Короли Альбиона - Рэтбоун Джулиан. Страница 52

— Смотрите, что привез нам милорд Бомонт, — восклицает королева. Голос у нее не слишком приятный, пронзительный, а подчас и визгливый. — Аррри, подойди поближе, взгляни на нее.

В ее речи отчетливо слышится французский акцент, хоть она вот уж пятнадцать лет как сделалась английской королевой. Вместо «Гарри» она выговаривает «Аррри».

— Но как же ее использовать? — спрашивает она. — Такая большая, громоздкая разве она пригодится в сражении?

Она обернулась к тощему темноликому человеку до того момента я не обращала на него внимания, но теперь признала в нем управляющего герцога Сомерсета. Мы познакомились с ним в крепости Гиень подле Кале.

— Монфорт, тебе хорошо известны тамошние места. Сможет ли лорд Сомерсет с помощью этой пушки проделать брешь в стенах Кале, а?

— Конечно, мадам. Если только удастся переправить ее ему…

Но тут король, заикаясь, пытается что-то выговорить.

Все замолкают, хотя делают это с явной неохотой — так юноши прикидываются, будто уступают старику, или родители потворствуют капризному ребенку.

— Разве французы, — бормочет король, — разве французы не могут войти в эту брешь вслед за лордом Сомерсетом?

Кое-кто из лордов задумчиво кивает в ответ на его слова, но королеве эти глупости уже прискучили.

— Аррри, ты ничего не смыслишь в этих делах. Лучше ступай, вернись к своим книгам. Ты же читал сейчас Боэция в переводе Чосера [34], верно? «Утешение философией»? Это так интересно, не правда ли?

Она подает знак, впервые пошевелив пальчиком, и пара придворных подхватывают под локти шатающегося на ходу короля, уводят его прочь Один из этих дворян высок, бледен, на голове у него черная шляпа; второй — приземистый, жирный. Мне еще предстоит познакомиться с обоими: высокий — это Джон Клеггер, а жирный — Уилл Бент.

Королева, точно ребенок, заполучивший новую игрушку, тянет своего сына за руку, торопится вниз по ступенькам к пушке. Один из вельмож подхватывает мальчика, усаживает его верхом на ствол, с другим приближенным королева вступает в беседу разумеется, они обсуждают, как лучше применить это новое орудие. Холодный ветер натягивает платье на груди королевы, становятся отчетливо видны ее напряженные соски, и лорд, одной рукой поглаживающий пушку, краснеет до ушей. В этот момент мне на плечо опускается чья-то тяжелая рука.

Шатается, вовсю шатается зуб гиганта! Еще десять минут, и я выберусь отсюда!

Кто-то стоит у меня за спиной. Схватил меня за плечо. Это Монфорт, ублюдок!

— Кажется, мы уже встречались, верно? Ты же из тех восточных путешественников, что побывали у нас в Гиени?

Глава двадцать девятая

Примерно через неделю после нашего разговора о Роджере Бэконе — к тому времени уже наступил апрель и все время шел дождь, легкий, уютный, однако державший нас взаперти мы перешли ко второму великому англичанину, столь любимому братом Питером. Мы сидели в его кабинете наверху, где было много книг и удобные кресла, в которых можно было провести весь день, и тут брат Питер накинулся на Авиценну, утверждая, что этот ученый в своем истолковании Аристотеля [35] полностью полагается на комментарий неоплатоника Порфирия. Следуя Уильяму Оккаму и то и дело ссылаясь на его труды, а порой и на «Органон» Аристотеля, мой хозяин доказывал, что теория Аристотеля о сущностях или универсалиях была извращена неоплатониками: они сочли, будто универсалии присутствуют в разуме Бога, а на земле представлены в телесном, материальном виде, подвергшись порче и упадку. Получается, что идея кошки — тут мой друг ласково погладил пушистую красотку Винни, имевшую обыкновение дремать у него на коленях и даже во сне громко мурлыкать, — идея кошки присутствовала в разуме Бога как некая совершенная кошка еще прежде, чем были сотворены кошки, а среди живших или живущих на земле котов нельзя найти совершенства, поскольку телесное воплощение всегда оказывается ниже идеи.

— Но тем самым, — и он вновь провел рукой по шейке и лобику Винни, украшенному белым пятнышком в форме начальной буквы ее имени, — тем самым мы отрицаем наиболее важное свойство Винни, ее особость, ее индивидуальность. Мы не замечаем, что она не только кошка, но и Винни, что она не похожа ни на одну из когда-либо существовавших кошек. В этом смысле она совершенна. Не знаю, является ли Винни идеальной кошкой, не мне судить, но безусловно она вполне и совершенно является Винни.

— Полно, — возразил я, — все кошки похожи друг на друга. Не говоря уж об их внешности и внутреннем строении, они и ведут себя одинаково — одинаково моются, едят и пьют, используют одни и те же приемы на охоте. Я бы мог назвать еще множество общих черт, но и так ясно, что я имею в виду. Невозможно отрицать, что есть некая идея «кошачести», включающая в себя все эти качества. Повисло молчание. Потом он сказал:

— Ты ведь никогда не принадлежал кошке?

Напряжение, прозвучавшее в его голосе, задело меня не меньше, чем дурацкий способ выражать свои мысли. Правда, я в те дни то и дело раздражался — обычное дело, когда поправляешься после болезни.

— Нет, — ответил я, — я люблю кошек, но они плохо переносят дорогу, а я, с тех пор как мне исполнилось восемь лет, не задерживался на одном месте дольше чем на полгода, за исключением лишь того периода, когда я приобретал в горах те немногие знания, какими ныне могу похвалиться.

— Тогда тебе придется поверить на слово всему, что я поведаю о природе кошек.

— Вот видишь! — воскликнул я, наклоняясь, чтобы похлопать его по колену. Винни тут же спрыгнула на пол и, мяукая, направилась к двери. — Ты сам говоришь — «природа кошек». Значит, ты подразумеваешь универсалию, идею, объединяющую их всех.

— Нет. Я имею в виду те признаки, по которым мы отличаем кошек от других животных того же размера и схожего облика. Но подумай вот о чем: кошкам по природе свойственно отличаться друг от друга. Это часть их «сущности», можешь мне поверить, и так получилось не в результате порчи материи после грехопадения человека, а потому, что кошки именно таковы.

Я понял: чтобы избежать долгого и бессмысленного спора, надо обратиться от примеров к обобщениям.

— И это относится ко всем явлениям чувственно воспринимаемого мира?

— Да. В этом мы Аристотель, Уильям Оккам и я — совершенно согласны.

Сквозь дождевые облака пробился солнечный луч и заиграл на столе.

— Даже если речь идет о двух пылинках?

— Смотри! — сказал мне брат Питер. — Две пылинки не могут находиться одновременно в одном и том же месте. Хотя бы в этом отношении они совершенно различны. А если бы мы смогли изготовить достаточно мощные линзы, чтобы разглядеть микрочастицы (я использую греческое слово «микро» для обозначения самого малого), мы бы увидели различия и между ними.

— Я прекрасно знаю, что обозначает слово «микро». Я говорю о другом: слова служат нам для обозначения типов. Слово «кошка» имеет определенное значение. Разве эти слова не передают идеи и сущности?

— Они обозначают роды и виды, но не сущность. Я бы, правда, предпочел заменить слово «тип» на «вид», а вместо «сущности» говорить «универсалии ».

— Я так ничего и не понял. Ты подставляешь одни слова вместо других, но это ничего не доказывает.

— Все потому, что ты придаешь слишком большое значение словам. Слова — всего-навсего орудия. Они полезны и удобны, но сами по себе они не содержат истину. Имеет смысл утверждать, что пиво есть пиво, поскольку пивом мы называем определенный вид напитка. Это удобно: когда я спрошу тебя, не хочешь ли ты пива, ты поймешь, какого рода ощущение и опыт я тебе предлагаю. Но при этом речь не идет о сущности пива, о совершенном пиве, которое содержится в разуме Бога. Наши слова подразумевают нечто противоположное ведь мы можем обсудить, чем это пиво отличается от другого, чем то пиво лучше этого. Кстати, тебе нравится это пиво?