Скованные намертво - Рясной Илья. Страница 24

Ни шатко ни валко шло дело по классическому борцу и не менее классическому бандиту Артему Смолину, подозреваемому в расстреле на Кронштадтском бульваре. Будто почуяв опасность, тот отчалил из Москвы, но должен был появиться — ожидался очередной дележ-разбор с горцами.

Аверин подготовил документы на подпись и отправился к Ремизову. Тот сидел в кабинете в одиночестве и слушал радио.

Верховный Совет затеял очередное обсуждение проблемы с преступностью. Примерно то же самое обсуждали и в администрации президента. Обе ветви власти обвиняли друг друга в бездействии и коррумпированности. Шел заунывный нудеж: граждане лишены защиты, в городах навсегда утеряно спокойствие. Но, похоже, никто не собирался зреть в корень. Кто способен взглянуть правде в глаза и без увиливаний рубануть: «Уже поздно — ситуация вышла из-под контроля. Нужны экстраординарные меры». Законы и постановления последних лет все больше развязывали руки преступникам. Порядок в государстве был выгоден всем только на словах. Что у депутата, что у чиновника хоть немного, но рыльце в пушку. Или общаются они с людьми, у которых рыльце в пушку. А то и просто получают деньги от преступных структур. Все кого-то лоббируют, кого-то отмазывают, занимаются протекциями, протаскивают какие-то дела. А как же иначе? В противном случае близость к власти теряет свое очарование. Старый принцип — зачем сидеть у кормушки и не наворачивать из нее за обе щеки. Жирная рыба водится только в мутной воде, а государственные мужи тоже любители хорошей жирной форели. Сильные правоохранительные органы никому не нужны, как не нужна законность, порядок. Примешь жесткий закон — так сегодня прокуратура посадит при его помощи маньяка-убийцу, завтра доберется до основателя финансовой пирамиды, а послезавтра придет к тебе, государственному мужу, с вопросом: откуда подмосковные дачки и импортные тачки? Так что легкий властный треп о «мобилизации всех сил на борьбу со злом, бескомпромиссной борьбе и широком наступлении на преступность» очень удачно сочетается с разглагольствованиями типа «важно не наломать Дров, нельзя вернуться к тридцать седьмому году и нарушать права человека».

— При словах «права человека» моя рука тянется к пистолету. — Ремизов потянулся к радио.

— Моя тоже, — согласился Аверин, усевшись напротив начальника отделения с папкой на коленях. — Почему подразумеваются права воров и убийц?

— Загадка сия велика есть. Вся кутерьма вокруг прав человека — это гигантская политическая афера, помогающая США и ее союзникам перекраивать мир на свой лад. Янки трактуют эти права так, как им удобно, и используют их как таран, разламывая неугодные режимы. По большому счету за этим трепом ничего нет. Главное право человека — жить спокойно и достойно в спокойной стране и не подвергаться уголовному террору. Там же, где правочеловеки берут верх, начинается именно криминальный террор.

— Вам нужно писать статьи на эти темы, — усмехнулся Аверин.

— Или выступать в Верховном Совете, — добавил Ремизов.

В тот день Аверин освободился пораньше. В полседьмого он ждал Маргариту у Управления. Она села рядом с ним на сиденье. Вздохнула. Поцеловала его.

— Я скучала… Ты мне нужен, Слава. Правда.

— И ты нужна мне.

— Я не знаю. Я ничего не знаю. Я устала.

— Отчего?

— Мне кажется, все не так… Надоела эта работа. Надоели эти серые будни. Мне хочется вырваться из этого круга.

— Из упрямства? Так же, как вошла в него?

— Ты не понимаешь. Ты плоть от плоти этого кошмара. Это какая-то сырая, склизкая тьма. А мне хочется света. Красивых людей. Самолетов. Вечерних платьев. Пойми, я привыкла. Я хочу.

— Я понимаю.

— А, я несу какую-то полную ерунду. Ты меня меньше слушай. Хорошо?

— Хорошо.

— Я иногда говорю то, чего не хочу. И даже не думаю… Поехали.

— Куда?

— Ко мне…

В прихожей она сжала его руку. Он почувствовал, как все плывет в какое-то иномирье.

А потом было неземное блаженство потрясающей ночи. Было прекрасное тело, податливое его пальцам. Была безумная страсть.

Они лежали усталые и счастливые, а часы отсчитывали время, оставшееся до момента, когда выплеснутся на улицы первые солнечные лучи и в Москву придет новый день.

— Я хочу быть с тобой всегда, — сказал Аверин, сам не веря своим словам. Он всегда сомневался, что есть такие женщины, которым он может отдать себя на долгие года, если не до конца жизни. Но сейчас такой момент пришел.

— Что такое всегда?

— И в этой жизни. И в будущей.

— Ты веришь в будущие жизни?

— Верю. И готов поверить в эту жизнь с тобой.

— Слава, а ведь я знаю тебя лучше, чем ты сам.

— И что?

— И это знание меня пугает… Ты инопланетянин.

— Правда?

— Правда, — вдруг засмеялась она, переводя разговор в шуточную сферу. — Ты гипнотизируешь людей и кажешься не тем, кто есть на самом деле, — она ткнула его локтем.

— И какой я на самом деле?

— Ну, например, зеленый, в пупырышках, у тебя восемь рук.

— Да-а? А тех частей тела, ну, сама понимаешь, сколько?

— Судя по твоим возможностям, не менее десятка.

Она привалилась к нему и легла на него, провела языком по его груди, и он почувствовал, что опять теряет голову. «Опер без головы» — новая эпопея, усмехнулся он про себя. И сжал Маргариту в объятиях.

На этот раз Ледокол назначил встречу в тихом кафе на Тверской улице.

Они сидели в отдельном кабинете и пили легкое вино. Аверин подумал, что Ледокол, как и Маргарита, любит марочное отменное вино и, похоже, неплохо в них разбирается.

— За успех наших предприятий, — Ледокол поднял бокал. Звякнули бокалы. Аверин почувствовал на губах вкус изумительного ароматного вина, мягкого, слегка туманящего голову.

— Очаровательно.

— Горчит. Не слишком удачный урожай, — поморщился Ледокол.

— Не боишься, что нас увидят вместе?

— Не боюсь.

— Или запишут на магнитофон.

— Я наобум ничего не делаю, самбист… Все под контролем.

— Как с Гиви Колотым?

— О Гиви забудь. Он заработал то, что получил.

— Все вы заработали по исключительной мере наказания — этого не отнимешь.

— Но что-то незаметно, чтобы вы многим душегубам лоб зеленкой намазывали. Незаметно. Наше правосудие ни к чертям не годится, ты это прекрасно знаешь.

— Тут мы и приходим к мысли о том, что нужны санитары леса. Такие, как я.

Аверин кивнул. Что-то присутствовало в логике Ледокола, с чем он готов был согласиться.

— Приятное место, — сказал Аверин.

— Отличная кухня. Гигантские цены. Полный сервис. Хочешь, через полчаса здесь появятся лучшие девочки Москвы? А, давай вздрогнем? — лукаво посмотрел на него Ледокол.

— Нет, спасибо.

— Ты правильный опер. Поэтому ездишь на машине, которую неудобно на приличную свалку свести.

— Нормальная тачка.

— Предложи я «Мерседес» тебе — а это мне раз плюнуть, — откажешься.

— А ты предложишь?

— Считай, что предлагаю. Не как взятку, а из уважения. Или любую другую машину — хоть нашу, хоть их.

— Откажусь.

— Правильно. Ты опоздал родиться. Тебе бы быть рыцарем христианского ордена.

— Или монахом, — усмехнулся Аверин.

Его позабавила мысль — монах с целым гаремом.

— Ты боец. В тебе есть правое неистовство. Ты не ломаешься, самбист. Еще по одной, — Ледокол поднял бокал. Они пригубили вино.

— А теперь к делам. Знаешь такого Акопа Дадашева?

— Глава пушкинской группировки.

— Уникальная личность. Под ним ходит армия отморозков. Воюет с Кавказом. Коллекционирует видеозаписи развлечений высоких чиновников и милицейских начальников, поэтому считает себя неуязвимым… Надо его тряхнуть.

— Зачем?

— Во-первых, если ты его тряхнешь через несколько дней, когда у него дома будет сходняк, задержишь двух человек, объявленных в розыск как исполнителей заказных убийств — Бубу и Батона. Мне сдается, ты их искал давно и безуспешно.

— Искал, — поморщился Аверин.