Прощальный вздох мавра - Рушди Ахмед Салман. Страница 48

Он нашел себе союзника, когда главой муниципальной корпорации стал Киран Колаткар («К. К.», или «Кеке») – маленький, круглый, темнокожий и пучеглазый политикан из Аурангабада, самый крутой из всех матерых заправил, когда-либо правивших Бомбеем. Колаткар был тем человеком, которому Авраам Зогойби мог объяснить принципы невидимости, те скрытые законы природы, которые не могут быть отменены видимыми законами людей. Авраам растолковал ему, как невидимые денежные средства проходят через цепочку невидимых банковских счетов и заканчивают путь, видимые и чистые как стеклышко, на счете у хорошего друга. Он показал, как продолжительная невидимость города-грезы над водами может принести пользу тем хорошим друзьям, которые имели или приобрели по случаю долю в том, что до недавнего времени было невидимо, но теперь поднялось из моря, как некая Венера Бомбейская. Он показал, как легко будет убедить облеченных властью чиновников, в чьи обязанности входит отслеживание и контроль количества и этажности новых зданий в насыпной зоне, что они получат большие преимущества, потеряв дар зрения – «метафорически, конечно, мой милый, – это фигура речи, успокойся; не думай, что мы собирались кому-нибудь выкалывать глаза, как Шах-Джахан этому соглядатаю, который хотел раньше времени посмотреть на Тадж-Махал», – так что большие скопления новых зданий будут фактически невидимы для общества, они будут, так сказать, парить высоко-высоко в небесах. И невидимые эти здания – чудеса, да и только! – родят целые горы денег, они станут, может быть, самым доходным недвижимым имуществом на свете; нечто из ничего, волшебная сказка, и все хорошие друзья, которые помогут это сотворить, будут вознаграждены за труды.

Колаткар был сметливым учеником и даже внес собственное предложение. Что если все эти невидимые здания будут выстроены с помощью невидимой рабочей силы? Не будет ли это в высшей степени элегантным и экономически грамотным решением? «Естественно, я согласился, – рассказывал старик Авраам. – Этот головастый малыш Кеке попал в самую точку». Вскоре после этого городские власти издали распоряжение, согласно которому все лица, поселившиеся в Бомбее после последней переписи населения, объявлялись несуществующими. Вследствие этого город не нес никакой ответственности за их размещение и социальное обеспечение, что было большим облегчением для честных и реально существующих граждан, плативших налоги для поддержания нормальной жизни динамичного современного города. Нельзя, однако, отрицать, что для миллиона с лишним законодательно сотворенных призраков жизнь стала тяжелее. Тут-то и вступили в игру Авраам Зогойби и другие, кто успел вовремя включиться в грандиозный проект освоения насыпных земель, и великодушно протянули фантомам руку помощи, в огромных количествах нанимая их для работы на гигантских стройплощадках, покрывших всю новую землю до последнего клочка, и даже пойдя на то – о филантропы! – чтобы понемножку платить им за работу наличными. «Раньше никто никогда не платил привидениям, мы первые, – сказал, сипло хихикая, престарелый Авраам. – Но, естественно, мы не брали никаких обязательств на случай болезни или увечья. Это, если ты следишь за моей мыслью, было бы нелогично. В конце концов эти люди были не просто невидимки, их, согласно всем официальным документам, не было там вовсе».

Мы сидели в густеющих сумерках на тридцать первом этаже жемчужины Нью-Бомбея, шедевра архитектора И. М. Пей – небоскреба Кэшонделивери. В окно я видел прорезающее тьму подсвеченное острие «башни К. К.» Авраам встал и открыл дверь. В проем полился яркий свет, звонкими арпеджио зазвучала музыка. Он ввел меня в гигантский застекленный сад-атриум, где росли деревья и растения из более умеренных, чем наша, климатических зон, – яблони, груши, роскошный налитой виноград – все под стеклом, при идеальной температуре и влажности, о чем заботилась система поддержания микроклимата, чья стоимость была бы невообразимой, не будь она невидимой; ибо, по счастливому стечению обстоятельств, Аврааму ни разу никто не предъявил счета за электричество. В этом атриуме мы с ним увиделись в последний раз – с моим старым-престарым отцом, на которого я в свои тридцать шесть лет, тянувшие на все семьдесят два, все больше и больше становился похож; с моим нераскаявшимся отцом-змеем, который в отсутствие Ауроры и Бога взял над раем полную власть.

– Ну, теперь-то я рухлядь уже, – вздохнул он. – Все валится из рук. Какие могут быть фокусы, когда зрителям видны веревочки? К чертям! Я знал славные времена. Бери яблоко, угощайся.

12

Волей-неволей я рос во всех трех измерениях. Мой отец был крупный мужчина, но мне к десяти годам его пиджаки уже были узки в плечах. Я был небоскребом, свободным от всех законодательных ограничений, единоличным демографическим взрывом, мегалополисом, гигантом, у которого лопались рубашки и отлетали пуговицы.

– Ух, какой, – дивилась моя старшая сестра Ина, когда я достиг моего полного роста и веса. – Ты у нас мистер Гулливер, а мы твои лилипуточки.

Что было верно, по крайней мере, вот в каком отношении: если Бомбей стал моей личной не Радж-, но Лили-путаной [78], то мои большие размеры связали меня по рукам и ногам.

Чем дальше расширял я свои физические границы, тем ограниченней становились мои горизонты. Образование было проблемой. Многие мальчики из «хороших домов» Малабар-хилла, Скандал-пойнта и Брич-кенди начинали учиться у мисс Ганнери в заведении «Уолсингем хаус», где были детский сад и начальная школа с совместным обучением мальчиков и девочек; потом они переходили в «Кэмпион», или «Катидрал», или другую элитную школу для мальчиков. Но легендарная «Ганнер», то есть «канонирша», в своих знаменитых роговых очках с «крылышками» на манер «бэтмобиля» не поверила тому, что ей было сказано обо мне.

– Слишком большой для детского сада, – прохрипела она в конце собеседования, во время которого она невольно обращалась ко мне, ребенку трех с половиной лет, как к семилетнему. – А для начальной школы, к сожалению, недоразвит.

Моя мать была вне себя.

– Кто, интересно, у вас тогда учится? – возмутилась она. – Эйнштейны одни, что ли? Сплошь Альбертики и Альбертиночки? Полный класс эмцеквадратников?

Но знаменитая Ганнери была непреклонна, и моим уделом стало домашнее обучение. Чередой пошли учителя-мужчины, из которых мало кто задерживался более чем на несколько месяцев. Я не держу на них зла. Столкнувшись, к примеру, с восьмилетним мальчиком, который в честь дружбы с художником В. Мирандой носил остроконечные вощеные усики, они, естественно, испарялись. Несмотря на все мои усилия выглядеть опрятным, аккуратным, послушным, скромным – обыкновенным, – я был для них невозможной диковиной; пока наконец не пригласили учительницу. О Дилли Ормуз, сладко-памятная! Она носила очки с толстыми стеклами и «крылышками», как мисс Ганнери; но у Дилли это были поистине ангельские крылья. Когда она пришла к нам в начале 1967 года в белом платьице и коротких носочках, с волосами, собранными в жиденькие хвостики, с прижатыми к груди книжками, близоруко мигающая и нервно-разговорчивая, она выглядела куда более по-детски, чем ваш покорный слуга. Но Дилли заслуживала того, чтобы вглядеться в нее пристальнее, ведь она тоже прятала свое истинное лицо под маской. Она носила туфли без каблука и чуть сутулилась, как все высокие девушки, стесняющиеся своего роста; но вскоре стала, когда мы оставались наедине, распрямляться – о эта щедрая бледная удлиненность, от небольшой головы до красивых, но таких крупных ступней! К тому же – и даже спустя столько лет чувственно-ностальгическое воспоминание об этом заставляет меня жарко краснеть – она принялась потягиваться. Потягивающаяся Дилли – якобы для того, чтобы достать книжку, линейку или ручку, – являла мне, мне единственному, всю роскошь тела под белым платьем и скоро начала отвечать спокойным немигающим взором на мое бесстыдное пучеглазое разглядыванье. Миловидная Дилли – ибо когда мы оставались одни и она распускала волосы, когда она снимала очки, чтобы близоруко мигать своими тревожащими душу, глубоко посаженными, отрешенными глазами, с ее облика спадала пелена – долго и пристально смотрела на своего нового ученика, затем вздыхала.