Гобелен - Плейн Белва. Страница 12

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

– Наконец я вижу американского кузена, – сказала жена Йахима Элизабет.

Она сидела, опершись подбородком о сложенные ладони, откровенно рассматривая его, несколько полноватая молодая женщина с пышными светлыми волосами, зачесанными кверху и собранными в пучок. Ее круглое привлекательное лицо заставило Поля вспомнить слово «обожаемая», хотя сам он терпеть не мог сентиментальностей.

Он прибыл в Мюнхен после полудня, и в алькове темной, в готическом стиле столовой его уже ждали кофе и множество пирожков и кексов. Сейчас они снова собрались здесь за обильно накрытым длинным столом. На обед подали овощной суп с клецками, картофель, красную капусту, солянку, репу, пикули, домашний хлеб, вино и черный вишневый пудинг. Сытная, тяжелая еда. Немцы, вспомнил Поль свое давнее наблюдение, всегда плотно едят.

– Плохо, что вы не привезли с собой жену, – заметила Элизабет.

– Мариан не очень хорошо себя чувствовала, она простудилась, а я не мог отложить поездку, – тихо сказал Поль. – Надо восстанавливать столько связей, прерванных войной.

Йахим вздохнул:

– Война разорвала много связей.

– Подумать только, что вы воевали друг с другом, – воскликнула Элизабет. – Это безумие! Вы знаете, что Йахим получил Железный крест? Он захватил десять французов. Десять бедняг, таких же, как он сам.

Йахим нежно пожурил се:

– Давайте не будем говорить об этом. Мы с Полем покончили с разговорами о войне в первые десять минут, пока ехали с вокзала. Теперь поговорим о приятном.

– Конечно, – согласилась Элизабет.

– У вас прекрасная квартира, – заметил Поль. Побывав во многих домах в Риме, Париже и других местах Европы, он знал, что увидит, как только они въехали через железные ворота во двор. Из общего холла с мраморным полом вы поднимаетесь по лестнице, покрытой красным ковром, к себе в квартиру. В этой квартире – четырнадцать комнат.

Со своего места Полю было видно за бархатными портьерами комнату, обставленную мебелью времен Французской империи; камин в гостиной был облицован дельфскими изразцами; через противоположные двери был виден музыкальный салон, в котором среди пальм и пышных папоротников стояли небольшие диваны и столики. В столовой, где они сейчас находились, каскадом свисали хрустальные подвески люстры, ярко освещавшей стол, достаточно большой, как оценил Поль, чтобы вместить две дюжины гостей.

– Квартира принадлежит родителям жены, – сказал Йахим. – Они переехали в деревню. В моем возрасте я, конечно, не смог бы позволить себе ничего подобного.

– Отец и дядя Кохен владеют тремя универмагами, но у них есть и недвижимость, – объяснила Элизабет.

– Извините меня, Элизабет, но вы еврейка? – спросил Поль.

Йахим рассмеялся:

– Я понимаю, ты считаешь ее не похожей на еврейку!

И действительно, кто сказал, что только «истинные» немцы – такие светловолосые? Если немного покопаться в истории Европы, то станет понятно, что все это бред. Римляне оставили в Англии своим потомкам темные глаза и римские носы, тевтоны в Италии – голубые глаза. Викинги оставили рыжие волосы по всей Европе от Польши до Франции. Что касается евреев через две тысячи лет после Иерусалима, то сколько связей, добровольных, а чаще насильных, создали многообразие типов?

Поездка и многочасовые усилия говорить по-немецки из-за Элизабет, не знающей английского, утомили его. Внезапно он понял, что Йахим что-то рассказывает ему.

– Если мы сможем сохранить собственность, мы переживем инфляцию. Она не может длиться вечно, просто не может.

Поль как будто проснулся. Интересно, во сколько им обошелся этот обед? В то время как он ел с большим аппетитом, они ели немного. На тарелках у них было едва ли по ложке пудинга. Он смутился, стыдясь своего легкомыслия, и отказался от добавки, предложенной горничной. Он читал в газете, что обед в ресторане стоит теперь два миллиона марок. Да, на столе прекрасно вышитая скатерть и стулья обиты атласом с вытканными золотыми пчелами, но скатерть и атлас несъедобны.

Йахим спросил, не замерз ли Поль.

– У нас не хватает угля, – спокойно пояснил он. – Мы старались натопить для тебя. Говорят, что американцы живут в парниках.

– О, ради меня не стоит беспокоиться! – взмолился Поль.

– Я могу дать тебе шаль. Вечером ставится холодно. Мы, мужчины, не стыдимся сидеть в шерстяных шалях поверх пиджаков.

– Мне хорошо, прекрасно, – настаивал Поль.

– Мы, немцы, пережили худшие времена, чем небольшой холод, – сказал Йахим. – Через что мы прошли! И мы выживем. Мы всегда выживаем.

Поль почувствовал, что от него ждут ответа.

– Да, благодаря вашему необыкновенному терпению, – сказал он. Это было банальное замечание, и он добавил: – Эта война войдет в историю, как падение Рима. Какое безумие! Впрочем, все войны – безумие!

– И безумие мира. – Тон Йахима был на удивление резок. Совершенно неожиданно исчезла легкость. Он наклонился к Полю. – Ваш президент с его четырнадцатью пунктами. Он обещал, что нас не расчленят, что нас не накажут. Он обещал справедливость. А что получилось, когда мы приехали в Версаль? Не было справедливости. Мы потеряли колонии, мы потеряли Силезию, нас разорвали. Перемирие было надувательством.

Он постукивал ложкой по тарелке.

– Но вы пожалеете об этом, когда наберется сил русский медведь! Он будет самым сильным в мире.

Убийцы! Посмотрите, что они сделали с царской семьей! И только Черчилль среди всех ваших лидеров достаточно умен, чтобы понимать это. Вам следует русских уничтожать, а не нас, немцев!

Поль поймал взгляд Элизабет. Она явно была смущена:

– Он становится таким несдержанным, бедняжка. Я пытаюсь его останавливать. Что сделано, то сделано. Не сотрясай напрасно воздух.

– Мы великая цивилизованная нация, – продолжал Йахим, словно не слышал жены. – И говорим, что договор, который нам навязали, надувательство. Это не то, что нам обещали.

Действительно, государственный секретарь сказал, что Вильсон отступил от своих принципов, вспомнил Поль. Он сам разделял некоторые сомнения Йахима – требование репараций было губительным. Но слышать такие веши от этого – этого немца – было совсем другим делом.

– Нашу экономику душат, – говорил Йахим, тяжело дыша и с укором глядя в свою пустую тарелку.

Поль спокойно возразил ему:

– Со сбалансированным бюджетом эти мучения можно было избежать. Но ваши правые промышленники не позволяют правительству поднять налоги: они богатеют на падении марки.

Йахим поднял голову:

– Извини меня, но это чепуха.

– Но я кое-что понимаю в деньгах. Я банкир.

– Поль прав, – горячо заговорила Элизабет. – Правые не хотят, чтобы сохранилась республика. Они убили Вальтера Ратенау – блестящего человека, друга моего отца, – потому что тот пытался заставить работать Веймарское правительство. И еще потому, что он еврей. Вот почему.

– Ты преувеличиваешь, – сказал Йахим. – Ты всегда преувеличиваешь опасность антисемитизма. Тебе он всюду мерещится. Это глупо и вредно для твоего здоровья, Элизабет.

Его гнев выплеснулся и прошел. Он отодвинул стул.

– Пойдемте выпьем кофе в гостиную, – и во второй раз за этот вечер добавил: – Мы должны говорить о хорошем. Это не тот случай, чтобы вести такие серьезные разговоры. Дорогая, попроси Дженни привести Регину попрощаться.

На столе стоял серебряный кофейный прибор. Элизабет разлила кофе в чашки старинного майсенского фарфора. Поль обратил на них внимание: в последнее время он изучал фарфор. Его угощали маленькими пирожками и ледяными бисквитами. Хотелось отказаться, но он не сделал этого, понимая, что их приготовили в честь его визита. Поэтому он ел, восхищаясь пирожками и старинным фарфором. Это были более безопасные темы, чем политика.

Затем привели ребенка. Двухлетняя девочка, с румяным лицом, раскрасневшимся после купания, в розовом кружевном халатике и маленьких шлепанцах, была очаровательна. Она прижимала к себе куклу вверх ногами; ей хотелось, чтобы все, включая Поля, поцеловали ее на ночь. Ее темные глаза, совсем не похожие на глаза родителей, светились умом и лукавством. Когда позвали няню, чтобы она забрала девочку, Поль понял, что родителям очень хотелось похвастаться перед ним своим ребенком, но в то же время они боялись утомить Поля чрезмерным проявлением своего обожания.