Гобелен - Плейн Белва. Страница 47

– Что будем пить? – спросил он, когда к ним подошел стюард. – Дамский дайкири, [5] или ты рискнешь взять мартини?

– Ни то, ни другое. Я бы хотела аперитив. Кампари и содовую.

Поль поднял брови:

– Хочешь быть европейкой?

– Почему нет? Это европейский пароход, и я плыву в Европу.

– Что заставило тебя отправиться в это время года?

– Покупка. Я не хожу на большие показы в сезон. У меня есть маленькие кутюрье, которые выполняют заказы некоторых моих клиентов. Видишь ли, мой бизнес очень личный. Мои заказчицы не хотят копии больших модельеров, исполненные на Седьмой авеню. Поэтому я делаю все индивидуально, и за это платят. Мои дела идут, как всегда, хорошо!

– Даже в Депрессию?

– Ну, всегда есть люди, которые настолько богаты, что и Депрессия им не страшна. Ты должен бы это знать, – усмехнулась Ли. – А те, кто не настолько богат, все равно покупают хорошие вещи, потому что это реклама для их мужей. Кроме того, лучший способ заработать деньги – это прежде всего показать, что они у тебя есть. Хенк считает, что я отвратительно фривольно говорю о деньгах. Ему кажется, что это ужасно: думать о линии талии или длине юбки, когда есть люди, не имеющие теплого пальто.

– Он совсем как Дэн и Хенни.

– Он всегда был таким, разве не так? Он противоречив, мой сын. Его друзья и его убеждения либеральны, но его мораль – мораль среднего класса, почти пуританская.

– Он начинает жить своей собственной жизнью, – заметил Поль. – Так и должно быть. Но мне не хватает тех лет, когда он нуждался во мне.

– Он обожает тебя, Поль.

В первые безумные дни после смерти Бена мальчик был сам не свой. Спокойствие пришло к нему после того, как он осудил деньги. Его мучило, что ему не надо думать о деньгах, что он может остаться в частной школе, когда многим пришлось уйти из нее, что он мог поступить в Йель, не подавая на стипендию и не ожидая помощи. «Если бы он мог, он взял бы на себя страдания всего мира», – подумал как-то Поль.

– Он будет прекрасным врачом, – сказал он. – Ты будешь гордиться им.

– Впервые я жалею, что не захотела больше иметь детей. Девочка должна быть таким утешением.

– Наверное.

Поль поворачивал свой стакан, разглядывая розовую жидкость.

– Ты задумался. Наверное, я кажусь тебе очень легкомысленной, когда еду за границу покупать то, что Хенни называет безделушками. Ты как Хенни и Хенк или как я?

Она наклонилась вперед и устремила на него свои яркие дерзкие глаза.

– Я бы сказал, что я где-то посередине. Мне кажется, надо делать, что можешь, для других, но не грех и самому получать удовольствие.

Ее глаза стали серьезными.

– Хенни сказала мне о цели твоей поездки.

Поль невольно потрогал нагрудный карман с банковскими счетами для его миссии в Лондоне или Германии. Он не посмел оставить его в запертом чемодане.

– Это будет всего лишь попытка с моей стороны, – сказал он. – Бог знает, чем все кончится.

– Неужели положение действительно так ужасно?

– Думаю, да.

Они оба молчали. Голоса людей за соседним столиком нарушили эту тишину: молодая пара говорила по-французски:

– Я думаю, что успею купить в Париже за несколько дней все, что мне нужно. Брюс говорит, что там просто чудесно, так чисто и аккуратно и люди по-настоящему приветливы…

Поль и Ли посмотрели друг на друга: что можно сказать на это? Они молча допили свое вино. За окном была кромешная тьма.

Они уже вышли в океан. На пароходе довольно сильно чувствовалась качка.

– Говорят, что «Нормандия» сильно вибрирует, – заметил Поль. – Это плохо для тех, кто страдает от морской болезни. Как ты переносишь ее?

– Никак. Это всего лишь третье плавание за всю мою жизнь.

– Я взял с собой средство от морской болезни. Я еще не пользовался им, поэтому не знаю, насколько оно помогает. Может быть, не больше, чем избитые средства типа лимона. Некоторые рекомендуют шампанское.

– Ты меня собираешься уморить голодом? У проходившего мимо стюарда Ли спросила:

– A quelle heure le diner, s'il vous plait?

Когда он ответил, Ли с выражением некоторого торжества повернулась к Полю:

– Ну как? Я занималась французским у Берлица.

– У тебя способности. Твой акцент безупречен.

И он вспомнил, что когда она начинала свою работу у ирландца, то говорила с восхитительным ирландским произношением. Умная обезьянка!

– Я говорю всем, что французскому меня учила гувернантка. Как я по-твоему, врушка?

– Конечно! Пошли переоденемся для обеда.

У них будет прекрасный обед. Они будут пить шампанское!

– О, я объелась, – удовлетворенно сказала Ли.

Они съели ананасовый помпадур – коктейль из икры, сметаны и кусочков ананаса, салат и жареную телятину. После фруктов и сыра подали friandises – тарелку засахаренных фруктов и конфет на палочках.

– В меня больше не лезет, – сказала Ли, тем не менее пробуя засахаренную клубнику. Она засмеялась: – Ну не чудо ли это?

– Чудо то, что ты сохраняешь свою талию.

– Уж не думаешь ли ты, что я так ем каждый день? О, но посмотри вокруг, Поль! Как великолепно! Тебе нравится? Это еще не вечерние туалеты! Позже все мужчины будут в белых галстуках и фраках, а уж про дамские платья и говорить не приходится! На это стоит посмотреть.

Поль кивнул в сторону большой лестницы, утопающей в цветах:

– Французы знают толк в этом деле. Каждая женщина, поднявшаяся на вершину этой лестницы, почувствует себя королевой.

– При условии, что она будет одета, как королева! О, это чудесно! Я люблю наряжаться.

Он не сдержал улыбки при ее восклицании.

– Ты не меняешься, – заметил он. – Ты все еще полна энтузиазма.

– Я меняюсь. Мне тридцать семь.

– Ты выглядишь моложе.

– Ты помнишь, Поль, как впервые Хенни и Дэн взяли меня к вам в гости? Это был воскресный обед, и тетя Хенни купила мне новое платье. Боже мой, ей пришлось купить мне целый гардероб, у меня ничего не было! Я так волновалась и боялась. Я не знала, как вести себя за столом, где было так много разных вилок.

– Моя мать обожала серебро. Надеюсь, я был мил с тобой?

– Ты всегда был мил со мной. – Она подняла кофейную чашечку и смотрела поверх ее. – Да, когда вспомнишь обо всем, что случилось с нами за это время: любовь, женитьбы.

Ему не хотелось вспоминать об этом.

– Расскажи мне побольше о своем деле, – попросил он.

Она сразу оживилась:

– Оптовики говорят мне, что следует открыть филиал во Флориде, взять управляющего и, может быть, на месяц или два самой приезжать каждую зиму, но я не уверена, что захочу этого. Я даже не знаю, где лучше открываться – в Майами или Палм-Бич. – Она засмеялась. – Зависит от того, захочу ли я поддерживать еврейскую торговлю или какую другую. Там четкое разделение.

– А где его нет?

– Да, и Нью-Йорк разделен: евреи на Вест-Сайд, кроме немногих, вроде нас. – Она проницательно усмехнулась. – И евреи сами разделены. Люди, живущие на Гранд-Конкорс, ничего общего не имеют с теми, кто живет на Вест-Энд-авеню. А клубы! А клички их членов: «толстосум», «нувориш» – хотя я заметила, что люди, осуждающие богачей, отдали бы все, лишь бы войти в их клуб. Но ты ведь и сам это знаешь?

– О, я знаю!

– Я постоянно слышу эти бредовые разговоры в магазинах и парикмахерских. – Она нахмурилась и резко спросила: – Куда мы идем, как ты думаешь?

– Возможно, к войне.

– Бог мой, нет! Нет! Опять проклятые немцы! Конечно, в них вся проблема.

– Нет, не вся. Меня беспокоит и Франция. Мне кажется, что они в тяжелом положении. Люди теряют веру в правительство.

– Когда я была там два года назад, все жаловались на налоги.

– Богатые не платят. Они вывозят свои капиталы за границу. У меня сейчас много французских инвесторов.

– Но они же шантажируют свое собственное правительство, так ведь? Это все равно что сказать: если поднимете снова налоги, мы вывезем все деньги из страны.