Жизнь и смерть Петра Столыпина - Рыбас Святослав Юрьевич. Страница 14

И еще: «Власть не может считаться целью. Власть — это средство для охранения жизни, спокойствия и порядка».

Итак, вооруженный этой простой, «кремневой» истиной, Петр Аркадьевич Столыпин встал на пост.

Задумывался ли он в те дни, чем закончится его смена?

«Все наблюдатели единогласно отмечают редкое личное мужество П. А. Столыпина, спокойно входившего в середину бушующей толпы, не принимавшего никаких мер для охраны своей личности в то время, когда террор был в разгаре».

Он вышел из губернской или земской России, как можно было бы предположить, судя по его послужному списку. Он вышел из катастрофы, он деятель чрезвычайного положения: или спаси, или погибни. Сперва он верил, что спасет, потом с ростом сопротивления справа и слева, с ростом числа покушений на его жизнь он понял, что ему не суждено увидеть результата своих действий.

Однако в июле 1906 года Столыпин полностью уверен в успехе.

Его нисколько не смутил протест кадетов, собравших в Выборге всех думских депутатов во главе с Муромцевым и обратившихся к народу с воззванием.

По Петербургу ходила шутка: «Поехали в Выборг крендели печь».

В воззвании правительство обвинялось в том, что оно преследовало Думу за ее требование принудительной экспроприации земли в пользу крестьян. Народ призывался не платить налоги, не давать новобранцев в армию. Это можно было рассматривать как призыв к революции.

Столыпин смеялся: «Детская игра!»

У него остается последний небольшой шанс — создать полное! кадетское правительство. Однако если вспомнить, как намеревался Трепов путем создания кадетского кабинета привести страну к диктуре, то станет ясно: этот шанс не мог быть использован.

В правительство вошли два человека, даже не связанные с бюрократией, — князь Васильчиков, новгородский предводитель дворянства, и профессор Извольский, брат министра иностранных дел. Оба пользовались репутацией умеренных— либералов, и Николай II с трудом согласился на их назначение.

Столыпину не раз пришлось сталкиваться с государем, обаятельным, упрямым, нерешительным человеком. Будучи монархистом, он должен был подчиняться. Будучи реформатором, он должен был спорить. Никогда между ними не было полного понимания. И оба сознавали это

В конце концов правительство худо-бедно создали, огромная российская скрипучая телега двинулась дальше.

Столыпину предстояло сделать самый решительный шаг. Его, помещика и дворянина, история подвела к буржуазным реформам, которые должны были разрушить его родной мир. Вспомним страшную тоску бунинских рассказов о разоренном помещичьем быте. Вспомним стук топора в чеховском вишневом саду... «Запах антоновских яблок исчезает из помещичьих усадеб». (И. Бунин. «Антоновские яблоки».)

Первый шаг был сделан.

12 августа произошел взрыв на Аптекарском острове. Уцелевший Столыпин на следующий день приобрел сочувствие почти всей России. С августа начинается самое напряженное и плодотворное время его управления. Он как будто понял, что начинается бешеная гонка, в которой он может просто не успеть, ему не дадут успеть...

На Столыпина было одиннадцать покушений. Еще в июне ЦК партии социалистов-революционеров, поняв, что горемыкинское правительство не пойдет на уступки Думе, решил возобновить террор и поставил на очередь подготовку убийства министра внутренних дел. Столыпин еще не был значительной фигурой, он был символом.

С первых же дней завязавшейся игры охранного отделения, руководимого полковником Герасимовым, и Боевой Организации эсеров, руководителем которой был агент Герасимова знаменитый Евно Азеф, Столыпин согласился быть под прицелом, арестов не производить, чтобы не выдать Азефа, и довольствовался только разрушением замыслов своих преследователей.

Герасимов гарантировал министру безопасность. Столыпин не побоялся. У него не было другого выхода, он не забыл, как еще в Саратове к нему обращались два начальника охранных отделений, просивших, когда их убьют, позаботиться об их семьях. И они погибли. Мог ли Столыпин отступить?

План Герасимова заключался в том, чтобы изнурить эсеровских боевиков неудачами и заставить признать невозможность террора. Был ли он опасен? Об этом излишне говорить.

В перлюстрированной полицией почте попадались яркие свидетельства гибкости, непредсказуемости действий боевиков. «Относительно террора я думаю: Дума для нас трибуна, одна из тех „частностей“ партийной работы, как всякий митинг, всякое общественное учреждение. Мы идем не с надеждой творить, заниматься органической работой. Мы идем, чтобы разрушить Думу, а потому нет смысла нам идти по этической стороне террора. Если признаем этичность активных действий в прошлом, необходимо признать их и теперь». Так писал неведомый нам «Седой» в феврале 1907 года, подтверждая страшную истину гражданской войны: здесь не может быть никаких правил.

Столыпин знал это. Герасимов — тоже. (В конце 1909 года Герасимов только чудом уцелел от взрыва бомбы, подстроенного Азефом, более мелкого разряда, а погиб полковник Карпов.)

Взрыв на Аптекарском острове тоже был непредсказуем. Эсеры, по данным охраны, не могли, они были под контролем; и максималисты более горячие, чем эсеры, тоже были под наблюдением: видный максималист Соломон Рысс, арестованный в Киеве при попытке ограбления артельщика, стал секретным агентом. Для организации «побега» Рысса из тюрьмы пожертвовано двумя невинными полицейскими, приговоренными к каторге. Зато максималисты, считалось, в кармане департамента полиции.

Тем не менее 12 августа отличились именно максималисты. Они не скрывали этого, выпустили листовку.

А что же Рысс? Оказалось, он вел по ложному следу, напрасно на него надеялись.

Да, Столыпин еще до покушения на Аптекарском знал, что никто не может гарантировать ему безопасность. После покушения — он просто перестал думать об этом, с холодным равнодушием идя навстречу неизбежному.

На приеме у Николая II в ответ на предложение денег на лечение дочери Столыпин сказал:

— Ваше величество, я не продаю кровь своих детей.

Некоторая чрезмерность звучит в этих словах. Он словно говорит, что не приемлет такого уровня взаимоотношений. Дома у него — мучения четырнадцатилетней Наташи, на сердце — угрызения совести, впереди — неизвестность. И чувство долга. Положение трагическое.