Превыше всего - Рэнни Карен. Страница 34

Глава 10

Похожие один на другой своим однообразием дни шли своим чередом. В одиноко стоящем посреди белоснежной равнины доме Берты Таннер Кэтрин было тепло и уютно. За это время к ним никто не заезжал, кроме Майкла. Несмотря на свою благодарность старому садовнику, она чувствовала странную неловкость в его присутствии. Его первое посещение было самым тяжелым. Он приехал недели через три после ее побега из Мертонвуда. Ей до боли хотелось спросить, находится ли граф до сих пор там. Грустит ли он о Джули? Скучает ли по самой Кэтрин?

То, что она так и не задала эти вопросы, сказало Майклу гораздо больше, чем если бы она расспрашивала его. Уезжая, он обменялся с сестрой многозначительными взглядами.

Отшумели рождественские праздники. Кэтрин провела их в теплой семейной обстановке — с Бертой, женой Майкла и тремя его младшими детьми. Вместе они ходили в рождественскую ночь на площадь, где по равней традиции собирались и разводили огромный костер все жители деревни. Они с Бертой договорились не делать друг другу подарков, а сложиться и купить деревянные игрушки для Джули у коробейника. Кэтрин старательно отгоняла воспоминания о том, как радостно и пышно отмечалось Рождество в ее родном доме. Особенно весело проходил праздничный святочный ужин, на который в большом зале собирались вместе хозяева и слуги. Все пели, танцевали и провозглашали здравицы в честь хозяйки дома. Она старалась забыть об этом, но разве может человек не вспоминать о днях, прожитых в счастье и любви, хотя бы в такие вот святочные дни? Ночью, когда Кэтрин оставалась одна, ее переполняли самые противоположные чувства. Хотелось смеяться и плакать, петь и кричать. Но больше всего плакать.

Дом, в котором она теперь жила, был совсем маленький, но именно здесь она почувствовала себя наконец в безопасности. Большую часть дня она занималась с Джули. Но очень часто Джули переходила на попечение Берты, которая полюбила малышку как родную внучку. Кэтрин в такие часы старалась найти себе какое-нибудь занятие и с воодушевлением бралась за любую домашнюю работу, кроме шитья, которое было любимым и основным делом Берты. Еще мама и Констанция в свое время шутили насчет полной неспособности Кэтрин выучиться орудовать иголкой и наперстком. Как и большинство людей, она не любила заниматься делом, в котором не могла похвастаться своими успехами.

Зато в руках Берты игла творила настоящие чудеса. Она перешила несколько платьев Кэтрин в платьица для Джули. И новые наряды малышки были маленькими копиями одежды Кэтрин. Свои великолепные ночные рубашки из тончайшей ткани девушка в переделку не отдала, а постепенно распродавала их или обменивала на более дешевое белье. Она твердо решила: что бы ни случилось в ее жизни, носить вещи, купленные графом Монкрифом для любовницы, не будет.

Кэтрин никак не могла забыть о нем. Его образ появлялся перед ее мысленным взором при прикосновении к любому предмету, напоминающему о Мертонвуде. Ночами в маленькой спальне, где она спала вместе с Джули, девушка ворочалась порой до самого утра без сна, думая о Фрэдди.

Покидая Донеган, Кэтрин распрощалась со своей юностью. Конечно, она не забывала о родном доме, но воспринимала его как далекое прошлое. Ее родители и Констанция умерли, а замок Донеган никогда уже не станет собственностью семейства Сандерсонов. В душе она смирилась с тем, что прошлого не вернуть, и думала только о будущем. Порывать с прошлым было нелегко, но она сумела сделать это тогда. Почему же не может сейчас?

Граф не оставлял ее и всюду напоминал о себе. У забора за домом, где она выливала оставшуюся после купания Джули теплую воду, неожиданно пробилась свежая травка — такая же зеленая и блестящая, как его глаза. Вынимая золу из камина, она видела угольки — такие же черные, как его волосы. Даже в запахе льда и снега угадывались свежие ароматы его чистого тела. А разбирая свою холодную постель, она вспоминала о тепле и блаженстве, которые она испытывала в одной кровати с ним, и огонь, разгоравшийся в ее сердце от его объятий.

Она не хочет вспоминать о нем. Она не должна плакать, когда плакать не о чем. Он скорее всего уже давно забыл, кто такая Кэтрин Сандерсон.

Фрэдди вошел в женщину, и она в экстазе царапнула острыми ногтями по его спине, оставив на ней красные полосы. Он не вздрогнул. Физическая боль даже принесла ему некоторое облегчение. Он выпил достаточно виски, чтобы закружилась голова, но и это не смогло разжечь в нем страсть. Влечение, которое он ощутил, быстро испарилось, и он опасался, что впервые в своей жизни не сможет довести до конца любовную игру. Он сделал еще несколько движений, заставляя себя думать о чем угодно, только не об этой женщине, лежащей под ним в соблазнительной позе. И только не о Кэтрин.

Граф вздрогнул, с облегчением ощутив, что все-таки сумел достигнуть пика любви. Конечно, произошло это совсем не так, как хотелось бы. Но в последнее время вообще все было не так.

Он лег рядом с женщиной, стараясь не смотреть на ее томное тело, маленькие груди и широкие бедра. Она игриво погладила его по спине и пощекотала ребра. Он встал. Ее прикосновения вызывали лишь досаду. Лучше поскорее уйти! В его душе разгоралась злость, и он опасался, что скажет ей что-нибудь совершенно недостойное графа Монкрифа. Он с трудом сдерживал этот непонятный, но, как никогда, яростный гнев.

Фрэдди поспешно одевался, совершенно не думая о том, насколько галантно и элегантно он выглядит. Он не собирался объяснять ей причины своей поспешности. Лежащая в кровати женщина была женой баронета. Имени ее он не помнил, да и не хотел вспоминать! Она была не слишком разборчива. О ней ходили слухи, что она переспала с доброй половиной мужчин из высшего общества. Возможно, это преувеличение, но любовников у нее было достаточно.

Слава Богу, у нее не будет теперь повода сообщить своим великосветским подругам, что неотразимый граф Монкриф оказался неспособным мужчиной. Но Фрэдди был близок к тому, чтобы дать повод для таких сплетен. Слишком близок, черт побери!

Будь он суеверен, он решил бы, что Кэтрин прокляла его в ту последнюю их ночь. Может быть, так оно и было, и теперь ее молчаливое проклятие будет вечно тяготеть над ним?

Ту ночь граф помнил до мельчайших подробностей. Он чувствовал, как охотно подчиняется ее тело. Но она была молчалива, и он не мог понять, о чем она думала. Позднее, когда страсть была утолена и тяжело дышащая Кэтрин лежала с ним рядом, Фрэдди чувствовал, что даже сердца их бьются в унисон. И в то же время он ощущал какое-то изменение в их отношениях.

Он добивался ее страсти, ее сладостного, кружащего голову тела и получил это. Все было прекрасно, но что-то тревожило его, и необъяснимое чувство не давало ему покоя. Она подарила ему свое тело, но душа ее осталась для него загадкой. Граф не смог добиться, чтобы она принадлежала ему вся целиком. Или, может быть, смог? Он проглядел ее быстрый ум, задиристое обаяние, не услышал ее откровенные, неожиданные слова и замечания. Он проглядел свою любовь.

Граф вспомнил, как он протянул руки, чтобы притянуть Кэтрин к себе, а она слегка отпрянула. Движение было почти неуловимым, но не ускользнуло от него. Он настолько чутко ощущал ее, что сразу понял, что она пыталась отдалиться от него не только физически. Это движение имело более глубокий смысл. По-прежнему не говоря ни слова, Кэтрин напряженно застыла на краю кровати, и оба они притворились, что пробежавшая между ними тень не причинила им боли.

Сейчас он не смог бы притворяться. Страстное желание видеть Кэтрин доводило его до безумия. Граф постоянно ловил себя на мысли о том, что ему чего-то недостает. В сердце вдруг обнаружилась страшная пустота, заполнить которую не смогли бы, наверное, все красавицы мира. Не удавалось и залить эту адскую брешь в душе с помощью виски, бренди, портвейна и других вин.

Черт бы побрал эту девчонку! Порой ему хотелось увидеть Кэтрин, корчившейся от боли, но он тут же понимал, что от этого ему самому будет еще больнее. Граф то посылал на ее голову проклятия, то молил Бога, чтобы с ней ничего не случилось, то мстительно желал ей тяжело заболеть, то молился о ее здоровье. Он хотел навсегда выбросить ее из своей жизни — и до отчаяния желал ее. Он хотел выбросить ее из своей памяти — и хотел сохранить ее в своем сердце.