Фирма - Рыбин Алексей Викторович Рыба. Страница 6

Только вот на Боре Гольцмане схема Куманского дала сбой. В планы журналиста не входило портить отношения с одним из ведущих продюсеров Петербурга, как не хотел он прикладывать руку и к росту его самомнения. С Гольцманом и так было непросто общаться, а уж если он возомнит себя вершителем судеб человеческих — тогда только держись…

— Пусть посидит, — снова сказал Гольцман.

— А…

Куманский судорожно думал, как продолжить разговор. Ему очень хотелось так или иначе привлечь именитого продюсера к «Гурьевскому делу».

— А…

— Что? У тебя еще что-то?

— Может быть, как-то финансово поучаствовать?

— В каком смысле? Чтобы я ему денег дал, ты это хочешь сказать?

— Ну… вообще-то, конечно, нужно… На адвоката там, да и вообще. Сам понимаешь, в тюрьме сидеть — удовольствие не из дешевых.

— Понимаю.

— Он квартиру собирался продавать, — вдруг вспомнил Куманский. — Он мне об этом говорил. Точно.

— Как же он ее продаст, в тюряге сидючи?

— А ты можешь помочь с этим? Он боится, что его кинут.

— Квартиру… На Марата, да? Старая его хата?

— Да. Он-то к жене перебрался. И вообще, Вовка ведь в России теперь редко бывает. А деньги не помешают.

— Редко бывает… — Гольцман усмехнулся. — Редко, да метко. Ладно. Я так понимаю, что доверенность у кого-то есть?

— Есть. У жены.

— Ну, положим, эту квартиру я могу у него купить. Только, конечно, по разумной цене. Под офис.

— Под офис маловата будет… — начал Куманский, но осекся под тяжелым взглядом Гольцмана. — Впрочем, тебе видней.

— Это уж точно, — тихо ответил Борис Дмитриевич. — Это точно, что мне видней.

Куманский быстро прикинул, что из этой истории можно выжать маленький скандальчик — мол, зажравшийся капиталист от искусства наживается на горе художника, — но тут же отбросил эту мысль. Для того чтобы понять, что вред от ссоры с Гольцманом намного перевесит дивиденды, полученные от публикации этого материала, не нужно было обладать сократовским умом.

На том дело и затихло. Конечно, каким-то образом общественность узнала, что Гольцман отказался помочь осужденному-таки на два года пианисту, но народ, как водится, безмолвствовал, а Гурьев сидел.

Борис Дмитриевич, ко всеобщему удивлению, действительно перенес свой офис в квартиру Гурьева — тесноватую, но вполне достаточную, чтобы вместить ужавшуюся бюрократическую машинку, посредством которой Гольцман заправлял концертной деятельностью эстрадных звезд на всей территории СНГ и даже кое-где за рубежом.

Митя не знал всех подробностей истории с Гурьевым, но она была не единичной, и молодой продюсер держал за правило всегда соглашаться с шефом, о чем бы ни шла речь. Во всем, что касалось профессиональной стороны работы, на опыт Гольцмана вполне можно было положиться, да и связи Бориса Дмитриевича, тянувшиеся в самые разные, самые дальние уголки государственной административной системы, давали некую гарантию выполнения его решений. Что до личных отношений с артистами, администраторами, продюсерами «на местах» — все они знали характер Бориса Дмитриевича, и любые острые углы, любые неприятные моменты, возникающие при заключении договоров, можно было смело валить на него. Обиженные только покачивали головами, соглашаясь, что, мол, да, Гольцман — это не подарок.

— Хорошо, — сказал Гольцман. — Про этого урода, про Василька долбаного, больше слышать не хочу. Есть там кто-нибудь? — Он кивнул в сторону запертой двери в коридор.

Митя улыбнулся:

— Корнеев дожидается. Минут сорок уже сидит.

— Что?! Почему же ты сразу не сказал? Он же мне… Ладно, давай, зови.

Митя распахнул дверь, и на пороге возник Гена Корнеев — пятидесятилетний полный мужчина с лоснящимися залысинами, с маленькими глазками, прячущимися за густыми, необычно богатыми для лысеющего человека бровями, в вечно мятом дешевом костюме. Он источал привычный тошнотворный аромат — смесь запахов давно не мытого тела и дорогого одеколона.

— Здорово, Гена, — весело, мгновенно переключившись с раздражения на панибратскую приветливость, крикнул Борис Дмитриевич. — Как сам-то? Цел?

— А что мне сделается? — пробурчал Гена, отдуваясь и вытирая пот со лба.

— Да, нам, старым волкам, конечно, все нипочем, — согласно кивнул Борис Дмитриевич. — Долго вчера веселились?

— Да так… Средне.

— А-а… Я-то думал — по полной программе. Вы так весело уезжали — просто как в старые времена.

— Ребята гуляли, — сказал Корнеев. — Я так, влегкую… Литр принял и в койку.

— А девушки? Что, игнорировал, что ли?

— Да ну их в жопу, — пропыхтел Корнеев. — Что я, пацан? Мне бы полежать, отдохнуть… Ребята вроде сняли каких-то… Я даже не смотрел.

— Да ладно тебе, «не смотрел». Знаю я, как ты не смотришь. Как полицай прямо, пасешь своих малых, говорят, даже в сортир с ними ходишь.

— Ага. И над горшком держу. Давай к делу, что ли, Боря?

— Ну, к делу так к делу.

Гольцман сел за стол, придвинул к себе дешевенький калькулятор, потыкал пальцем в клавиши, что-то написал на подвернувшейся бумажке.

— Смотри, Гена. Мы договаривались на пятерку, так?

— Ну. — Корнеев насупился, предвидя неожиданный торг…

Вчерашний концерт во дворце спорта «Юбилейный» должен был, по расчетам Корнеева, принести ему не меньше семи тысяч долларов. Времена нынче тяжелые. Августовский кризис хоть и случился аж два года тому как, а до сих пор аукается. Раньше за такое мероприятие меньше двенадцати тысяч и просить было смешно. Тем более что группа, менеджером, продюсером и директором которой уже пять лет был Гена Корнеев, шла ровно, звезд с неба не хватала, но и в аутсайдерах никогда не числилась. С самого начала, как только группа приковыляла, приползла, притащилась на перекладных в Москву, когда у всех четверых музыкантов было две плохоньких «самопальных» гитары да сотня рублей на все про все (если по сегодняшнему курсу), с тех пор и пашут ребятки — уже и джипы себе купили, и инструменты приличные, по заграницам покатались, и не голодают, слава богу… Корнеев, в общем, не жалуется…

Только вот кризис, будь он неладен! Едва Корнеев собрался купить себе приличную дачу под Москвой, как тут и шарахнуло. Ладно еще предприятие осталось в целости и сохранности. Корнеев в очередной раз убедился, что выбрал правильную стезю. В людей надо вкладываться. Люди, так сказать, погибают последними!