Дети полуночи - Рушди Ахмед Салман. Страница 133

15 мая 1974 года майор Шива вернулся в свой полк, расквартированный в Дели; он утверждал, что через три дня его охватило желание еще раз увидеть красавицу с глазами, словно блюдца, которую он впервые встретил давным-давно на Конференции Полуночных Детей; искусительницу с прической «конский хвост», которая попросила у него в Дакке локон его волос. Майор Шива заявил Парвати, будто явился в квартал чародеев потому, что желает развязаться с богатыми суками из индийского высшего света; потому что надутые губки девушки пленили его с первого взгляда; именно по этим причинам он и просит Парвати уехать с ним. Но я уже и так был неимоверно щедр к майору Шиве – предоставил его рассказам слишком много места в той версии случившегося, которая принадлежит мне, и только мне; итак, я настаиваю – чего бы там ни вообразил себе узловато-коленчатый майор, в квартал его привела просто-напросто магия Парвати-Колдуньи.

Салема не было в квартале, когда майор Шива приехал на мотоцикле; когда ядерные взрывы, сотрясавшие бесплодные равнины Раджастана, проходили вдали от глаз людских, под поверхностью этой пустыни, взрыв, изменивший всю мою жизнь, тоже произошел вдали от моих глаз. Когда Шива схватил Парвати за руку, я вместе с Картинкой-Сингхом присутствовал на внеочередном собрании многочисленных красных ячеек города, посвященном проблемам общенациональной забастовки на железных дорогах; когда Парвати, не чинясь, уселась на заднее сиденье «Хонды», на которой приехал герой, я деловито клеймил позором правительство, предпринявшее аресты профсоюзных лидеров. Короче говоря, пока я был озабочен политикой и претворением в жизнь моей мечты о спасении нации, Парвати силой колдовства привела в движение план, в результате которого явились в свой срок покрытые хною ладони, и песни, и подписи под брачным контрактом.

…Здесь я вынужден волей-неволей прибегнуть к чужим рассказам; только Шива может поведать, что случилось с ним; отъезд Парвати описала мне Решам-биби примерно в таких словах: «Бедная девочка, уехала и пусть себе, она так долго грустила, можно ли ее винить?»; и только Парвати могла поделиться со мною тем, что пережила она.

Благодаря своей всенародной славе героя войны, майор пользовался некоторыми поблажками, ему было позволено больше, чем другим военным; так, никто не призвал его к ответу за то, что он привез женщину в казарму, которая, если уж говорить начистоту, не предназначалась для женатых офицеров; и он, не ведая, что послужило причиной столь замечательной перемены в его жизни, уселся, как его просили, в плетеное кресло, а Парвати сняла с него сапоги, растерла ноги, принесла воды со свежевыдавленными лаймами, отправила денщика восвояси, умастила майору усы, помассировала колени, а затем приготовила на обед такое вкусное бириани, что Шива перестал спрашивать, что такое с ним происходит, а начал просто этому радоваться. Парвати-Колдунья превратила немудрящую армейскую казарму во дворец, в Кайласу, достойную Шивы-бога; и майор Шива, затерявшись в бездонных озерах ее глаз, нестерпимо возбужденный чувственно выпяченными губками, дарил ее одну своим вниманием целых четыре месяца, или, если быть точным, сто семнадцать ночей. Двенадцатого сентября, однако, все изменилось: Парвати, припав к его ногам, прекрасно зная его взгляды на сей предмет, сообщила Шиве, что носит его ребенка.

Отныне связь Шивы и Парвати приобрела бурный характер, стала сопровождаться затрещинами и битьем тарелок: земной отголосок вечной супружеской битвы-богов, которую их тезки, по слухам, ведут на вершине горы Кайласа в великих Гималаях… В то время майор Шива пристрастился к выпивке, а также к шлюхам. То, как герой войны гонялся по индийской столице за гулящими бабами, весьма напоминало разъезды Салема Синая на «Ламбретте» по самым темным закоулкам Карачи; майор Шива, скованный в обществе богачей откровениями Рошанары Шетти, решил теперь платить за удовольствие. И такова была его феноменальная плодовитость (заверял он Парвати, попутно колотя ее), что он испортил карьеру многим беспутным женщинам, подарив им детей, которых те станут любить слишком сильно, чтобы сбыть с рук; он рассеял по столице целое войско уличных сорванцов, и в этом войске отражалась как в зеркале та рать бастардов, которую он зачал в салонах, освещенных свечами.

Черные тучи собирались и на политическом небосклоне: в Бихаре, где коррупция-инфляция-голод-неграмотность-безземельность правили бал, Джай Пракаш Нараян создал коалицию студентов и рабочих, выступавших против конгресса Индиры; в Гуджарате вспыхивали мятежи, сжигались поезда на железных дорогах, и Морарджи Десаи объявил бессрочную голодовку с целью низложить продажное правительство конгресса (коим руководил Чиманбхай Патель) в этом пораженном засухой штате {270}… излишне говорить, что он преуспел в своем деле и не умер с голоду; короче, пока дух Шивы закипал гневом, страна волновалась тоже; и что явилось на свет, пока нечто росло в животе у Парвати? Ответ вы знаете: в конце 1974 года Дж.П. Нараян и Морарджи Десаи образовали партию оппозиции, известную под именем «Джаната Морча» – народный фронт. Пока майор Шива шатался по шлюхам, конгресс Индиры пошатнулся тоже.

И Парвати наконец освободила его от заклятья. (Никакое другое объяснение не подходит: если он не был околдован, то почему не выгнал ее в тот самый миг, когда услышал о беременности? И если бы чары не были сняты, как он вообще мог расстаться с ней?) Майор Шива будто бы пробудился от сна и увидел рядом с собой девчонку из трущоб с раздутым животом; теперь ему казалось, будто она воплощает в себе все его страхи – она сделалась олицетворением трущоб его детства, из которых он выбрался и которые теперь, приняв образ этой девки и ее проклятого ребенка, опять тянули его вниз-вниз-вниз… Схватив Парвати за волосы, Шива швырнул ее на заднее сиденье мотоцикла, и очень скоро она уже стояла, покинутая, на краю квартала чародеев; ее вернули туда, откуда она явилась, и с собою она принесла лишь одну вещь, которой у нее не было, когда она уезжала: вещь эта была спрятана в ней, как невидимый человек в плетеной корзине, и росла-росла-росла, точно так, как Парвати с самого начала и задумывала.

Почему я так говорю? – Потому что это наверняка правда; потому что случилось то, чему суждено было случиться; потому что я верю: Парвати-Колдунья забеременела, чтобы свести на нет единственный довод, какой я мог привести против своей женитьбы на ней. Но мое дело – описать все, как было, и пусть разбирается потомство.

В холодный январский день, когда крики муэдзина с самого высокого минарета Пятничной мечети замерзали, покидая его уста, и опускались на город священным снегом, вернулась Парвати. Она ждала до тех пор, пока не осталось уже никаких сомнений в том, что ей предстоит; корзинка, сплетенная в ее лоне, выпирала сквозь чистые, новые одежды, поднесенные влюбленным Шивой, чья страсть ныне умерла. Губы ее, уверенные в предстоящем торжестве, больше не складывались в модную гримаску; и пока она стояла на ступенях Пятничной мечети, стояла долго-долго, чтобы как можно больше людей увидели, как она переменилась: в глазах, огромных, как блюдца, таился серебристый блеск удовлетворенного желания. Такой я и увидел ее, вернувшись под сень мечети с Картинкой-Сингхом. Грусть моя была безутешна, и вид Парвати-Колдуньи на ступенях, с руками, спокойно сложенными на выпирающем животе, с длинным конским хвостом, развевающимся в прозрачном, словно хрусталь, воздухе, ничуть не прибавил мне бодрости и веселья.

Мы с Картинкой-джи ходили по улицам позади Главного почтамта, длинным и узким, застроенным многоквартирными домами; воспоминания о предсказателях-парнях-с-кинетоскопом-целителях все еще витали здесь; и здесь Картинка-Сингх устраивал представление, с каждым днем приобретавшее все более явный политический смысл. Его легендарное мастерство собирало огромные толпы; люди сбивались в кучу, радостно, добродушно гудели; а он заставлял змей под тягучие звуки флейты разыгрывать настоящий спектакль. Я, в роли помощника, читал заранее заготовленную речь, а змеи исполняли свой танец. Я вещал о великой несправедливости в распределении богатств, и две кобры изображали немую пантомиму: богач отказывается дать нищему грошик. Полицейские преследования, голод-болезни-неграмотность – обо всем упоминал я, и все это показывали в своем танце змеи; а потом Картинка-Сингх, завершая свое действо, заговорил о природе красной революции, и обещания поплыли по воздуху, так что еще до того, как из задних дверей почтамта появилась полиция и принялась дубинками и слезоточивым газом разгонять митинг, иные уличные ротозеи начали задавать Самому Прельстительному В Мире разные каверзные вопросы. Не убежденный, наверное, двусмысленной пантомимой змей, чей драматический смысл вышел по необходимости несколько темным, какой-то парень крикнул: «Эй, Картинка-джи, тебя бы в правительство – даже Индирамата не дает нам таких расчудесных обещаний!»