Генералы подвалов - Рыбин Алексей Викторович Рыба. Страница 15

— Слушай, Моня, чего ты муму...

Моня предостерегающе поднял указательный палец, и Кач проглотил чуть не вылетевшее грубое слово.

— Дима, не будь жлобом. Говори культурно. Держи-ка, — Моня хлопнул себя по нагрудному карману куртки, сунул пальцы внутрь и вытащил компакт-диск. — Займись на досуге.

— Что это? — Димка взял диск и поднес к глазам. — Шахматы? Ты чего? Других игрушек мало у меня? Буду я в шахматы сидеть рубиться.

— Ой, Дима, Дима. Поиграй, очень советую. Тебе ведь учиться нужно, а то станешь пробойником у каких-нибудь жлобов. Повезло тебе, что со мной связался, а то сидел бы уже на общем режиме. Таких, как ты, пачками подставляют. Сдают, не жалеют.

— Слушай, ладно мне тут байки рассказывать. Пионерам лапшу вешай. Как не пацан, все равно.

— Пацан — не пацан. Брось ты свой жаргон. Меньше телевизор смотри.

— А я его вообще не смотрю.

— И газет не читай. Уроды, журналисты вшивые, пишут всякую херню. Ты будь парнем нормальным, нечего набираться всякого говна. Ты слышал хоть раз, чтобы я говорил «Ты не пацан», «братан», а, слышал?

— Слышал сегодня. Ты же этого... братаном назвал.

— Это, Дима, я его специально так назвал. Вот пусть потом нас среди «братанов» и ищут. Его дружки ковбои. То-то я посмеюсь, когда они, ковбои эти, на братву натуральную выйдут. Вот будет потеха. Хиляки они, эти рокеры, ковбои, скины. Прибздят. Братва-то ведь отмороженная, сразу пришьют, если что не так.

— Ну ты-то сегодня тоже как-то резко слишком.

— Это не тебе решать, резко-нерезко. Нормально, — Моня замолчал. Встал, потянулся, прошелся по комнате. — Хорошо живешь, Димка. Я в твои годы своей хаты не имел. Ладно, давай разбегаться. Вот тебе, кстати, халтурка.

Кач уже привык, что Моня постоянно таскает с собой такое количество криминала, что хватило бы на десятерых, случайно задержанных ментами, для их любимой «проверки документов». Наркота, заточка, которую он, кстати, не скинул по дороге, паспорта чужие. Сейчас Моня вытащил из бумажника еще один паспорт, тоже с виду не новый, протянул его Качу.

— Держи. И вот эту штучку, — из кармана джинсов он вытащил золотой браслет с аккуратной змейкой маленьких сверкающих камешков, спиралью бегущих вдоль темного тонкого обода. — Вещь старинная, дорогая. С этой ксивой пойдешь в ломбард, сдашь. Сколько дадут, столько бери.

Кач открыл паспорт и увидел там свою фотографию, которая тоже выглядела потертой, словно наклеена была года три назад. Как минимум.

— Борисов Андрей Яковлевич, семидесятого года рождения, — прочитал он.

— Только иди сегодня, в крайнем случае завтра, в первой половине дня. Ксиву потом лучше сожги, от греха. Ее пока еще не хватились, думаю. Цацки тоже пока не хватились, так что можешь не волноваться. Вот когда хватятся, тогда все. Туши свет. И сливай воду. Так что действуй. Лимон возьми себе на сигареты, остальное — мне. За любую цену отдавай. По фигу. Мало все равно не будет.

— А может, задвинем дороже? У меня есть любители такого добра. Это же вещь — ей цены нет.

— Дима, слушай старших. Эта штука не сегодня-завтра будет в розыске. Знаешь, почему я себя спокойно чувствую в этой жизни? Потому что не подставлял дружков. И подставлять не собираюсь. Так что с паршивой овцы хоть шерсти клок. Вот ты пойдешь и получишь его в ломбарде. И, кстати, сделай мне еще пару твоих фоток. Пригодятся.

— Сделаю. Блин...

— Что такое? — Моня, направлявшийся в прихожую, обернулся.

— Деньги нужны.

— А на хер тебе деньги, скажи, а, Димка? Чего ты хочешь-то? Одеться, что ли? Так ты же не научился еще одеваться.

— Ладно, Моня, не наезжай. Разберусь.

— Деньги. Будут тебе деньги. Говна пирога. Деньги. Ладно, пока, Димуля. Я пошел. Не опоздай в ломбард.

— Так. Понятно, — маленький человечек в длинном легком плаще кивнул головой, — значит, наркотики, говоришь.

Директор магазина, откуда час назад увезли в больницу раненого Топа, кивнул головой.

— Да. Он очухался, успел мне передать.

Человечек в плаще снова кивнул.

— Отлично.

— Что же тут отличного? — поднял брови директор Сергей Ильич Вознесенский, Серый, как звали его особо приближенные.

— Разберемся. Заяву пусть напишет ментам, да и никуда не денется, заставят написать. С такими ранами... Но на себя дело пусть не вешает. В смысле — пусть говорит, что не знает, кто да что, просто, мол, пьяная разборка. Хулиганы. Очных ставок не будет, так что узнавать ему будет некого. Это я тебе гарантирую.

— Хорошо. Слушай, так, если найдешь этих уродов, надо бы с них на лечение получить.

— Естественно. На лечение. И мне за суету. Разберемся, Серый.

Маленький человечек повернулся и не прощаясь вышел из крошечной каморки, где располагались одновременно бухгалтерия, офис директора и комната отдыха работников магазина. Он поднялся по ступенькам на улицу, раздвинул плечиком молодежь, вечно толпящуюся у входа, и подошел к темно-серому «Москвичу». Задняя дверца распахнулась, и он сел в машину.

— Поехали к Моне, Витя, — тихо сказал он шоферу — крутоплечему молодцу лет двадцати пяти, коротко стриженному, но не похожему на обычного качка. Лицо у шофера Вити было тонкое, интеллигентное. Дорогой пиджак, хорошая темная рубашка, галстук и, главное, очки в тонкой деревянной оправе придавали ему вид вполне типичного банковского служащего, не слишком преуспевающего, чтобы ездить на «вольво», но и не считающего денег на одежду.

Через двадцать минут «девятка» подъехала к магазину «Rifle» на Каменноостровском. Витя остался сидеть в машине, а маленький человечек часто застучал каблучками по широким добротным ступенькам старого подъезда, легко взбежав на второй этаж.

Он надавил кнопку звонка, и дверь в ту же секунду распахнулась. На пороге стоял Моня, голый по пояс, всклокоченный и растерянный. Одной рукой он застегивал «молнию» на джинсах, другой придерживал тяжелую толстую дверь.

Человечек быстро вошел в прихожую. Вокруг него было как будто невидимое поле — так же легко, как давеча во дворе, он, не касаясь плечом молодых меломанов, заставил их раздаться в стороны, так и сейчас он отодвинул Моню от двери.

— Здорово, Пегий, — сказал хозяин, запирая дверь на хитрый, по спецзаказу сделанный замок, но человечка, которого он так фамильярно назвал Пегим, в прихожей уже не было. Не останавливаясь, он прошел в гостиную и, не снимая длинного плаща, не рухнул, не плюхнулся, а как-то ловко и быстро устроился на огромном, сработанном, похоже, в прошлом веке, диване.

— Здорово, здорово, Моня.

— Не ждал я тебя сегодня, признаться, — Моня растерянно остановился посреди комнаты, вытирая влажные ладони о штаны.

— Я тебя с горшка, что ли, снял? — Пегий тихонько и коротко хохотнул.

— Ну, в общем, да.

— Так, может, закончишь, а потом поговорим?

— Спасибо, я уже.

— Ну, тогда присядь.

Моня взял с подоконника пачку «Мальборо», вытряхнул сигарету и развалился в глубоком старинном кресле рядом с раскрытым, выходящим на Каменноостровский окном.

— Ну, рассказывай.

— А чего? — спросил Моня. — Все в порядке.

Он крутанул колесико отливавшей золотом «Зиппы» и глубоко затянулся.

— Шуганули ихнего секьюрити. Таперича вход свободный.

— Не паясничай. Расскажи все, как ты его шуганул.

— Ну, как... Так... Нормально.

— Тебя, мудак, просили его резать? Торчок сраный! Такого говна наворотил, мне теперь расхлебывать! Сука!

Пегий ругался беззлобно и как-то необидно, так, словно для проформы. В его голосе даже сквозило что-то вроде удовлетворения. Моня заметил эту интонацию.

— Да брось, старик, чего ты гонишь? Ты бы сам что сделал на моем месте? С этими придурками как еще разговаривать? Их же пока не порежешь, ни хрена не понимают. У них у всех голова не на месте. Свой мир какой-то, не понимают, что такое реальная жизнь. Приходится так вот объяснять. Скажи, нет, ты скажи, как бы ты с ним говорил? Убеждал бы, что он не прав? А мне, между прочим, даже жалко его. Здоровый лоб, а как дитя. Ты вмазаться не хочешь? — неожиданно закончил он.