Скованные намертво - Рясной Илья. Страница 28

— Владислав, — Аверин пожал руку. — Кооператор.

— Простите, кто?

— Цветами на Даниловском рынке торгую.

— А-а-а, — интерес собеседника заметно поблек. — И много наторговываете?

— На сто пятьдесят баксов в день чистыми.

— У-у-у, — интерес заметно прибавился, но тут в Аверина вцепилась девица.

— Мила, — представилась она.

— Очень мило. Вячеслав. Кооператор.

— Ну что это такое? — капризно произнесла она. — Или «новые русские», или литераторы?

— Почему? Я раньше работал шахтером.

Он думал, что блондинку это добьет и она отвалит, но случилось почему-то наоборот.

— Правда?

— Правда.

— Слава, я вас люблю. Давайте выпьем на брудершафт.

— Да рано вроде.

— В самый раз.

Кто-то говорил очередной тост, а Аверин выпил с Милой на брудершафт.

Гости тоже причастились.

— Нет, ну кто догадался купить такие маслины? — вновь забубнил Сергей. — Хорошо-о.

Потом опять пошли тосты. Пили, ели, славили женщин, родителей виновницы торжества, родителей всех присутствующих. Через некоторое время кое-кто начал выпадать из седла, и вот уже первая голова ткнулась со стуком о стол. Зазвучала музыка, и гости пустились в пляс. Мила вытащила Аверина. Танцевал он не очень хорошо. Мила прижималась к нему всем телом, и это вызывало сладостное чувство. Он был не пьян — не собирался надираться. Поймал на себе негодующий взор хозяйки и слегка пожал плечами — мол, куда денешься, прирожденная интеллигентность не позволяет выбросить блондинку за борт.

Потом гости начали кучковаться, и Мила заявила:

— Пошли знакомиться. В твоей шахте ты и представить не мог, что попадешь в отпадный бомонд Москвы.

Рядом с бородатым бывшим мужем Светы франтоватый лысоватый мужчина, выглядевший по-мальчишески легкомысленно, хотя на деле прожил минимум лет сорок, с обаянием бормашины жужжал:

— Ах, а помните эти строки Мандельштама:

Я блуждал в игрушечной чаще

И открыл лазоревый грот…

Неужели я настоящий,

И действительно смерть придет?

— Помню, — кивал бородач, хотя по его виду было понятно, что ничего он не помнит.

Блондинка представила Аверина любителю Мандельштама.

— Фима, это Вячеслав. Он шахтер.

— Я тоже шахтер. Добываю словесную руду, — улыбнулся томно Фима.

— Он критик, — сказала Мила, — и работает со Светкой в газете. Пишет всякую муру.

— Мила, как ты можешь? — возмутился критик.

— Лицемер, — вздохнула Мила.

— Вы действительно шахтер? — с видимой скукой осведомился критик.

— По секрету? — пригнулся к нему Аверин. — Конечно, нет.

— И кто же вы?

— Я хранитель фондов общества «Память».

Критик вытаращил глаза, а Мила потащила Аверина дальше. В него вселился какой-то веселый бес.

— А это большой человек, — сказала Мила. — Депутат… Зуб даю — он долдонит вон тому скучному зануде, нашему ответственному секретарю, какую-нибудь чепуху про политику. Вспоминает свое героическое прошлое. Как боролся с КГБ. Хочешь послушать?

Аверин издал неопределенный звук.

— Пошли-пошли.

Худосочный бородач держал за пуговицу двухметрового амбала и вещал:

— Пропавшие сбережения, кризис, смертность, преступность — все это сущая безделица, не такая большая плата за избавление от того кошмара, в котором мы жили семьдесят лет.

Ответсек кивал. Ему хотелось прорваться к горячительным напиткам, но депутат его не собирался туда отпускать. Он впился в журналиста мертвой хваткой.

— Государство — монстр. Государство — убийца. Государство, перемалывающее своих подданных. Всю историю на Руси народ жил в рабстве. Всю историю русских пороли — царь Иоанн Грозный, император Петр I. Нас приучили жить рабами. Нужно ломать все в русских. Весь менталитет. Переписывать заново все в сознании — чувства, воспитание, мысли. Нужно избавляться от гирь рабской памяти предков. И пусть часть погибнет. Это плата за избавление от рабства. За цивилизацию. Из феодализма в капитализм еще никто не перешагнул без жертв.

— Да, конечно, — протянул ответственный секретарь.

Мимо проскочил Сергей с маслиной в зубах. Он держал под руку полную женщину и вещал о том, какие маслины лучше.

— Я имею право на эти слова. Они выстраданы, — вздохнул депутат. — Эта страна погубила Сахарова, Вавилова. Эти садисты из КГБ — за что они мучали меня? За то, что я думал иначе, чем другие.

— Вилен Митрофанович, — решила вмешаться Мила, подводя Аверина к депутату. — Разрешите представить. Это Владислав. А это Вилен Митрофанович, депутат Верховного Совета от «ДемРоссии».

— Очень приятно, — пожал руку депутат. Ответсек вновь попытался вырваться, но депутат ухватил его за руку.

— Подождите, сейчас договорю свою мысль… — обернулся к Аверину. — Вместе с Милой работаете?

— Не, я бизнесмен.

— А, новые люди, — депутат сделал движение носом, будто почуяв запах денег. — Чем занимаетесь? Нефть? Металлы?

— Водка.

— А… Прибыльно?

— Пол-лимона в баксах в месяц. Чистоган. Если налоговой инспекции вовремя взятки отстегивать.

Глаза депутата загорелись.

— Конечно, молодой человек, вы сочувствуете переменам, происходящим в стране.

— Угу.

— И состоите в партии?

— Ага.

— В какой, если не секрет?

— Мы — фашисты. Знаете, взять всех — и на фонари…

— А, — задохнулся депутат.

— Митрофаныч, вспомнил, — хлопнул обрадованно депутата по плечу Аверин. — Корешок мой с вами сидел. В одной камере. Кликуха его Дубиноголовый. Рассказывал про вас, рассказывал.

Депутат подавился бутербродом, от которого только что откусил кусок.

— Что же он говорил, — Аверин повел рукой. — Сейчас вспомню…

— Извините, должен вас оставить, — депутата повело куда-то в сторону, как корабль, лишившийся управления.

— Чего это с ним? — спросила Мила.

— Не знаю.

Аверину показывали уголовное дело на этого депутата. Правда, прекращенное, но там было написано, что сидел он по знаменитой статье, карающей за гомосексуализм. Вину доказали, но пожалели убогого. Посадили за другие грехи, тоже далекие от политики.

Мила познакомила Аверина еще с несколькими людьми, потом ее подхватил под руку отделавшийся от депутата ответственный секретарь, и он остался один. Тут к нему и подошел критик — знаток Мандельштама.

— Разрешите, — критик преподнес бокал. — А вы действительно из «Памяти».

— Угу.

— Интересно… И как, действительно вы собираетесь громить евреев?

— А как же. Вот с силами соберемся, следующим месяцем и начнем.

Они перекинулись еще несколькими вопросами, и критик исчез, страшно довольный. Тут появился Сергей.

— Какие хорошие маслины!

Аверин так и не напился, чего не скажешь об остальных. Мила потребовала проводить ее домой. Он сказал Свете:

— Отвезу твою подругу.

— Ах ты, бабник… Не смей только…

Что «только», было понятно.

Аверин дотащил Милу до дома — благо жила она неподалеку. Доставил к дверям квартиры.

— Зайдешь, шахтер? — осведомилась она, прижавшись к нему соблазнительной грудью и шаря руками по его плечам.

— Не могу. На меня ребенка оставили. Трехлетнего. Кормить надо.

— Ну ладно. На, — она протянула ему свою визитку.

Аверин поцеловал Милу в губы. Провел руками по голым плечам. С сожалением оторвался от нее и отправился восвояси в приподнятом настроении. Повеселился он от души.

Рано утром позвонил Ледокол и назначил срочную встречу на лавочке, на старом месте — у метро «Китай-город».

— Здорово, самбист, — сказал Ледокол, пожимая руку.

— Привет.

— За что вы Артема Смолина грохнули?

— За дело. Он пытался пристрелить командира спецназовской группы.

— Теперь ждите ответа.

— А что?

— Братва Росписного решила объявить кровную месть. Не слышал?

— Что-то слышал.

Вчера днем позвонил Долгушин и сообщил, что таганские братаны в ярости и продумывают ответные меры. Хотят показать милиции, кто в городе хозяин.