Наше дело — табак - Рясной Илья. Страница 24

— Нам нужно, чтобы он жил.

— Я не знаю. Это не скажет сейчас никто… Вам, вообще, пора.

— Он очнулся… Арнольд, ты меня слышишь? — напирал, звенел противно, отдавался болью чужой голос.

— Да, — сделал неимоверное усилие и прошептал Арнольд.

— Вспомни счет в «Дойч банке»… Номер. Вспомни, это было отделение в Мюнхене.

— Нет…

— Что нет?

— Не знаю.

— Вот черт!

Второй голос волновался:

— Вам нужно уйти. Это нарушение — посторонний в реанимационной палате.

— Вы бы знали, какие это бабки… Он должен жить, понимаете!

— Я все понимаю. Операцию мы сделали нормально… Ему бы немецкое послеоперационное обслуживание.

— Самая малость для этого нужна — снять самолет.

— Черт!

Потом снова Арнольд погрузился в какую-то муть. Он. снова очухивался. С ним что-то делали, куда-то тянули, но он воспринимал все это смутно. Изредка он что-то пытался сказать, казалось, важное, но не мог. Опять слышал голоса — женский, знакомый. И тот мужской, звонкий, который опять что-то требовал.

Гул, тряска… Очнувшись в очередной раз, Арнольд гораздо яснее стал соображать, понял, что лежит, опутанный проводами. Стоял ровный, такой хорошо знакомый, много раз слышанный им глухой гул. Что это?.. Ясно, это авиационные двигатели. Самолет набирал высоту.

И снова зазвучал над ним недавно звонкий, а сейчас приглушенный, сдавленный, хорошо знакомый мужской голос:

— Арнольд, послушай меня… Номер счета в «Дойч банке». «Дойч банк». Скажи. Арнольд застонал.

— Я знаю, ты меня слышишь, — давил на голову голос, отзывался болью. — Умрешь же ненароком. О семье подумай… Счета? Где деньги «Востока» схоронил? Бабки же общие.

Арнольд молчал.

— Слушай, имей же совесть!.

Арнольд судорожно вздохнул, открыл рот и почувствовал, как человек в порыве подался ближе к нему. Почти физически ощущалось это дуновение надежды, охватившее его.

Арнольд набрал побольше воздуха и произнес:

— Пошел ты на хер. Плут…

Глава 3

ПОХОРОН-ШОУ!

— Вон тех сними, — капитан милиции, старший группы, указал на троих парней вызывающего вида, одетых во все темное, двое из них были еще и в солнцезащитных очках. — Давай снимай, пленка все равно казенная.

Молоденький лейтенант, его помощник, через окно фургончика с тонированными стеклами нацелился видеокамерой туда, куда ему указывали.

Эту светскую тусовку, именуемую по старинке похоронами, оперативники службы наружного наблюдения УВД Полесской области снимали с трех точек. И нельзя было поручиться, что смежники из красного дома (так в народе издавна называли областное ВЧК-ОГПУ-КГБ-ФСБ за кирпичные красные стены) не заняты тем же. Гости, номера автомашин — все пригодится, все ляжет в картотеки и информационные банки и, может быть, когда-то будет востребовано.

В жизни «новых русских» и бандитов похороны стали многогранным, порой весьма странным, а иногда просто безумным ритуалом. Такая гремучая смесь! Она состоит из массовых гуляний, когда милиция предупредительно перекрывает дороги, освобождая их для толп народа и медленно, как лафеты, движущихся джипов, «Мерседесов» с затемненными стеклами; из клуба по интересам, где собираются обсудить последние сплетни и поболтать о делах насущных; из шумного шоу с оркестрами, звуками надрывающихся клаксонов, интеллигентными, грамотными банкирскими и глубоко народными блатными речами над гробом; конечно же, из попоек, которые по старой традиции называются поминками, к их финишу настроение всеми овладевает совсем не поминальное.

Да, похороны новых хозяев жизни — это такой бандитско-бизнесменско-политический бомонд. Там царит сложная гамма чувств. В ней есть место искреннему горю — то ли по усопшему, то ли по его бабкам, частично почившим вместе с ним на западных счетах. Присутствует и тайное ликование, которое не могут порой скрыть нарочито постные, согласно случаю, рожи. Имеется доля редкого человеческого сочувствия. Но самая большая часть — страха, поскольку обычно жизнь и конец покойного — это напоминание пока еще живым товарищам и недругам; что в погоне за деньгами, кредитами, материальными благами ты не знаешь, где пролегает черта, за которой банковские накопления тебя уже не будут интересовать, а имеет значение лишь то, о чем ты успел давно забыть в безумном беге за деньгами, — бессмертная человеческая душа…

Похороны были у Глушко, в миру криминального авторитета и удачливого сигаретного бизнесмена Глушака, соответствующие приличиям — с размахом.

Народу собралось тоже немало. Гроб из дорогих пород дерева стоил несколько тысяч долларов. Цветов и венков было море.

Оперативники из наружки в толпе уже свободно различали так хорошо знакомые им ненавистные морды. Вон Гога — главарь грузинской группировки в окружении своих мальчиков. С ним у покойного были кое-какие дела, поэтому Гога пришел на похороны. Вон Коля Мамонт — старый рэкетмен, из первой волны, который еще на заре перестройки разъезжал со своей шайкой на мотоциклах «Ява» и наводил ужас на ларечников и частных извозчиков, выбивая из них трудовую, не облагаемую больше никаким налогом копейку. Он сиживал на зоне вместе с Глушаком и уважал его, как уважают друг друга два злобных пса, которые готовы вцепиться друг другу в глотку, если что. А вон Самуил Яковлевич Завадский — глава Полесского филиала Коммерческого банка, деловой партнер покойного.

Много кто здесь был еще. Глава Дзержинской районной администрации. Пара человек из областной Думы. Цвет братвы, которая держит область. Одни получали свою долю от тех легких сигаретных и водочных денег, которые текли в карман Глушака. Другие пришли, поскольку по статусу умерший был достоин, чтобы посетить его похороны.

— Смотри, кто пожаловал, — потер руки старший группы наружного наблюдения, увидев высокого, в белом плаще, широкополой шляпе, крокодиловых ботинках фактурного мужчину с грубым, но привлекательным волевым лицом. Это был сам Шамиль Зайнутдинов — табачный король Полесска. Особенно теплых отношений у него с покойным не было, в чем-то они даже были конкурентами, особенно по прошлогодним торгам за квоты, хотя конкурировать с Шамилем становилось все более опасно. Шамиль пришел все из-за тех же приличий. Его плотно обступали громилы-телохранители с бегающими настороженными глазами, грубо оттирающие от охраняемого тела посторонних. В последнее время он боялся покушений, для чего имел веские причины.

— Почтил, скотина, своим присутствием, — процедил лейтенант.

— Не злись, лейтенант, — махнул рукой старший группы. — На всех подонков злости не хватит.

Родственники погибшего разбились на две группки, которые старались держаться друг от друга подальше. Инесса Глушко, вся в черном, шла, сгорбившись и вытирая глаза платком, но все равно было заметно, что ее больше заботит то, как на ней выглядит черное фирменное платье от Кардена, чем повод, по которому пришлось его надеть.

Похоронная процессия углубилась на территорию престижного кладбища. Место отвели из дорогих. Хорошее место, близко от ворот кладбища, все просматривается. Скоро там вознесется дорогой мраморный памятник с лживыми словами о том, что лежащий здесь оставил близких в безутешном горе.

— На похоронах Лехи Кругляша народу раза в четыре поболе было, — сказал лейтенант.

— Величины разные. Леха — бандит номер один был. Всю область в руках держал. Все ему отстегивали. Сам Шамиль на посылках был…

— Он его и грохнул, — запальчиво воскликнул лейтенант.

— Может, грохнул. А может, и не грохнул, — лениво произнес капитан. — Науке это неизвестно…

Кругляша похоронили восемь месяцев назад. Работа у наружки тогда была горячая — те же самые съемки похорон. По дороге их фургон, замаскированный под «Скорую», попытались прижать к обочине две машины с «быками», так что капитан уже передернул затвор пистолета-пулемета «клин», готовясь к бою. Обошлось, слава те господи.

— Похороны без фокусов дурных, — усмехнулся лейтенант, глядя на экран монитора, куда передавалось изображение с одной из видеокамер наружного наблюдения. На экране достаточно четко в цветном изображении просматривалась процессия и из динамиков был слышен шелест звуков.