Великий Ноктюрн - Рэ Жан. Страница 4
Баес ничего не ответил и толкнул дверь, затейливо изукрашенную медными и латунными полосами. На матовом стекле кудрявились красивые буквы: таверна «Альфа».
Странная, блистающая металлом комната светилась, как сердце редкого кристалла.
Стены были сплошь из витражей неопределенного рисунка. За стеклами блуждало живое, трепещущее сияние и серебряные отражения замирали на темных пушистых коврах, на низких диванах, драпированных яркой тканью, напоминающей тафту или парчу.
Маленький каменный идол со странно скошенными глазами сидел на берегу… округлого зеркала: его вывороченный пуп, высеченный в полупрозрачном минерале, являл собой кадильницу – там еще рдел пахучий пепел.
Никого.
В матовых витринах смуглели, сгущались сумерки. Неожиданно загорелось багряное пятно, заколебалось и заметалось, словно испуганное насекомое. Откуда–то сверху доносилось журчание воды…
И вдруг у стенного витража возникла женщина: казалось, она родилась из журчания, сумерек, багряного испуга.
– Ее зовут Ромеона, – сказал Баес.
Женщина исчезла. Теодюль толком и не понял, видел ее или нет, – голова закружилась, глаза резко заболели.
Баес тронул его руку.
– Выйдем.
– Слава Богу, – воскликнул Теодюль, – хоть одно знакомое лицо. Это Жером Майер!
Его приятель сидел на верхней ступеньке у двери зерновой лавки Криспера.
– Глупец, – усмехнулся Ипполит, когда Теодюль хотел приблизиться. – Он тебя укусит. Неужели ты не отличаешь человека от крысы из сточной канавы?
И вдруг Теодюль задрожал от брезгливого страха: существо, которое он принял за Жерома, самым комическим манером запихивало в рот горсти круглых зерен и – о ужас! – лоснящийся розовый хвост хлестал его лодыжки.
– Я ведь тебе говорил: он юркнул в сточную канаву.
Они миновали гавань и вышли на знакомую улицу. Барышни Беер стояли на пороге отцовской лавки, и седая шевелюра капитана Судана виднелась в окне второго этажа. Локтем он опирался на карниз и держал в руке засаленную красноватую книгу.
– Боже мой! – вскрикнула мадмуазель Мари. – Малыш горит в лихорадке.
– Он заболел, – пояснил Ипполит Баес. – Я с трудом довел его домой. Он бредил всю дорогу.
– Я ничего не понимаю в этой задаче, – простонал Теодюль.
– Проклятая школа, – вздохнула мадмуазель Софи.
Мадам Нотт распахнула дверь.
– Скорей! Его надо уложить в постель. Теодюля привели в комнату родителей, почему–то малознакомую и зыбкую…
Он лежал на кровати и упорно смотрел на противоположную стену.
– Мадмуазель Мари, вы видите эту картину?
– Вижу, бедняжка, это святая Пульхерия – достойная избранница господа.
– Нет, пробормотал мальчик, – ее зовут Бюлю… ее зовут Ромеона. Вообще ее зовут Жером Майер… крыса из сточной канавы…
– Несчастный, – зарыдала мадам Нотт. – Он бредит. Бегите за доктором.
Его оставили одного на секунду, лишь на секунду.
Послышались странные, глухие удары в стену. Полотно картины вздулось и затрещало.
Он хотел закричать, но это было трудно. Крик застрял в горле, вырываясь сдавленным шепотом.
Глухие удары сменились тонкими серебряными звонами. Потом лавина камней обрушилась на карниз, сломала окна, хлынула в комнату.
Занавеси изогнулись, словно пытаясь ускользнуть от огня. Напрасно. Пламя бросилось на них и сожрало в момент.
Теодюль болел долго и тяжело. Его лечили лучшие городские медики. По выздоровлении освободили от школы.
С этого дня началась многолетняя дружба с Ипполитом Баесом. Ипполит приписал лихорадке все бессвязные переживания восьмого октября.
– Ромеона… таверна «Альфа»… превращение Жерома Майера… вздор, Теодюль… вздор…
– А святая Пульхерия, а каменный дождь, а занавеси в огне?
Ответственность взяла на себя мадмуазель Мари: она зажгла спиртовку, чтобы разогреть чайник. Насчет лавины камней все правильно: обвалилась часть высокого фронтона, вероятно, подточенная осенними дождями.
Глупые, дурные совпадения.
Постепенно все забылось. Только Теодюль продолжал вспоминать время от времени, но ведь воспоминания были его главным занятием в жизни.