И прольется свет - Рыбкина Наталья. Страница 12

Его дочь в это время сидела в спальне, глотая слезы обиды. Она представляла, как зачахнет от тоски обреченная вечно сидеть в этой комнате, отец увидит, что с ней стало и поймет, как был не прав. Лина минут десять упивалась своими страданиями, потом ей это надоело, и она заскучала. Сев возле окна девушка увидела Мердока, спешащего к дому с озабоченным выражением лица, она помахала ему рукой. Старый слуга даже не поднял головы, подволакивая ногу, он почти бежал к ее отцу. Лина обиженно поджала губы, никто не обращает на нее внимания. К окну подлетела синичка: «Тхара в опасности. Тхара в опасности. Чив-чив, Корделия ждет тебя у водопада».

Лина взвизгнула, намечалось приключение для храброй русалки. Конечно она спасет подругу, то есть они спасут…Вот только как незаметно выскользнуть из дома? Что думать, действовать надо. Решительно тряхнув огненными волосами, девушка принялась связывать простыни, она покинет «темницу» через окно.

Лина торопливо шла от дома, не замечая, что ее побег раскрыли. Старый тролль молча стоял у окна, дочь впервые ослушалась прямого приказа и он не знал, что делать. Лицо его было печально. Подволакивая ногу, к хозяину подошел Мердок, слуга, проживший в доме много лет, разделивший его добровольное изгнание. Со временем их отношения хозяин-слуга переросли в крепкую мужскую дружбу. Если и мог, кому-то доверять никому не верящий тролль так это Мердоку. Тролль разлепил пересохшие губы.

— Девочка выросла.

— Да-а-а — глубокомысленно изрек слуга — Дети быстро вырастают. Казалось, только вчера качал Линочку на руках, а сегодня уже можно замуж отдавать. Ты бы подыскал ей мужа, Тлж.

— Я уже почти забыл это имя, которым меня звали среди троллей, — прошептал тот. — Сколько лет прошло, как я стал Тонгом,… дурацкая людская кличка. Жизнь нами крутит и вертит, как хочет. Кто знает, как сложилась бы твоя судьба, если бы наши пути не пересеклись.

— Ты забыл, Тлж, — тихо произнес Мердок, — что когда мы встретились, я стоял на вязанке дров. Меня сжечь собирались за мое уродство, просто так, ради праздника. Если бы не ты, не было бы у меня ни жизни, ни судьбы.

Они замолчали.

— Пора девочке замуж, — задумчиво повторил тролль, не зная, что сказать.

— Давно пора, — поддакнул Мердок.

Снова воцарилось молчание. Мердок теребил прядь седых волос у виска, его хозяин и друг задумчиво ковырялся в носу. Наковырявшись вдоволь, Тлж вытер грязный палец о рубашку и тихо проговорил:

— Мердок, я никогда не расспрашивал, за что тебя собирались сжечь…

— И я благодарен тебе за это. Теперь уже много воды утекло, не так больно и я могу рассказать тебе о том дне. Не знаю, заметил ли ты, но в моей деревушке не было ни одного больного человека или калеки. Ни одного. С момента ее основания у нас существовала традиция уничтожать слабых и уродов, жить оставались только сильные и выносливые. Я родился слабым, да еще и с горбом. Моей матери Роенке было только тринадцать весен. По всем законам судьбы, я должен был умереть, но знахарка наворожила, что мать больше не сможет иметь детей. Роенка нарушила закон, спрятав меня в подвале. Односельчанам она солгала, что я умер. Там, в темном подвале я провел двадцать лет своей жизни. Иногда, по ночам, я выходил на прогулку и в деревне разнесся слух о горбатом приведении, ищущем кому отдать горб. Отец погиб еще до моего рождения, так что я стал светом в окошке для моей матери. Раз в день она приносила мне еду, иногда по праздникам балуя кусочком пирога, долгими днями я плел корзины на продажу, так и жил. Все продолжалось ровно до того дня, когда у матери появился ухажер. Она забеременела, и он решил на ней жениться. Та же бабка-знахарка напророчила ей рождение здорового ребенка. Роенка недолго думала. На одной чаше весов был ее кавалер, рождение здорового ребенка, а на другой я, увечный сын. Вскоре, меня схватили во время ночной прогулки. До сих пор помню крик матери: «Ловите урода! Это не призрак! Он украл мою корзину!» Какая ирония, не правда ли? Я украл сплетенную своими руками корзину. Так я оказался стоящим на вязанке дров и уже готовился отдать душу Солнцеликим Богам, когда появился ты.

— Бегущий из своей общины тролль, — продолжил Тлж. — С ребенком-полукровкой на руках. Хорош защитничек, ничего не скажешь.

— Тем не менее у тебя хватило времени остановиться и снять горбатого уродца с разгорающегося костра.

— Хватит слезу выдавливать. Что было, то было. Главное, что мы живы. Вон, какую деваху вырастили, хоть сейчас замуж отдавай.

— Да-а-а, пора Линочке замуж.

— Пора.

Тролль и горбатый уродец опять замолчали, прислушиваясь к скрипу ставен на окнах, где-то щебетала синичка.

—11-

Верховный Повелитель нелюдей — Аск осторожно развернул старый пожелтевший пергамент. Бледное лицо исказило подобие радости, острые клыки на миг показались между красных губ, из-под тяжелых век блеснули темные глаза. Наконец-то пергамент, хранящий историю Солнцеликих Богов, у него в руках, наконец-то он найдет способ избавиться от Верзуна. Как он ненавидел своего вечно скучающего помощника, который позволял ему править, пока позволял. Сколько испробовал способов убить его, все бес толку. Аск знал также, что рано или поздно умрет, если не от чесночной смеси и не от образов Солнцеликих Богов, убийственных для вампиров, то от своего срока. У всех нелюдей на Земле был свой срок, у лерд 33 года, у крысаков 50 лет, вампиры не жили больше тысячи лет, а сколько отпущено Верзуну не знал никто. Еще ребенком Аск видел этого нелюдя, сильного могучего, в той же поре ранней зрелости, как и теперь. Вампир скрипнул зубами, ничего, ему только пятьсот лет, полжизни, за оставшееся время он найдет способ избавиться от Верзуна и отодвинет свой срок. К тому же Верзун был на редкость красив, а он, Аск, почти безобразен. Верховный Повелитель посмотрел на свое худое тело, спрятанное под черным балахоном до пят. Ни следа мускулов, гладкое, слегка выпячивается животик. Когда Аск переедал, а надо сказать это случалось не редко, то живот раздувался, словно у пиявки, тогда он становился похож на беременную женщину. Губы краснели и некрасиво расплывались, словно тесто в кадке. Свои редкие рыжие волосы Аск держал в чистоте, но и здесь ему не повезло, подумать только Верховный Повелитель и рыжий. Если бы не боялись, то дразнили бы непременно.

Но это были мелочи, по сравнению с самым большим грехом своенравного нелюдя. Каждый нелюдь на Земле, в том числе и Аск считал своей первейшей обязанностью подчиняться закону Верховного Повелителя, запечатленному в камне еще со времен Крово. Закон гласил: «Да прибудет в твоем сердце зло. И умножится зло. Да прибудет в твоем доме пища: будь то мужчина, женщина, ребенок человеческого рода. И умножится пища. И да не введется нелюдь в искушение, и не совершит добрый поступок. Ибо нет у него отца, матери, сестры, брата, а есть только ЗЛО. Согрешившего должны покарать собратья: съесть либо сжечь. И да будет так до скончания времен. И не нарушит никакой нелюдь закон. Ибо закон несет в себе зло». Верзун попрал закон, не принимая его всерьез. Изредка, от скуки или из чувства противоречия всему миру, могучий нелюдь совершал добрые поступки. Чего только стоило его покровительство племени Горных Тюльпанов! Надо же придумать, запретить всем нелюдям даже приближаться к их горной стране. И все послушались, Аск ничего не смог изменить, в бешенстве он прибежал к бунтовщику. Верзун только взглянул на него своими холодными серыми глазами, словно на навозного жука. Верховный Повелитель отступил, и поражение до сих пор жгло его черное сердце. Можно также вспомнить вмешательство Верзуна в раздачу пищи на пиру, случилось это лет двести назад. Едой служили четырехлетние дети, по пять человечков на нелюдя, всего тысячи две, они приятно попискивали от страха. Аск уже предвкушал свеженькую кровь, когда вмешался Верзун. Он имел наглость запретить «массовое уничтожение» человеческих детенышей. Даже больше, наглый блондин увел детей из замка, велел гномам развести их по домам. Но Верховный Повелитель не решался открыто противостоять Верзуну, потому что, если не считать редких приступов доброты, могучий нелюдь был свиреп и жесток. Он не прощал неповиновения, испепелял взглядом, убивал кувалдами-кулаками. По Земле о Верзуне шла слава, как о неподкупном жестоком убийце.