Белый легион: Террор не пройдёт! - Рясной Илья. Страница 11
— Какими соображениями могут быть оправданы подобные жертвы среди мирного населения?
— Для вас это мирное население. Для нас — никто. Чужая вера, враждебный нам образ жизни. Враг, который подлежит уничтожению, кроме детей младше пяти лет и стариков, которые не могут рожать детей, но могут ещё работать, — слова текли без задержки, как будто отрепетированная не раз речь.
— Как по писаному шпарит, мерзавец, — хмыкнул Глеб.
— При психосканировании легко выплывают на поверхность глубинные подсознательные маркёры. Они — следствие социального зомбирования. Тут и религиозные, и бытовые постулаты, и неписаные законы племени, в общем, тот самый пресс, которым с детства у человека подавляется личность и трансформируются морально-нравственные оценки. Он не принял эти истины на веру после долгих размышлений о смысле жизни. Они вбиты в него, — пояснил Доктор.
— Понятно, — кивнул Глеб.
— Особенно мощные маркёры оставляет идеология мусульманского фундаментализма, будто специально созданная для зомбирования. Сельмурзаев может, блистая в обществе, разъезжая на лимузине по московским политическим бомондам, читать Бебеля и Бабеля, но в подсознании стоят флажки. В этом заключается мощь глобальных идеологических движений. И дело не только в мозге человека. Тут сказываются ещё совершенно неизученные связи в биоинформационном поле.
— Все слишком мудрено, — усмехнулся Глеб. — Нам нужно немного. Чтобы этот подонок ещё поработал на нас.
— Тогда продолжаем обработку…
Доктор снова взялся за подопытного. На этот раз в ход пошла «медуза» — металлический колпак со щупальцами проводов, отходящих к жестяному ящику и компьютеру.
Ещё через полчаса Сельмурзаев был готов к новому этапу.
— Экстренная связь с Рамазаном, — нагнулся над ним Глеб. Сейчас депутат смотрел на него, выпучив глаза, и глаза эти были стеклянные. — Есть канал?
— Есть.
— Ты вызовешь его…
— Я не могу.
— Это надо для проведения священной акции возмездия, — мягко произнёс Доктор, касаясь рукой плеча пленного. — Это очень важно. Ты сделаешь это.
— Сделаю…
Глеб протянул депутату его же мобильник.
Депутат нащёлкал номер экстренной связи с Рамазаном Актовым. И назначил срочную встречу. Дал отбой и произнёс:
— Я все сделал.
— Молодец, — сказал Глеб и повернулся к Доктору: — Нужно привести депутата в транспортабельное и послушное состояние.
— Нужно, значит, приведём, — кивнул Доктор, разглядывая подопытного, удовлетворённо, как скульптор, которому осталось совсем немного, чтобы довести своё творение до товарного вида.
С последней частью работы он справился за полчаса.
— А теперь поехали, — Глеб положил руку на плечо Сельмурзаева, которого освободили от датчиков и зажимов.
Депутат был готов ехать куда угодно…
Удара не последовало.
Бугай пристроился в кабинке. Но пробыл там недолго.
Гурвич мысленно перекрестился. У него было такое ощущение, что его только что похоронили, а потом выкопали ещё живым. Сердце ухало. В висках пульсировала кровь…
«Надо же быть таким дураком! — обругал он себя. — Что теперь, бояться каждого встречного?! Ничего не произошло! Это глюки! Коль со стенок лезут руки, не пугайтесь — это глюки… Глюки… Глюки… Глюки?»
Вдруг на Гурвича снизошло какое-то вселенское спокойствие. И вместе с ним ясное понимание ситуации. Он совершенно определённо понял, нет, даже не понял, а постиг, что никаких глюков не было. Ситуация вот она, на ладони!
За ним шли… Точно шли… За ним наблюдали ещё от дома Ромы. Пока его решили не трогать. Во всяком случае, здесь. А вот что будет дальше? Тут воображение подсовывало картинки одну другой краше. В поезд заходят люди. «Пойдём, парнишка, прогуляемся!» Выкидывают на ходу. И бесчувственное тело летит со скоростью шестьдесят километров в час на насыпь. «Пройдёмте с нами… Не беспокойтесь, граждане, мы милиция, задерживаем опасного преступника!» Возможен и такой вариант. Могут его взять у вокзала. Могут в той же электричке. Случайная машина вполне способна переехать зазевавшегося гражданина. Равно как и случайный кирпич не против спланировать ему на голову. С ним могут сделать все — похитить, убить, бросить на съедение крокодилам. Могут начать игру… Все возможно. Одного только не может быть — чтобы все это оказалось плодом буйной фантазии.
Следующий вопрос — что теперь делать? Удавиться самому или подождать, пока удавят другие?
В туалет зашёл ещё один человек — типичный колхозник, худосочный, промасленный, продублённый ветрами, холодом и жарой, проспиртованный самогоном и брагой. Явно не из тех. Хотя…
Стоп. Это уже мания преследования…
Думать надо… Действительно, с ним могут сделать что угодно. Но для этого нужно одно условие — чтобы он был на виду. Под контролем. А если он ускользает от них, тогда расклад меняется коренным образом. Ищи ветра в поле…
Ускользает. Легко сказать… Говорят, новичкам везёт. Посмотрим!
Колхозник вышел из сортира, оставив программиста наедине с его проблемами.
Гурвич толкнул дверь кабинки. И увидел то, на что надеялся, — застеклённое окошко. Сквозь него падает свет заходящего солнца… Сердце радостно ёкнуло.
Он толкнул раму. Та не поддалась. Прилеплено намертво. Покрашено белой масляной краской, которая держит лучше клея. И шпингалеты залиты ею — не сдвинешь ни на миллиметр. Ещё раз толкнул. Ещё…
Он уже примерился разбить стекло и поднять ненужный шум. Но тут шпингалет шевельнулся и скользнул вверх. А потом и рама с треском поддалась.
Окно тесное. Для Гурвича явно маловато. Но протиснуться можно. Правда, если предварительно снять куртку.
Он стянул куртку. Бросил её в окно. Она с глухим стуком упала на что-то. Туда же последовала и сумка. Кряхтя и проклиная себя, что мало занимался спортом и давно не сидел на диетах, Гурвич приподнялся на унитазе, втиснулся в окно. Выдохнул. Рванулся.
Выпал, больно ударившись коленом и рукой. Грохот, который он поднял, как показалось, прозвучал весенним громом. Программист оказался на жестяной крыше, гулко отзывавшейся на каждое его движение.
Он быстро натянул куртку, прихватил сумку и осторожно, стараясь поменьше грохотать башмаками, двинул вперёд.
Внизу, метрах в трех, был заваленный металлоломом дворик. Справа тянулся серебристый пенал ангара. Внутри его ухало и лязгало. Скорее всего, там ремонтировали вагоны…
Гурвич сбросил вниз сумку. Хотел тоже легко, в стиле героев боевиков, спрыгнуть вниз, на асфальт, щедро измазанный грязью и смоченный лужами. Но, реально оценив свою физическую форму, решил, что ногу точно сломает. Поэтому сполз на брюхе к краю крыши. Вцепился в неё пальцами. Перевалился. И начал разгибать руки. Ноги болтались в воздухе…
Вытянув руки, разжал пальцы. Земля больно ударила по подошвам. Гурвич упал на землю, испачкав брюки и куртку в грязи. Приподнялся. Ощупал ногу. В порядке.
Он подобрал сумку. Направился к заборчику. Перевалился через него с трудом.
Теперь перед ним расстилался небольшой пустырь. Дальше шли участки. Огороды. Гурвич огляделся. Ничего подозрительного…
Он вздохнул и потопал прямо по грязи. Асфальтовый путь ему заказан.
Когда ботинки его отяжелели от прилипшей грязи, а сам он стал похож на чучело, удалось выбраться на шоссе. Огляделся. Решил, что достаточно удалился от станции. Преследователи, наверное, переполошились. Начнут его искать. Так что надо уматывать отсюда как можно дальше.
Он отряхнулся, соскрёб грязь с куртки и брюк, отбил её с ботинок. И поднял руку, призывая остановиться грозно урчащий «КамАЗ». Машина притормозила.
— Тебе куда? — спросил шофёр.
— Куда подальше…
Водитель с подозрением посмотрел на него. Потом бросил:
— Ты мне все сиденья замызгаешь.
— Пятьсот рублей. Хватит?
Водитель прикинул что-то про себя. Кивнул:
— Залазь…
«КамАЗ», зарычав, рванул вперёд.
— От кого бежишь? — спросил водитель.
— От себя…