На чужом пиру, с непреоборимой свободой - Рыбаков Вячеслав Михайлович. Страница 43

Больше в тот день ничего не случилось. Но все равно – из-за Никодима это уже оказался хороший день.

8. Телефон и другие

Вернувшись домой, я первым делом навернул супу. Спозаранку я есть не мог, только кофе кое-как продавил – а вот оголодал, проехавшись. Суп, конечно, был не «Урал-река», а обычный пакетный, холостяцкий. Но мне и это оказалось сладко.

Потом я решил отзвонить сошниковской бывшей супруге и коротенько её успокоить. И дать телефон справочной, чтобы уж больше сей мадаме не надоедать, мягко говоря, по пустякам и не мараться; я чувствовал себя полным идиотом и в каком-то смысле даже предателем Сошникова, когда для чистой проформы вынужден был хоть в двух словах рассказывать о его беспомощном положении людям, коих оно нисколько не волновало и не интересовало.

Однако разговор пошел иначе. Подошла дочь.

– Хак-хак.

– Воистину хак-хак. Плата экзэ.

– Доступ закрыт. Пользуется другой юзер.

Я сначала подумал: чего обычней – мужик к бабе пришел. Но у дочки голос был не тот. Мрачноватый.

– Заверши задачу, – на пробу предложил я.

Девчонка помолчала, подбирая слова, а затем вполголоса, как партизанка Зоя, сообщила:

– К нам запущен антивирус.

Я торопливо и не очень грамотно перебрал несколько возможных вариантов перевода этого откровения на общерусскую мову. Потом меня как ударило:

– В погонах?

– Виртуально.

Угадал. Вот сюрпризы катят…

– На что поиск?

Она опять некоторое время молча подышала в трубку. Видать, и у неё подчас возникали сложности с синхронным переводом себя.

– Кто с платы снимал информацию об муве процера в компьютеркантри.

– И кто?

Девчонка хихикнула.

– Скрин в пальто! Ей оверсайзно было, что он мувнется, куда все рвутся, потому запаролилась в три слоя. Это я.

– И что теперь плата?

Говорить о человеческих переживаниях на хак-хакском диалекте было невозможно, и девочке постепенно пришлось с этим фактом смириться. Хак-хаки между собой, сколько я знал, столь низменных тем вообще не касаются. Но со взрослыми приходилось иногда.

– У платы глаза, как плошки. Я же, говорит, вам сама… и стоп, дальше молчок. И теперь сидит в перепуге, не знаю, с чего. А тот – дыр-дыр-дыр, работает. Будто, знаешь, пытается читать диск, который не вставлен.

– С тебя ещё не считывал?

– Не-а.

– Скажешь ему?

– А чего не сказать?

– А мне?

– А и тебе. Парикмахерше своей скачала.

Парикмахерш даже для самых совершенных своих машинок Гейтс пока не придумал. Приходилось называть по старинке. Я секундочку ещё подумал.

– Сравни версии, – предложил я потом и набросал портрет лже-Евтюхова. Сопя в трубку, девчонка слушала до конца, потом солидно помолчала, осмысляя, и ответила:

– Версии идентичны.

– Хак-хак, – сказал я с благодарностью.

– Хак-хак, – задорно ответила она и повесила трубку, даже не спросив, с кем, собственно, говорила. Свой, это ясно – ну и, стало быть, все в порядке, и хак-хак в натуре.

Чудны дела твои, Господи…

Но я слишком умотался, чтобы всерьез анализировать новую ошеломляющую информацию. Успею, лицемерно утешил я себя, и подремал четверть часа на любимом своем ещё с детских лет диване – девяносто процентов всех книжек в жизни было прочитано на нем. Потом, очнувшись и ощутив настоятельную необходимость в стимуляции, снова принял душ. Вчерашнее безмятежное и безудержное веселье ещё давало о себе знать – отвратительной квелостью.

Горячая вода расширяет сосуды и тем подстегивает работу мозга. Сколько раз замечал. Именно под душем мне пришла в голову довольно очевидная мысль относительно того, как играть дальше. Поддавки поддавками, но надо же сориентироваться и насчет того, чем играем – шахматами, шашками, картами, домино… костями. Пока похоже, что костями. Свеженькими.

Коля…

Тоня.

Нет, завтра. Деньги будут завтра – вот завтра и позвоню.

Смогу ли я завтра позвонить?

Жив буду – смогу. А нет, так и ладно. Тогда уж с меня взятки станут весьма гладки.

Жаль, что светлая мысль не посетила меня чуть раньше, в машине, например. Теперь, наверное, придется опять идти из дому вон, а я, честно сказать, уже пригрелся на диванчике под торшерчиком…

Прежде всего я позвонил на работу.

– Как обстановка?

– Нормальная, Антон Антонович, – бодро ответствовала Катечка. – Новых не было. Первую психогруппу Борис Иосифович уже отпустил, все нормально прошло, сейчас обедаем. Вторая – по плану.

– Молодцы. А я сегодня не приду.

– Вовремя сообщили, Антон Антонович, – почти до предела выбрав дозволенный мною в моем заведении ресурс демократичности, иронически сказала Катечка. – А то мы до сих пор не догадались!

– Важные дела возникли.

– Ну, разумеется! Как же иначе!

– Иронизируешь, дитя природы? Вот тебе за это пеня. Пообедаешь когда… Да обедай не торопясь, со вкусом, прожевывай пищу тщательно и переваривай с любовью…

– Будет вам, Антон Антонович! Я вас слушаю!

– У меня идея. А у тебя – лишняя работа, довольно нудная и хлопотная.

– Поняла, – без энтузиазма ответила она.

– Хочу завести статистику на наших бывших пациентов. Это, как ты понимаешь, чтобы лучше себе представлять эффективность лечения.

– У, ё! – старательно произнесла Катечка. Она была славная девушка и никогда не матюгалась, во всяком случае – в присутствии сотрудников-мужчин; но тут была явная нарочитость. Таким образом она дала мне прочувствовать свое отношение к моей идее. И тем самым выбрала ресурс демократичности окончательно и на двое суток вперед.

– Смир-рна! – негромко сказал я.

– Яволь. Роняю ложку и встаю, – угрюмо откликнулась она. И через мгновение: – Встала.

Врала, конечно. Но условности были соблюдены.

– Вольно, – разрешил я. – Продолжать питание. Так вот. Мне нужны самые общие сведения: здоров ли, работает ли по специальности и, если удастся выяснить, успешно ли. Если не работает, то остался ли в городе или съехал куда. Тут важны не подробности, а широта охвата. Статистика, сама понимаешь. Так что покончишь с питанием – и садись на телефон. Надеюсь, архив ты не потерла?

– Нет! – возмущенно фыркнула Катечка. – Натюрлихь, нет!

– Значит, координаты всех бывших пациентов у тебя под рукой. Так что тебе и трубка в руки. Полученные данные, золотая моя, по мере поступления протоколируй, но домой мне не перебрасывай. Сегодня, когда закончишь, скинь все, что успела, на дискетку, а из машины удали. Хакер не дремлет. Завтра приду с утра и посмотрю. Вопросы есть?

– Вопросов нет… товарищ Сухов.

– Вот и славно. Творческих успехов, Катечка.

– Антон Антонович, вы млекопитающий? – не утерпела она. И пока я думал, что ответить на этот неожиданный вопрос, ехидно сказала: – В таком случае, приятного млекопитания.

И повесила трубку.

Это какая-то цитата, как и Сухов, сообразил я. Только Сухова я понял, а млекопитание – нет. Я принялся набирать новый номер, краем сознания вспоминая выдернутый из памяти упоминанием Сухова мамин рассказ о том, как кто-то из её факультетской демокрухи во времена перестроечных самоуничижений интеллигентно горячился: пройдет ещё год-два, и вы поймете, что этот фильм порядочному человеку просто нельзя смотреть! Вы поймете, что этот Сухов ваш – бандит, профессиональный убийца, у него руки по локоть в крови! Не такие ли вот порядочные, подумал я вдруг, считанные годы спустя ляпали на Басаевские деньги кинище, немедленно получившее – в отличие, кстати, от «Белого солнца» – уйму отечественных и заграничных премий… как его бишь… будто наш солдатик, волею судеб принявший ислам, возвращается в родное село, и там его терроризируют дрынами страшные и тупые, вечно пьяные русские за то, что он не потребляет алкоголя и, в отличие от них, как и всякий, понимаешь ли, нормальный мусульманин, не корыстолюбив совсем и за долларами не гоняется…

Ох, понимаю Вербицкого, не к ночи он будь помянут. Как это он лихо формулировал: коллективное стремление к духовному самоубийству…