? Даже желание обругать по-черному растворилось само собой.

Мечи Этлена взяла Мак Кехта. Кто бы возражал? Во-первых, это ее право как ближайшего к погибшему существа. А во-вторых, воительница достаточно умело владела оружием. Хотя, конечно, ни в какое сравнение с мастерством старика ее навыки идти не могли.

Вот так и вышло, что в обнаруженный разлом первым выбрался я – не маг и не воин, а простой работяга, волею случая взявший на себя ответственность за более слабых.

Вылез. Огляделся. Лес как лес. Буки, рябины, заросли орешника. За время нашего полудобровольного заточения осень вступила в свои права. Оно и понятно. Север есть север. Это у меня на родине в яблочник еще ходят в туниках и широкополых шляпах от солнца, чтоб, не ровен час, голову не напекло.

Осень чувствовалась не только по жухлой траве и тронутым желтизной листьям, но проникала в ноздри едва ощутимым запахом легкого ветерка. Слабенькой, но все же заметной сыростью. Должно быть, отмахали мы по подземным путям не мало. Где-то неподалеку Аен Маха – река не столь широкая, как Ауд Мор, но все же полноводная и могучая. Она вливается в неспешный поток Отца Рек неподалеку от самой северной оконечности выгнувшихся дугою Железных гор.

Если так, нужно идти на восход солнца – мимо реки не промахнемся. Переправимся, а там до Лесогорья рукой подать. А это уже Ард’э’Клуэн. Фактории, поселки рудокопов.

Я так размечтался, что чуть не забыл о своих обязанностях по отношению к спутникам. Сперва стоило развести костер, согреться – ведь холодина в пещерах стояла непереносимая. Нет, конечно, переносимая, мы же ее выдержали, но постоянное чувство холода угнетало. У меня разболелись плечевые и коленные суставы. Вроде бы и не старый еще, а сырость и сон на студеной земле дают себя знать. Плюс работа каторжная, на которой надрывал себя ради призрачной выгоды, желания скопить малую толику на спокойную сытую жизнь.