Его единственная любовь - Рэнни Карен. Страница 18

– Где Хемиш достает трубы для волынки, Лейтис? – спросил он.

– Ты полагаешь, я скажу тебе, Мясник? – спросила она, мигая широко раскрытыми глазами.

– Я должен повесить старого осла.

Алек обнял ее обеими руками за талию и нежно привлек к себе, затем мягко подтолкнул ее к постели. Она опустилась на широкий матрас, отбиваясь ногами и руками, – юбки ее взлетели.

Он откинул волну ее волос и прижался губами к шее. Ей показалось, что ее кровь мгновенно вскипела, но она попыталась уклониться от его поцелуев.

– Нет, – сказала она, и это слово было и протестом, и приказом.

Он приподнялся и навис над ней.

А чего он, собственно, ожидал? Он уже готов был произнести эти слова: «Лейтис, я знал твоих братьев. Я знал тебя. Ты была лучшим товарищем моих детских игр и моей первой любовью».

Но он знал, что не следует раскрывать ей свою тайну. Он не хотел, чтобы в ее памяти его нынешний образ затенил и запятнал прежний. Он надеялся, что в памяти Лейтис навсегда останется мальчик Йен, вечно юный и невинный, не запачканный кровью и грязью войны.

Он чуть отпрянул и положил руку ей на талию, чувствуя, как поднимается и опускается ее грудь.

Лейтис повернула голову и уставилась на него глазами, полными отвращения. Она не выкажет своего страха, даже если он ее изнасилует.

Но время шло, а его дыхание становилось спокойнее и ровнее. Было очевидно, что инвернесский Мясник засыпает.

Его рука тяжело лежала на ее талии, как будто он имел на нее право. Но в этом жесте не таилось ни угрозы, ни обещания наказания.

Лейтис выждала несколько минут, пока не убедилась, что он крепко спит, и начала медленно сползать к краю кровати. Ее левая нога бесшумно коснулась пола, потом и правая. Осторожно поднырнув под его руку, она потихоньку сняла ее со своей талии.

Она встала и убедилась, что он крепко держит ее за подол юбки. Он приподнялся, схватил ее за руку и тянул назад до тех пор, пока она снова не упала на матрас всем телом.

– Я чутко сплю, Лейтис, – сказал он мягко.

– Отпусти меня, – сказала она с отчаянием, но он крепко прижимал ее к себе. Теперь ее щека лежала на его обнаженной груди. Кожа туго обтягивала его мускулы, грудь покрывали курчавые волоски, щекотавшие ее нос.

– Спи, Лейтис, – скомандовал он усталым голосом, и руки снова крепко обвились вокруг ее талии.

– Я хочу домой, – прошептала девушка.

И впервые в шепоте ее он расслышал беспомощность и слабость. Его железное объятие чуть ослабело, он слегка отодвинулся и запечатлел на ее лбу нежнейший поцелуй.

– Я тоже, – ответил он, к ее удивлению.

Его сон, как ей показалось, снова стал крепким и глубоким. Минуты шли, но каждый раз, когда она пыталась выскользнуть из кольца его рук, он вновь крепко сжимал ее, хотя и не просыпался. Он был ее злейшим врагом, он проявил свою власть, но при этом обладал удивительной способностью действовать на нее так, что у нее перехватывало дыхание, а сердце начинало биться учащенно. И, что гораздо хуже, он настолько притягивал ее к себе, что порой она забывала, кто он.

Ей не стоит столько думать о нем, пытаясь разгадать, что таится в его темно-карих загадочных глазах. Или думать о решительном выражении его рта, о квадратном подбородке. Хотя его губы плотно сжаты, казалось, что в любую минуту на них может расцвести улыбка. А Лейтис должна думать не о нем, а сострадать его жертвам.

Но любопытство, которое она питала к нему, было непреодолимым.

Она лежала, прижавшись к нему в надежде на то, что сон в конце концов его одолеет и она сможет улизнуть. Но он спал беспокойно, его дыхание порой учащалось, и она слышала, как его сердце начинает биться сильно и бурно.

Когда он заговорил во сне, слова было невозможно разобрать – это было какое-то неясное бормотание. Должно быть, ему снились кошмары. Человек по прозвищу Мясник и не мог спать спокойно.

Внезапно он выбросил вперед руку и угрожающе сжал ее в кулак. Потом заметался на постели. Он сжал в объятиях подушку, прижимая ее к себе, будто в ней было его спасение.

Нечто страшное, родившееся в его душе, искало выхода.

Лейтис протянула руку и осторожно коснулась его лба. Он потянулся к ней, как ребенок, жаждущий утешения. Хотя было нелепо дарить утешение инвернесскому Мяснику, она не отодвинулась, возможно, потому, что в эту минуту он казался таким беспомощным.

Лейтис снова протянула руку и погладила его по щеке.

– Это только сон, – сказала она тихо и нежно, как испуганному ребенку.

– Все мертвы, – сказал он тихо, не просыпаясь. На мгновение ей показалось, что он бодрствует, так отчетливо он произнес эти слова и таким ясным был его голос. Но его глаза оставались закрытыми, а лицо напряженным, его черты будто окаменели, подбородок решительно выдавался вперед.

– Все умерли, – повторил он, и его руки снова сжались в кулаки.

Потом его слова стали неразборчивыми, он бормотал что-то совсем бессвязное, и за каждой тирадой следовала долгая пауза. Несколько минут она внимательно вслушивалась в его бормотание, потом поняла, что он беспрерывно повторял имена людей. Этих людей Мясник послал на смерть или убил сам?

В смятении Лейтис снова подвинулась на край постели, но его рука потянулась к ней и обвила ее талию, и он снова привлек ее к себе. Минутой позже он зарылся лицом в вырез ее корсажа.

Ее рука некоторое время нерешительно висела в воздухе над его головой, потом она принялась гладить его волосы, отводя пряди с влажного лица.

– Это всего лишь сон, – пробормотала она, смущенная внезапно возникшим желанием утешить его. – Спи спокойно, – прошептала она.

Какую битву он переживал во сне заново? Какие ужасы видел? Она никогда не осмелится спросить его об этом. Воспоминания англичан Лейтис не стремилась узнать.

Она повторяла детскую колыбельную, которую когда-то пела ей мать. Впрочем, это была поэма на гэльском языке с лирическим припевом, сопровождавшим каждый куплет:

Успокойся, усни, дорогой, Я с тобой и останусь с тобой. В темном небе мерцают огни, Ты ко мне прислонись и усни. Лунный свет разлился на полу. Слышишь шелест и шорох в углу? Слышишь, ветер играет листвой Высоко над твоей головой? Как корабль в темноте этот дом, Мы с тобою на нем уплывем. Уплывем в голубую мечту, В темноту, в темноту, в темноту.

И он замолк, только время от времени вздрагивал, будто возвращаясь с трудом из страны призраков и могил. Он успокаивался, и дыхание его становилось ровным.

И форт Уильям погрузился в беспокойный сон. Где-то бодрствовал лишь ее дядя Хемиш. Он все еще играл на своей волынке. Ее соседи-односельчане, вероятно, говорили о ней и Хемише за общим скудным ужином. А она, Лейтис Мак-рей, нежно ворковала с их общим врагом.

Глава 8

Трудно было дышать воздухом, полным дыма. Но Алек благословлял залпы орудий и пороховой дым. Благодаря им он не так сильно чувствовалось смрадное дыхание смерти.

Земля была пропитана кровью настолько, что его сапоги тонули в размякшей глине. Но скотты все наступали даже после начала обстрела из пушек. Мужчины в передних рядах падали, а следующие за ними просто шагали по трупам, и их лица не выражали ничего, кроме стоической решимости. Из-за их очевидного поражения они перестали выкрикивать свой воинственный боевой клич. Они падали, умирали, но минутой позже на месте павших вставали новые ряды.

Камберленд старался перекричать хаотическое смешение звуков и шумов. Его лицо было искажено страшной гримасой, которую трудно было назвать улыбкой. Его белый жеребец вздыбился, и герцог рассмеялся.

– Убей его, Лэндерс! – закричал он. – Пусть никто не выберется отсюда! Пусть полягут все!

Алек слышал свой протестующий голос, но Камберленд не обратил на него внимания. В эту минуту он распорядился сжечь бедную хижину.

– Боже милосердный! – шептал Алек, и странно, но его молитва и голос будто подействовали и резня пошла на убыль.