Генералы подвалов - Рыбин Алексей Викторович Рыба. Страница 25

Последней придумкой Дяди был «Краб». Конечно, все это лежало на поверхности, но нужно было сделать первый решительный шаг. Дядя его сделал, поставив Калмыкова перед выбором — или он открывает заведение, или Дядя исключает его из числа пайщиков предприятия. Калмыков знал, каким образом Дядя рвет отношения с партнерами, и выхода у него не было. Но это нисколько его не расстроило. Денежная речка, питающая его счета, временно превратилась в малюсенький ручеек, но через месяц-другой уже обещала разлиться, как Волга весной, и затопить все, что попадется на пути.

Что делал Дядя с огромными доходами, которые приносила ему фирма, принадлежавшая теперь только Калмыкову, сам Юрий Федорович не знал, он уже подумывал о том, чтобы переместиться за океан. Денег у него было столько, что он вполне мог не работать или же открыть новое дело в любой точке земного шара.

Дядя же, словно угадав его мысли, как бы невзначай предупредил, что работа только начинается и чтобы Юранчик — так и сказал, сука, «Юранчик» — не вздумал свалить на пляж и там блаженствовать. Разговор происходил как раз в тот момент, когда Юранчик привез Дяде полтора миллиона долларов наличными. Дядя взял кейс, открыл, посмотрел, пересчитывать не стал, бросил кейс в платяной шкаф с обшарпанной дверцей и сказал:

— Это уже похоже на дело.

Только и всего. Ну и аппетиты у старика, полтора лимона баксов наликом — «похоже на дело». Куда ему это все?

Калмыков уже забыл те времена, когда считал деньги на рубли. Все изменилось: и суммы, которые он тратил на себя, и отношение к деньгам, и образ жизни, и масштабы работы и отдыха, и, наконец, само отношение к жизни. А может быть, оно и раньше было таким, просто сейчас проявилось, вышло наружу то, что было глубоко спрятано?

Во всяком случае, «мокрые дела», если они не грозили Калмыкову тюрьмой, теперь не вызывали у него угрызений совести и отношение к ним было у Калмыкова чисто утилитарное. Дело есть дело, о чем тут говорить.

Кач развалился на мягком полукруглом диване. В нижнем зале «Краба» было почти темно. Танцпол находился на втором этаже, и оттуда доносилось глухое буханье музыки. Если, конечно, эту какофонию можно было назвать музыкой. Кач, вообще-то, любил тяжелый рок — Осборна, «Эйросмит», «Уайтснейк». Он ходил на «Уайтснейк», когда группа приезжала в Питер. Но, к сожалению, мало что запомнил. Нажрались они там с пацанами так, что ни одной песни толком не могли вспомнить. Ну, ничего, это дело поправимое. Кассет у Кача дома до фига, всегда можно послушать. А это буханье, ну что ж, нравится народу, пусть танцует.

Кач взял со стола рюмку водки и даже не пытался вспомнить, которую по счету.

После случившегося утром он чувствовал себя заляпанным с ног до головы грязью, вонючей, черной, бросающейся в глаза. Вот и пытался смыть с себя эту грязь водкой. В общем-то, получалось. К середине вечера он почувствовал облегчение и перестал обращать внимание на косые взгляды окружающих. Мысли о тетке, которую они сегодня с Моней задавили, уступили место другим, вполне привычным. Димка мог зациклиться на чем-нибудь одном, а уж если это «одно» было связано с неприятностями — все, тушите свет. Крыша просто съезжала в таких случаях. И приходилось прибегать к искусственным стимуляторам.

И все-таки настроение у Димки оставалось мрачным. Он допил водку и решил подняться наверх. Там вся братва, там телки, может, разойдется он под буханье этого рейва, или хауса, что там у них сегодня рубится, хрен поймешь.

По широкой мраморной, оставшейся от интерьера старого ДК лестнице спускались Клипса и Соска.

Кач знал их давно. Но только в лицо. Слишком они были молодые, слишком тусовочные для более близкого знакомства. Женщин Димка обычно выбирал из контингента настоящих, дорогих проституток, многие из которых и сейчас коротали свой досуг в «Крабе». Именно так — «коротали досуг». Отдыхали от тяжелых трудовых будней. Это был не гостиничный контингент, а работницы одного из агентств — «массаж, сауна, отдых в компании милых дам», — как пишут в рекламных газетках. Деятельность этого агентства каким-то боком пересекалась с Мониными делишками, и Димку там знали. И, можно сказать, любили. По крайней мере, не отказывали. И денег не брали. Возможно, с Моней шли потом расчеты каким-нибудь криминальным безналом, то есть услугами, но Димка про это ничего не знал. А Моня не выставлял ему никаких счетов. В общем, пользуйся, парень, на халяву.

До Клипсы с Соской он еще не опускался. Это были сильно торчащие девки лет по семнадцать, трахающиеся со всеми подряд за кайф, тусующиеся с какими-то молодыми гопниками, в общем, мелочь. Завсегдатаи клубов средней руки, иногда, волею обстоятельств попадавшие в хорошие, дорогие заведения и оседавшие там в качестве уборщиц, если повезет, младших администраторов или еще в каких-нибудь качествах, не требующих высокого интеллекта и образования.

Но в то же время Клипса и Соска были свои. Они являли собой именно ту часть публики, ради которой и открывалось большинство ночных заведений. Они постоянно нуждались в кайфе и получить его могли легче всего именно здесь. Кислота продавалась в «Крабе» буквально на каждом углу, надо было только знать, к кому обратиться, и чтобы тебя знали в лицо. А уж Клипса с Соской были известны всему ночному Питеру.

Сейчас за ними плелся какой-то толстяк, как показалось Димке, сильно удолбанный. «Кокс, наверное», — отметил он про себя. Одет толстяк был вполне прилично — костюмчик, галстук, все в ажуре. На кокаин у такого деньги всегда найдутся. Оттягивается, отдыхает от своих банковских дел.

Дойдя до середины лестницы, толстяк схватил Соску за ярко-желтую майку и рванул на себя. Даже сквозь буханье сверху Димка услышал треск ткани.

— Стой, сучка, куда? — крикнул толстяк.

— Пошел на хуй! — огрызнулась Клипса. — Чего прицепился?

— Что ты сказала?! — толстяк оказался не таким уж удолбанным, как показалось Димке. — Что ты сказала? — крикнул он снова и, размахнувшись, залепил Клипсе звонкую пощечину. Тощенькая, невесомая Клипса, взмахнув ручками-спичечками, потеряла равновесие, покатилась с лестницы вниз и проехалась носом по мраморным ступенькам.

Двое секьюрити уже направлялись от входных дверей к месту разборки. Кач их хорошо знал, нормальные пацаны такие, вместе бухали уже много раз, конкретные ребята.

Он шагнул навстречу Лбу и Ваньке, которые приближались с озабоченным видом.

— Пацаны, погодите, я сам.

— Кач, не надо тут разборов устраивать, а? — сказал Лоб. — Посиди, мы сами разберемся. Это наша работа.

— Братва, да вы чо, я его на улицу отправлю сейчас. Дайте мне, настроение такое херовое.

Ванька кивнул:

— Давай, угомони его. И блядищ этих заодно выкинь отсюда. Им сегодня уже хватит.

Димка был в этом клубе больше чем просто «своим». Все знали, что он с самого начала, с первых писем депутатам и первых взяток пожарникам и санэпидемстанциям делал все для обеспечения безопасности будущих работников «Краба».

— А тебе, пацан, чего надо? Тоже в рыло захотел? — Толстяк, похоже, окончательно потерял контроль над собой.

Димка резко двинул толстяка в печень. И понял, что сейчас будут большие неприятности. Под темной рубашкой у толстяка, любителя ночной жизни, был бронежилет.

— Ну, пиздец тебе, пацан, — сказал толстяк, даже не поморщившись.

Это было похоже на правду. Парни в бронежилетах по одному в ночные клубы не ходят. Димка быстро сообразил, что, пока не прибежали дружки толстяка, может рассчитывать на поддержку Лба и Ваньки.

Толстый между тем вдруг заулыбался, предвкушая удовольствие от дальнейшего общения с недалеким «быком», за которого он, конечно, посчитал Димку.

Бронежилет — штука хорошая. Димка быстро провел удар, много раз выручавший его в подобных случаях. Примитивно, но очень действенно — носком ботинка в голень. И по возможности сильнее.

Толстяк вздрогнул, и улыбка застыла на его широком обрюзгшем лице. Димка не стал искушать судьбу и бросился вниз.