Евпатий Коловрат - Ряховский Василий. Страница 28

Никто из русских не знал татарского языка, потому допрос пленника длился за полночь. По знакам и догадкам Евпатию удалось понять порядок движения орды, установил он также, как далеко удаляются татарские войска в сторону от главного тракта и где теперь сам Батый.

И утром, задолго до рассвета, когда еще ярко светил стоявший в огромном круге месяц, десятники Евпатия подняли отдыхавших воинов. Скоро весь отряд выстроился и, вытянувшись вдоль дороги, спешным ходом пошел в сторону Коломны.

Синее утро только-только началось, когда рязанцы ворвались в гущу повозок, войлочных кибиток и сбившихся в кучу татарских стад. То было становище хвостового татарского полка. Здесь все спали тяжелым предутренним сном.

Выпустив на волю татарских коней и верблюдов, рязанцы ринулись к кибиткам и шатрам, из которых со странным гортанным воем по одному начали выбегать татары, на ходу пристегивая сабли.

Началась сеча.

Рязанцы рубили татар молча, сжав челюсти, рубили наверняка, надвое.

Татары никак не могли сгрудиться, чтобы по излюбленной манере, ставши стенами друг к другу, отражать нападение. Они падали, подкошенные, как трава. Крики и стоны раненых сливались в сплошной гул.

Пока всадники рубили татарских воинов и озверелых женок, бросавшихся на коней с короткими ножами, мещеряки проникали под полога кибиток и молча резали спрятавшихся там татар.

Евпатий бился наряду с другими. Он видел, как искусно орудовал своим длинным мечом Бессон, как ловко закрывался щитом и давил конем пеших противников.

Рядом с Бессоном, покрякивая, рубил татар Замятня. Нечай, по обычаю своему, действовал левой рукой, и около ног его коня уже лежало несколько убитых татар.

Евпатий все рвался вперед. Ему не по душе было воевать в обозе. Он искал с татарами поля, стремился пробиться к татарским полкам и вступить с ними в открытый бой.

— Не оставляй сзади себя ни единого врага! — кричал ему Бессон, отбиваясь от двух татарских воинов, ловко работавших своими кривыми саблями. — Оставишь одного, — в эту минуту Бессон отхватил обе руки татарина, — вместо одного встанут десятеро!

Последовал новый удар мечом — и второй татарин ткнулся разрубленной надвое головой в ноги Бессонова коня.

Шум боя скоро привлек внимание другого татарского полка, что стоял в шатрах поблизости.

Старик мещерин приблизился к Евпатию и крикнул ему:

— Вперед гляди! Там много-много мечей идет!

Кудаш, оказавшийся неподалеку, услышал крик мещерина, снял висевший через плечо рог и гулко затрубил в него, как трубил в лесах, настигая красного зверя.

Воины рязанские подались вперед, оставив недобитых татар на долю лыжников-мещеряков.

На свободном от кибиток месте они встали в боевой порядок.

Евпатий выехал вперед и сказал воинам кратко:

— Умрем за Русь, братие! Не посрамим Рязани!

И, обойдя стороной все еще кишевшие людом, полное стонов и визга становище, рязанцы выехали навстречу татарскому полку.

Тем временем лыжники-мещеряки замкнули татарский стан в кольцо и убивали всякого, кто пытался прорваться сквозь их цепь.

Освобожденные русские пленники ловили татарских коней, снимали с убитых татар и русских воинские одежды, опоясывались мечами и примыкали к хвосту рязанского войска.

Татарский полк, которое встретило войско Евпатия, был из отборного ханского войска, численностью до пяти тысяч сабель. Вел его старый военачальник, воевавший Русь еще с полчищами Чингис-хана.

В овчинном тулупе, в малахае и в войлочных сапогах, военачальник ехал впереди полка, подогнув к седельной луке кривые ноги. Всегда побеждая, он презирал бородатых русских воинов. Поэтому, далеко не доезжая до русских, которые развертывались на два крыла, он придержал своего буланого конька и показал нагайкой меж конских ушей:

— Привести ко мне старшего русского! Остальных отдаю вам!

Татары издали боевой клич, и острые клинки вспыхнули сухими молниями.

Русские замерли на своих местах.

Татары привыкли к тому, что при их приближении противник всегда в панике распался, и тогда они рубили врагов в угон, поодиночке, раскраивая затылки. Сейчас же, не увидев у русских растерянности, татары перед самым строем рязанцев повернули назад, чтобы взять новый разгон. Два-три из наиболее горячих татарских всадников прорвались вперед и были мгновенно изрублены.

Старый военачальник глубже врос в седло и в раздражении начал крутить ручку своей нагайки. Опытный боец, он разгадал намерение русских, рванулся было вперед, чтобы остановить своих всадников, но было уже поздно: Евпатий обнажил меч, все войско ринулось за повернувшими вспять татарами и, не дав им вновь построиться, завязало бой.

Мещеряки лыжники выбежали вперед, отсекли татарам путь к отступлению. Все гонцы, которых посылал татарский военачальник за помощью, были мещеряками изловлены и убиты. Ни хан, ни предводители его войск так и не узнали в этот день об истреблении лучшего своего полка. Только ночью, когда, располагаясь на ночлег, татары считали свои полки и обозы, было обнаружено исчезновение полка и огромного стойбища — со скотом, с запасными конями и с богатствами, награбленными в русских селах и городах.

Ночные поиски ни к чему не привели. Русские исчезли бесследно.

А поздно ночью к шатру Батыя приведены были два истекающих кровью воина, которые пали перед владыкой на снег и, дрожа от страха, сказали:

— Мертвая Рязань встала! Рязань нас побила!

Батый приказал умертвить трусов и созвал своих военачальников на совет.

ЕДИНОБОРСТВО

Так протекли четыре дня.

Войско Евпатия внезапно появлялось из лесов, Мещеряки на лыжах отсекали часть Батыева войска от главных сил, и начиналось избиение татар. Когда же на помощь отрезанным полкам прибывали большие силы, рязанцы прекращали сечу и рассыпались по лесу.

Четыре дня получал Батый вести о внезапных нападениях русских и об истреблении своих полков и обозов.

До сих пор он был уверен в том, что там, где прошла орда, не осталось на Руси никого живого, и теперь, встревоженный вестями о появлении неуловимого воинства, хан забеспокоился.

Уже больше двух лун минуло с того дня, как он двинул орду за пределы Руси, страны, которой, казалось, не было границ. Малочисленное население деревянных русских городов билось мужественно и умирало непокоренным. От дыма пожарищ выедало глаза самим завоевателям. Тысячи растерзанных трупов женщин и детей устилали путь победителей. Много добра — мехов, одежды, дорогой утвари — накопилось в кибитках воинов, немало коней и упитанных стад гнали вслед за ордой ханские пастухи; каждый татарский всадник имел за собой несколько русских невольниц.

Но походу не предвиделось еще конца. Русские продолжали сопротивляться. Награбленное добро замедляло движение орды. И вместо отдыха в теплой кибитке за чашкой кумыса воины продолжали мерзнуть на конях, от блеска снегов у них гноились глаза, а непрестанное ожидание нападения делало их раздражительными до крайности. Верные доносчики шептали хану о том, что ширится в орде недовольство им и что не один батыр готов сесть в его ханском шатре…

Батый стал подозрителен и часто приходил в бешенство, после которого наступал резкий упадок сил.

Все чаще и чаще созывались в ханский шатер военачальники.

— Мертвые не встают! — выкрикивал Батый, вспоминая слова первых вестников о появлении воинства в тылу его войск.

Закутанный в меха, Батый сидел на высоких подушках, и по обеим сторонам от него жарко пылали угли в медных тазах.

Военачальники расположились полукругом у ковра повелителя и взирали на него слезящимися от долгого пребывания на ветру глазами.

Ближе всех к Батыю сидел его шурин Тавлур, самый храбрый Батыр русского войска.

— Мертвые не встают! — еще раз резко и визгливо крикнул Батый. — Собаки объелись мяса и опились горячей крови. Оттого бьют наших воинов-собак русские бабы!