Витязь в барсовой шкуре - Руставели Шота. Страница 33
19. Сказ о том, как Автандил обратился с просьбой к царю Ростэвану, и о том, что сказал ему визирь
Час рассветный засветился, витязь в строй свой нарядился.
«Если б огнь любови длился», — молвил, — «в скрытности во мне».
Просит сердце о терпенье. Лунноликое виденье.
К дому визиря стремленье. Вот он едет на коне.
Визирь слышит, и, встречая, говорит: «Заря златая
Входит в дом ко мне, блистая: этот день есть весть услад.
Как цветок благоуханный — звук привета златотканый.
Если гость пришел желанный, и хозяин сердцем рад».
И хозяин просит к дому. Быстро к гостю дорогому.
Слезть с коня помог младому. Тотчас под ноги ковер.
Из богатого Хатая. В доме гость как солнце рая.
Молвят: «Розы расцвечая, легкий веет ветер с гор».
Сел. Безумеют сердцами, кто приник к нему глазами.
В честь вменяют — рдеть огнями, перед юным обомлеть.
Лик его — им наслажденье. Вздохи — счет их вне счисленья.
Уходить — им повеленье. Круг домашний стал редеть.
И когда их стало двое, слово к визирю такое
Молвит тот, чей лик алоэ: «Ты в чертоге, где совет,
Знаешь все, открыта тайна. Царь тебе необычайно
Верит. Слушай же. Бескрайна боль моя. Пролей мне свет.
Чудный витязь, в ком горенье, он мое воспламененье.
Я убит, во мне томленье. В тот, где он, я замкнут круг.
Жизнью он не поскупится для меня. Кто так щедрится,
Равным он да озарится. Друга любит верный друг.
Увидал его, — и в свете. И трепещет сердце в сети.
Неразрывны узы эти. И мое терпенье — с ним.
Бог, такого создавая, создал солнце, зажигая.
И Асмат мне, как родная. Как сестрой я ей любим.
В час как с ними я прощался, клятвой страшною я клялся.
«Я вернусь. Я обещался. Враг твой будет посрамлен.
С сердцем здесь ты затемненным. Лик явлю твой озаренным».
Мне пора идти к стесненным. Оттого я весь сожжен.
Это слово не хвастливо. Речь моя сполна правдива.
Я задержан в миг порыва. Брошен хворост в мой костер.
Чтоб безумным был безумный брошен в скорби многодумной, —
Где ломатель клятв неумный не вступил чрез то в позор?
Не могу свершить измену. Так иди к царю Ростэну.
Не предаст меня он плену, — я уйду и с ним прощусь.
А пленит, — что толку в этом? Помоги, и будь мне светом.
Сердцем, в племенях одетым, головой царя клянусь.
Я уйду. И молви снова: «Хвалит каждое здесь слово
Властелина. Лик живого света в небе, видит бог,
Как боюсь тебя. Немое горе — вот. Но он алоэ,
Витязь, кем сожжен я в зное. Сердце взял он. Сердце — вздох.
О, пойми же, царь, что ныне без него я здесь в пустыне.
Что могу свершать? В кручине этой — дух мой вовсе мал.
Если друга не оставлю, я тебя же тем прославлю.
Коль спасенья не доставлю, все ж я клятву не сломал.
Если раб твой удалится, гневом царь да не затмится.
И печалью не мрачится. В божьей воле я пойду.
Коль победа, вновь с тобою твой слуга. Коль смертью злою
Взят я, — ты цари зарею, и неси врагам беду».
И до визиря он снова говорит: «Внемли живого
Сердца звук, и это слово передай сполна царю.
Да пребудет в снах согласных. А тебе сто тысяч красных,
В златоцвете полновластных, подкуп щедрый, я дарю».
Отвечает тот с улыбкой: «Слово здесь твое — с ошибкой.
Мне наградою — что, гибкий стебель, ты пришел сюда.
Но царю могу ль при встрече передать твои я речи?
Сложит дар он мне на плечи, что запомню навсегда.
Клясться я уполномочен: казни миг, он будет точен,
Ни на краткость не отсрочен. Будет золото с тобой.
Смерть мне. С преданным слугою, будет гроб один со мною.
Жизнь люблю, того не скрою. Не скажу я речи той.
Не могу, во имя бога. Не суди меня в том строго.
Чрез дорогу ведь дорога неспособна пробежать.
Царь сживет меня со света. Что он молвит для привета?
«Сумасшедший что ли это?» Нет, уж лучше здесь дышать.
Даже если царь дозволит, — кто же войско приневолит
Быть слепым? Кто обездолит сам себя, лишась лучей?
Ты уйдешь, и ворог глянет, руку жадную протянет.
Впрочем, с ястребом не станет вровень малый воробей».
Витязь плачет и, тоскуя, молвит: «В сердце нож вонжу я.
Визирь, слышишь ли? Люблю я. Знал ли ты, что есть любовь?
Знал ли силу обещанья? Клятву, дружбу? Ты в незнанье.
Это ведая страданье, радость знать могу ли вновь.
Солнце ход свой повернуло. Что б его назад вернуло?
Сладок звук лесного гула. Возвратим к себе весну.
Но слова мои напрасны. Слеп к другому безучастный.
Этой речи ток неясный слов лишь множит пелену.
Для царя я — бесполезный. Как безумный я над бездной.
И войскам рукой железной я не буду в миге сечь.
Не устану слезы лить я. Предпочтительней отбытье.
Клятву как бы мог сломить я? Сердце в деле явит речь.
Предо мной, тоской объятым, как же сердцем ты проклятым
Визирь можешь быть не смятым? Воском стала бы здесь сталь,
Умягчились бы утесы. Не помогут глаз здесь росы.
В час, когда в беде мы босы, вскрикнешь, — будет ли мне жаль?
Коль не даст мне дозволенья, совершу исчезновенье
Я тайком. Я весь горенье. Сердце пламеням предам.
Да вступлю же я в пожары. А тебе не будет кары.
Молви: «Все снесу удары, хоть бы пытки ждали там».
Визирь молвит: «Я твоими тоскованьями — как в дыме
И в огне, — пребуду с ними, — мир исчез, с тобой скорбя.
Лучше слов — порой молчанье. Речь меняет очертанья.
Но — скажу. И что страданья. Пусть умру я за тебя».
Визирь встал. Вошел смущенный во дворец он позлащенный.
Видит — царь там, облаченный, весь как солнце перед ним.
Он испуган, он робеет, вести той сказать не смеет.
О войне не разумеет, что решить умом своим.
Видя это онеменье, царь явил недоуменье.
«Что случилось? В чем сомненье? В чем есть грусть души твоей?»
Молвит тот: «Царя благого огорчу. Убьешь сурово,
Но и право, слыша слово удивительных вестей.
Так скорблю я поневоле, что ни менее, ни боле
Изменить не в силах доли. Я посол, но устрашен.
Автандил, прося прощенья, слово шлет к тебе моленья.
Отпусти. Туда стремленье, где тот витязь, — молит он».
Робко, полон опасенья, все сказал он изъясненья,
Как весь мир ему мученья, как стрелою ранен лев.
«Я бессилен, не скажу я, как он бьется там, тоскуя.
Все ж ты прав, коль, негодуя, на меня низвергнешь гнев».
Царь, услыша слово это, глянул, лик лишился цвета,
Мысль безумием одета. Кто б увидел, знал бы страх.
Вскликнул: «Верно без ума ты. А не то мне никогда ты
Не сказал бы так. Отплаты верно ждешь? Ты будешь прах.
О, предатель вероломный! Точно радость вести скромной,
Рассказал. Изменой темной остается лишь добить.
Сумасшедший! Для лихого смел ко мне явиться слова.
Это — визирь. Мне такого нужно ль? Здесь тебе не быть!
В чем досада, в чем кручина, не должны ль от властелина
Утаить? А тут лавина глупых слов, — им слух готовь.
Уж оглох бы я скорее, чем тут слышать лиходея.
Грех моя отбросит шея, коль твою пролью я кровь».
И еще сказал: «Когда бы, раб неверный, раб ты слабый,
Был не послан им, с плеча бы — голова. И разум наш
Не узнал бы скорби нудной. Ишь, безумный, безрассудный,
Прочь, сказитель сказки трудной. Сделал дело — и шабаш».
Он нагнулся, стул хватает. В стену, — стену раздробляет.
В цель свою не попадает. Но алмазом стал ивняк.
«Как ты мог, хоть бы в намеке, боль мою ускорить в сроке?»
Визирь плачет, белы щеки, в помутневшем взоре мрак.
Видя этот гнев ужасный, визирь прочь бежит, злосчастный.
Больше речи нет напрасной. Как лиса, он выполз вон.
В самом сердце больно ранен. Сколь успех непостоянен.
Как придворный, был желанен — и самим собой сражен.
Размышляет он: «О, боже! Есть ли больше скорбь? И что же
Думал я, его тревожа? Чем так был я затемнен?
Кто б он ни был, кто не дело властелину молвит смело,
Пусть достигнет он предела. Скорбь, как я, да знает он».
Как вошел, глаза сияли. Вышел визирь уж в опале.
Автандилу он в печали говорит, душой скорбя:
«Вот спасибо. Я придворный — светлый был, а ныне черный.
Людям лик явлю зазорный, сам утративший себя».
Просит подкуп. Хоть тревожит душу скорбь, он шутки множит.
Как еще шутить он может? Или шутит как в бреду?
Говорит: «Кто договора не исполнит, с тем и ссора,
Путь крутого разговора. Подкуп нужен и в аду».
Молвит: «Как я был привечен? Как царем я был отмечен?
Человек недолговечен. Мог уж быть я не живым.
Как глупец пред ним предстал я. Честь и разум потерял я.
Как еще живой бежал я? Верно был господь над ним.
Я ведь тут не в заблужденье. Знал, что делал, без сомненья.
Предумышленность стремленья. Гнев его предвидел я.
В том печаль моя двойная. Но страдаю за тебя я.
Значит, жертва не пустая, хоть бы смерть пришла моя».
Отвечает витязь смело: «До его уйду предела.
Если роза облетела, умирает соловей.
Улетает за живою он водою ключевою.
Коль не смочен он росою, жаждой он сожжен своей.
Без него здесь не живу я. Сесть ли, лечь ли, не могу я.
Если так томлюсь, тоскуя, как же хочет Ростэван,
Чтоб блистал я пред войсками и сражался я с врагами?
Кто с угрюмыми мечтами, свет ли помощи в нем дан?
Я сказал царю однажды. Я скажу ему и дважды.
Пусть он видит пламя жажды, сердце сушащей мое.
Коль не даст мне разрешенье, я тайком исчезновенье
Совершу без позволенья. Смерть грозит? Давай ее».
После речи беспокойной визирь пир затеял стройный,
Их обоих пир достойный. Рассыпает он дары.
Юных, старых награждает. Пир веселием блистает.
Витязь-солнце отбывает. Час ночной пришел поры.
Автандил царю посланье шлет: «Какое мне деянье
Совершить для оказанья благодарности царю?
Раб я твой, пока живу я. За тебя с мечом умру я.
Ревность веса сохраню я. За любовь — любовь дарю».
Несравненный даже в этом. Верный мужества заветам.
Как воспеть его? Он светом весь овеян, как хвалой.
И к нему пришло смятенье. Если встало затрудненье,
В ком есть помощь и спасенье? Брат поможет и родной.