Шестеро вышли в путь - Рысс Евгений Самойлович. Страница 86

— Что вы, Тимофей Семенович, — говорил монах, — как же можно? Он же ход знает. Раз на эту тропу вышел, как ни крути, к нам придешь. Нет, Тимофей Семенович, это негоже.

— Ну, придем к Миловидову, — сказал Катайков, — поживем пока, а там видно будет.

— Да что вы, Тимофей Семенович! — ужаснулся монах. — Миловидов знаете какой человек... Я ему и показать не решусь этого Савкина. Нет, Тимофей Семенович, это негоже.

— Да что же прикажешь делать? — спросил Катайков, хмуро поглядывая на монаха.

— Не мне решать, — сказал монах. — Только вы уж, пожалуйста, уладьте.

Катайков, бычась, смотрел на монаха. Монах отвернулся и бочком, осторожно обгоняя идущих, прошел вперед. Катайков шагал с недовольным, брезгливым выражением лица, сунув руки в карманы расстегнутой куртки.

Все эти передвижения, разговоры и перемены настроений не доходили до сознания Ольги. Она думала о своем.

Будто пелена спала с ее глаз. С удивлением вспоминала она события последних дней. Что с ней случилось? Она самой себе не могла объяснить собственного своего поведения. Так по-дурацки, глупо, так непереносимо пошло вела она себя. Теперь, думала она, затевается какая-то контрабандная операция. С Белого моря привезли товары, доставленные норвежскими шхунами, и здесь будут перегружать. Ее ужасало то, что она оказалась втянутой в уголовное дело. Мало того, что опозорилась, что друзья теперь всю жизнь будут ее презирать, — еще и перед судом придется держать ответ. Ее пугало не наказание. Отлично она понимала, что без труда докажет свою непричастность. Но для того, чтобы ее доказать, придется рассказывать всю нелепую и позорную историю, как она сбежала от накрытого свадебного стола с каким-то заезжим франтом и обвенчалась на пьяной пирушке. Много стыдного придется ей рассказать. Она шла и думала о суде, но в глубине души мучила ее гораздо более страшная мысль. Нет, не контрабанда, не спекуляция. Что-то здесь другое, чего она даже и представить себе не может. Что-то жуткое, не передаваемое словами, какой-то кошмар, которого нельзя угадать...

Она перебирала в уме все, и ничего, кроме контрабанды и спекуляции, не приходило ей в голову. Нет, успокаивала она себя, хуже ничего быть не может. Ну что ж! Стыдно, но придется перенести позор. И поделом! Не будь дурой!

А шестое чувство говорило ей: ой, не контрабанда, не спекуляция! Хуже!

Она сунула руки в карманы куртки и вздрогнула: что-то пушистое лежало в кармане. Что? Ах да, попугай, которого она зачем-то захватила из дома. Она совсем забыла о нем. Как ни странно, но, найдя птицу, она приободрилась. Близким и дорогим существом показалось ей чучело. Должна была принести счастье эта пестрая птица из жарких стран, которые Ольга так часто старалась себе представить. Пестрая птица из романов о путешествиях и приключениях, которые всегда кончаются благополучно. Держа руку в кармане, она тихо поглаживала пальцем гладкую птичью голову. Если бы попугай был живой, она бы написала записку, что погибает, широта и долгота такие-то, просит помощи. Где-нибудь мальчик случайно поймал бы птицу и отнес бы записку доброму человеку. Добрый человек снарядил бы корабль и отправился на помощь. Но птица была мертвая, и Ольга не знала долготы и широты и даже не знала, в какую она попала беду и от чего, собственно, ее нужно спасать.

Узенький ручеек пересекал тропинку. Поперек ручья лежал спиленный ствол дерева. Ольге захотелось отправить птицу. Пусть это вздор, пусть попугай застрянет у первого камешка — все равно Ольга будет представлять себе, как птица плыла все дальше и дальше, как потом ожила, встряхнулась, вылетела из воды, полетела и села на окно «Коммуны холостяков». Александра Матвеевна увидела ее, удивилась и позвала ребят. Ребята вспомнили, где они видели эту птицу, и догадались, что Ольга посылает сигнал бедствия. Пошли они по следам и, когда Ольга уже погибала, спасли ее. А может быть, попугай просто взял и рассказал ребятам все, что с Ольгой произошло. Если чучело может вылезть из воды и полететь, оно может и заговорить тоже.

Ольга сама усмехнулась — так было глупо все, что она придумала, но все-таки отправить птицу ей захотелось ужасно. Она отошла в сторону, стала на колени и наклонилась над ручьем. Не то увидела она, не то почувствовала, как насторожились Катайков и Гогин, и еще раз поняла, как тщательно ее стерегут. Катайков и Гогин успокоились, увидя, что Ольга пьет. А Ольга, опираясь о землю одной рукой, другой вытащила из кармана попугая и пустила его в воду. Течение подхватило заморскую птицу, попугай поплыл вниз, туда, где ручей пересекала другая тропинка.

Ольга пила и прислушивалась. Ей все казалось, что заметят и выловят попугая. Как будто бы в самом деле мог попугай долететь до Пудожа и все обстоятельно рассказать. Но никто ничего не заметил. По ручью плыли упавшие листья, веточки и обрывки мха, и уже через минуту пестрые перья птицы казались не то листиком, не то веточкой хвои.

Пока Ольге было видно, течение несло попугая. Он скрылся за поворотом, так и не застряв и не прибившись к берегу.

Катайков и Гогин подождали, пока Ольга кончит пить, и пропустили ее вперед. Они шли за ней. Катайков держал Гогина под руку, Гогин наклонил голову и внимательно слушал, что шепчет хозяин. Катайков рукой прикрыл рот, наивно, по-детски, будто сообщал шутливый секрет.

«О чем они шепчутся?» — подумала Ольга. Гогин обогнал ее, боком протиснулся между нею и стволами деревьев. Он снял с плеч мешки и повесил их на плечи Тишкова. Тишков посмотрел удивленно, но спорить не стал, хотя и согнулся под тяжестью груза. Гогин нагнал Савкина и взял его за руку. Савкин обернулся и весело посмотрел снизу вверх на улыбающуюся обезьянью физиономию.

— Пойди, Савкин, голубчик, с Гогиным. Он тебе скажет, чего делать! — крикнул Катайков.

Савкин улыбнулся и кивнул головой.

Настроение у Савкина было прекрасное. Вот идут они, равные люди: Катайков, добрый человек, выручивший его в тяжелую минуту, и он, добрый человек, выручающий Катайкова, когда тому нужда; все построено на товариществе и взаимном уважении. Домашние дела в порядке, корова пришлась ко двору. Жена спокойна за дочек, и сам Савкин — хозяин как хозяин, не хуже других. Посоветуется с Катайковым насчет коз, пух продавать будет. Он был полон доброжелательства к людям, и путешествие не вызывало у него никаких подозрений. Самое понятие «контрабанда» было ему неизвестно. Он знал, что торговые дела требуют секретности: мало ли, другой купец перекупит товар, цену набьет. Все казалось ему правильным и естественным.

Понравилось ему и то, что какое-то особое дело Катайков доверил не кому-нибудь, а Гогину и ему. Значит, им доверяют больше, чем другим. Он с охотой сошел с тропинки и вслед за Гогиным углубился в лес.

Идти было не трудно, хотя приходилось раздвигать ветки руками. Они шли под уклон, земля становилась мягкой, подавалась, и скоро под ногами захлюпала вода. Лес редел. Началось мелколесье — молодые березки и елочки. Между высокими кочками поблескивала вода. Савкин увидел чистое небо, белые облака, солнце, светившее прямо в лицо.

Было часов пять утра.

Савкин обернулся. Гогин шагал за ним и улыбался своей всегда одинаковой странной улыбкой. Длинные руки он сунул в карманы.

— Далеко еще идти-то? — спросил Савкин и тоже улыбнулся. Естественно, что, когда человек глядит на тебя и улыбается, надо улыбнуться в ответ. Так как у Савкина было хорошо на душе, то ему и Гогин нравился и улыбка его казалась признаком добродушия.

— Не, недалеко, — ответил Гогин и улыбнулся еще веселее.

Постарался и Савкин сделать свое лицо еще более веселым и дружелюбным.

Гогин вынул левую руку из кармана.

— Поди-ка сюда, — сказал он неопределенным голосом и, по-прежнему улыбаясь, поманил Савкина.

Савкин, тоже улыбаясь, повернулся и сделал несколько шагов навстречу Гогину.

И вдруг непонятно каким образом Гогин стал двигаться по-другому. Казалось, так же, как прежде, были поставлены его ноги, так же, как прежде, чуть приподняты плечи. Но Савкин почувствовал, что все это будто бы разболтанное, ленивое, вялое тело напряжено и собрано, как для прыжка.