Фирма - Рыбин Алексей Викторович Рыба. Страница 10

Митя зашел в магазин, располагавшийся в первом этаже нужного ему дома. Купил литровую бутылку водки, шоколадок, подумал и взял еще пива, вспомнив, что Ольга всегда с несказанной теплотой относилась к этому фирменному напитку всех питерских музыкантов. Затем, стараясь не думать о предстоящем разговоре, вышел из магазина, нырнул в воняющий мочой и какой-то тухлятиной подъезд и быстро взбежал на пятый этаж.

Ольга открыла сразу, словно ждала Митю под дверью.

— Я уже все знаю, — сказала она, глядя Матвееву прямо в глаза. — Так что не напрягайся, Митенька. Проходи, садись на кухне. В комнате у меня не прибрано. Бардак, одним словом.

Матвеев осторожно, стараясь не зацепиться ногой за обрезки досок, которыми был уставлен коридор, за угол тумбочки, неловко установленной рядом с вешалкой, за велосипед, подвешенный к стене очень низко и, кажется, очень ненадежно, пробрался в конец коридора и умудрился достичь кухни без видимых физических повреждений. О моральных этого нельзя было сказать — в последнее время Митя стал не в меру брезглив, и один вид запущенных квартир или грязных подъездов вызывал у него кислую гримасу и даже порой тихую, сквозь зубы, ругань.

— Ты что, принес там, что ли, чего?

Ольга вошла вслед за Матвеевым и встала у окна, дымя сигаретой. Митя осмотрелся.

«В комнате у нее не прибрано, — подумал он. — „Не прибрано“! Это у нее называется — „не прибрано“. Конечно. Можно себе представить. Если здесь такое, то там, наверное, вообще полный мрак».

Пустые бутылки на полу — это еще полбеды. Это, можно сказать, даже нормально. Дом, в кухне которого нет пустых пивных бутылок, всегда казался Мите подозрительным, и хозяева его вызывали какое-то необъяснимое недоверие. Нет, бутылки — это пустяк. Даже если из-за них приходится поджимать ноги и сидеть скрючившись. Но все остальное…

Кухня когда-то была оклеена обоями — моющимися, прочными и вполне кондиционными, о чем свидетельствовала грязная чересполосица их обрывков и серой штукатурки, местами обвалившейся и обнажившей решетку дранки. Крашеный, белый в прошлом, потолок теперь имел темно-рыжий цвет от копоти и табачного дыма, рамы на окнах рассохлись, разошлись, там были теперь широкие, чуть ли не в палец, щели, и общий дискомфорт усугублял ровный и нудный, словно преддверие зубной боли, сквозняк.

— Васька ремонт начал делать…

— Сам? — Матвеев оттягивал неприятный разговор.

— Сам. Он все сам. Самый умный. Вот и доумничался.

— Да… Такие дела.

— Ладно, слезы лить не будем. Не дети. Да, Митя?

Матвеев осторожно пожал плечами.

— Наливай давай.

Ольга поставила на стол, слегка присыпанный сигаретным пеплом, два стакана сомнительной чистоты.

— Что там у тебя?

— Водка. И пиво.

— Давай с водки начнем. Чтобы сразу…

Матвеев наполнил стаканы, взял свой, поднял, размышляя, сказать что-нибудь или не стоит, но Ольга разрешила его замешательство.

— Давай, Митя, не робей. Я атеистка. Мне все эти обряды да предрассудки по барабану.

Матвеев быстро проглотил водку, глянул на хозяйку — Ольга легко махнула полстакана, словно это была не водка, а сладкая водичка.

«Практика, — отметил он про себя. — А вообще она еще очень даже… И не скажешь, что квасит каждый день».

— Ну что, Митя? — Ольга села напротив гостя и посмотрела ему в глаза сквозь густые клубы сигаретного дыма. — Ты ведь с чем-то ко мне пришел. Не просто посочувствовать, а?

— Не просто.

— Ну, я тебя слушаю.

Ольга взяла бутылку и снова плеснула в стаканы — на этот раз доза немного уменьшилась.

— Мы с Борисом Дмитриевичем…

— А-а… Гольцман прорезался. Совесть проснулась, что ли?

Митя пожал плечами.

— Что ты, Оля… Мы же искренне…

— Ладно, ладно. Давай, говори.

— Оля, значит, так. Мы сейчас подумали с Борисом Дмитриевичем…

— А можно не так официально?

— Можно. Гольцман сказал, что раз у нас контракт с Васильком, то мы обязаны взять все расходы на свой счет.

— Расходы?

— Ну, ты же понимаешь? Похороны, поминки, все остальное.

— А-а. Ну да. Спасибо. А еще что?

— Еще?

«Это будет наша тема», — сказал Гольцман по телефону.

«Вот зараза, — подумал Митя. — Любит он это… Так всегда — недоговаривает, мол, понимай, как хочешь. Вроде дал конкретные указания, а ведь всегда сможет откреститься. Скажет — неправильно, дескать, понял, я вовсе не это имел в виду».

Митя снова посмотрел на вдову.

Вообще, на его взгляд, это слово меньше всего подходило сейчас к Ольге Стадниковой. Фамилию свою после женитьбы на Васильке она менять не захотела, так и жили — Василий Леков и Ольга Стадникова.

К приходу Матвеева Ольга была уже слегка пьяна, а сейчас, усугубив, пришла в свою, насколько Митя знал, обычную дневную норму. То есть с ней можно было серьезно разговаривать.

До первой бутылки пива к Ольге вообще подходить не стоило. Утром она бродила по квартире, натыкаясь на мебель и тихо ругаясь, и, только удовлетворив жажду бутылкой светлого, Ольга приходила в себя, но общаться с ней было еще рано. Для того чтобы мозг Оли Стадниковой заработал в полную силу, ей требовалось, как минимум, граммов сто чего-нибудь крепкого, лучше всего — хорошей водки.

Однако она никогда не теряла рассудок — «высокая толерантность», как с нескрываемой завистью говорили про Стадникову друзья ее мужа, многие из которых к сорока годам уже совершенно «съехали с катушек».

Действительно, у Ольги если и случались провалы в памяти, то были настолько редки, что каждый из них она помнила и со смехом рассказывала друзьям — о том, например, как полтора года назад обнаружила себя ночью на кладбище в полном одиночестве, или как проснулась у кого-то на даче, не зная, где она и с кем…

Впрочем, то были единичные случаи, и на фоне очень крепко пьющих мужчин и женщин, окружавших дом Стадниковой-Лекова, Ольга выглядела просто молодцом.

«Почти не постарела, — думал Матвеев, разглядывая хозяйку дома. — Надо же… Так жить и так выглядеть! Чего она запала на этого пидора? Хотя, конечно, гений. Слава. Конечно. Да. Все правильно. Каждый сверчок знай свой шесток. Ну, она вот свой шесток нашла. Интересно, нравился ей этот шесток? Судя по всему, не очень. А красивая баба. Ее бы помыть, причесать, в порядок привести — цены бы ей не было».