Вопреки небесам - Рэнни Карен. Страница 77

И взгляд его предвещал бурю.

Только слепец мог остаться равнодушным, только колдунья могла выдержать этот взгляд без дрожи. Кэтрин не была слепой, не владела магией, она была просто женщиной, и взгляд Макдональда проникал ей в душу.

Что он там видел?

Для Макдональда она олицетворяла грех и спасение.

Колеблющееся пламя свечи выхватывало из темноты ее силуэт. Она стояла, высоко подняв голову, упрямо выставив подбородок, готовая принять и его одобрение, и осуждение.

— Ты хочешь, чтобы тебя сочли распутницей? — спросил он, и Кэтрин вздрогнула.

Повернув в замке ключ, она шагнула вперед, одновременно расстегивая пуговицу на воротнике. Еще один шаг, еще одна пуговица. Когда она вплотную подошла к лэрду, ее корсаж был расстегнут, открывая соблазнительную грудь.

Если Хью и вцепился в спинку кресла, то Кэтрин этого не заметила, ибо смотрела ему в глаза, где полыхали неистовые молнии сродни тем, что озаряли небо за стенами замка.

— Ты называешь это грехом, — произнесла она с упреком, болью отозвавшимся в сердце Макдональда.

— Да, — подтвердил он, не отрываясь от ее белоснежной шеи, там пульсировала нежная жилка, указывая на волнение Кэтрин. Или возбуждение? — Это и есть грех.

Кого он хотел убедить, ее или себя?

— А может, больший грех отказываться от дара? Делать вид, что его не существует?

Хью не стал притворяться, будто не понимает, о каком даре толкует Кэтрин. Грех? Да, мир назвал бы грехом это вожделение, это желание, эту любовь. Есть ли в человеческом языке слова, которые могли бы точно описать его чувство к ней? Даже если такие слова существуют, ему они неизвестны. Он знает только одно: назвать его чувство болью — значит, не сказать ничего. Простое слово не передаст всю глубину отчаяния, которое охватывает его при мысли, что ему не суждено быть рядом с Кэтрин, что рано или поздно он ее потеряет.

Макдональду хотелось выть на луну, посылать проклятия всем богам сразу. Только они могли придумать столь изощренную месть за его реальные или воображаемые грехи: отнять разум у прекрасной белокурой жены и подарить встречу с любящей женщиной, которая никогда не будет ему принадлежать.

— Проклятие!

— Если ты боишься быть проклятым, Хью, я приму вину на себя.

Сжав кулак, она ударила себя между грудями: «Меа culpa» [2] . Еще удар. «Меа culpa». Еще. «Меа culpa».

Хью схватил ее за руку, обнял и наконец улыбнулся. Горечь и нежность, смешанные с печалью, не отняли у этой улыбки присущего ей очарования.

— Ты храбрее меня, Кэтрин. Но я ведь женат.

Слова прозвучали отчетливо в гнетущей тишине, словно весь мир замер, прислушиваясь.

— Ты и раньше был женат, — возразила она, стараясь пробиться сквозь окружающую ее вязкую пустоту. И все же на душе стало легче. — Ты был женат две недели назад, и это не помешало тебе быть со мной, а мне вскрикивать от восторга. Ты был женат и до того, когда ночью распинал меня на столе, удовлетворяя свое ненасытное желание, целовал меня, терзал мою плоть, унижал мою гордость. И в тот момент, когда ты вошел в меня, шепча на ухо нежные слова, орошая своим семенем, у тебя была жена. Все это время ты был женат, Хью.

— Я играл с огнем, надеясь лишь слегка опалить пальцы. Откуда мне было знать, что я сожгу дотла свою душу? Разве я думал, Кэтрин, что мое сердце будет изнывать от одного твоего прикосновения? Я не смог отказаться от тебя тогда и сомневаюсь, что когда-нибудь смогу…

Кэтрин жадно всматривалась в его лицо. Она нуждалась в Хью, как новорожденный в матери. Ей хотелось прикоснуться к нему, почувствовать ответное прикосновение. Она не сказала Хью, что любит его, она вообще никогда этого не говорила, опасаясь, что подобные слова прозвучат вызовом небесам и тогда вряд ли найдутся ангелы-хранители, которые заступились бы за нее перед Господом.

— Возьми кинжал, Хью, уничтожь с моего благословения то, что нас связывает, а когда оно снова возникнет, уничтожь еще раз… если сможешь. Или стоит подождать, когда похоть умрет своей смертью?

— Да не похоть это, черт возьми! Иначе я задрал бы тебе юбку в первый же день нашей встречи.

— Прямо у гроба моего мужа?

Значит, она тоже помнит? Тогда она храбро стояла посреди дороги, словно бросая вызов смерти.

— Да простит меня Господь, — негромко продолжала Кэтрин, — но я с радостью отправлюсь в ад, если такова цена за то, что было между нами.

Она робко дотронулась до его груди, и Хью вздрогнул, будто нежное прикосновение дошло до самого сердца.

— А если ты понесешь? — напрямик спросил он. — Неужели и тогда станешь так же насмешливо рассуждать о грехе, Кэтрин?

— От Генри я понесла всего один раз, хотя мы прожили вместе несколько лет, — возразила Кэтрин, не уступая в откровенности собеседнику. — Тогда меня это огорчало, теперь радует. Возможно, твое семя падает на бесплодную почву.

— Чего ты от меня добиваешься? — устало спросил лэрд. — Тебе нужна моя душа? Разве недостаточно того, что ты украла мою честь? Или тебе не терпится завладеть моей гордостью, моим чувством долга? А может, ты вознамерилась украсть у меня сердце, маленькая колдунья?

— Это было бы только справедливо, — поддразнила Кэтрин. — Ведь ты украл мое сердце уже в первый день…

Макдональд в упор смотрел на нее. Она немного смутилась, чувствуя себя объектом столь пристального внимания, но под действием этого взгляда в ней начали пробуждаться дремавшие желания, словно открылась тайная дверца, за которой они скрывались.

Кэтрин всегда хотела большего, мечтала о большем с такой неистовой силой, что мир ужаснулся бы, узнай он о ее великой потребности жить полной жизнью.

Детство, проведенное в нищете, отрочество, омраченное борьбой за существование, не истребили в ней могучего стремления к чудесной красоте жизни. Только до поры до времени ее чувства дремали, запертые в потайной комнате, и требовалось лишь найти ключ, чтобы выпустить их на свободу. На одной полке лежала нежность, перевязанная кружевными розовыми ленточками, рядом покоилось несгибаемое мужество, прямые углы которого были окрашены в темно-синий цвет. В комоде пряталась радость, от нее исходил пряный запах, как нельзя лучше сочетавшийся с ее лимонным цветом.