Шестеро вышли в путь - Рысс Евгений Самойлович. Страница 97

Впрочем, волнения были в первые годы. Потом мужики привыкли, смирились и слушались беспрекословно.

Миловидов по-прежнему думал, что революция скоро кончится и снова пойдет нормальная жизнь. Пускай еще месяц, даже еще год, и он во главе своих мужиков, обутых в лапти, одетых в звериные шкуры, пройдет по улицам Петербурга, и дамы будут бросать с балконов цветы.

Зимними ночами он представлял себе все это необычайно ярко. Он разыгрывал целые сцены, он говорил за царя и благодарил полковника Миловидова, он награждал себя орденами, он даже становился красавицей графиней и влюблялся в себя. Иногда он, испуганный, переставал играть. Он вдруг понимал, что начинается безумие.

С ближайшими деревнями сообщение не поддерживалось: крестьяне и не подозревали о существовании отряда. Скрываться было нетрудно. До ближних деревень были десятки верст непроходимого леса. Кое-какие сведения из внешнего мира проникали через монахов — разумеется, в первые годы, пока монахи не разбрелись. Так Миловидову стало известным на второй год лесной жизни, что финны пошли на красных войной. Никаких подробностей узнать не удалось, но Миловидов несколько месяцев трепетно ждал освобождения. Вот-вот приедут за ним... Он заранее продумал свои фразы и жесты. Он бы очень красиво себя вел, если бы приехали. Никто, однако же, не приехал, и начались снова страшные ночи, воображаемые разговоры с царем и графиней, пирушки с офицерами, тосты. Черт знает какие сцены разыгрывались в запертой избе зимними ночами! Посмотрел бы кто-нибудь со стороны — сумасшедший, да и только. Но днем Миловидов был сдержан, требователен и строг. Брился, следил за одеждой. Днем и в голову не могло прийти никому, что он вытворяет ночами.

Пить он остерегался, разве немного, от бессонницы. Все-таки постепенно он привыкал к самогону, но медленнее, чем можно было ждать. Для его безумных мечтаний самогон не был нужен: фантазия разыгрывалась сама собой.

Первое время он был религиозен, потом, видя, что бог не помогает, поверил в дьявола, начал ему молиться и даже придумал разные ритуалы и тексты молитв. Вероятно, года через три он сошел бы с ума, если бы однажды, в ясный летний день 1922 года, из лесу на поляну не вышел неизвестный монах. Свои монахи к этому времени уже разбрелись, и появление черной рясы было огромным событием. Монах держался спокойно, потребовал командира и, когда взволнованный Миловидов выскочил из избы, сказал, улыбнувшись:

— Здравствуйте, полковник! Вот где бог привел встретиться! Не узнаете? Мы с вами виделись в штабе у Евгения Карловича, да, кажется, несколько раз и приватно, за рюмкой водки.

У Миловидова голова пошла кругом. Он прекрасно знал этого монаха, но помнил его в военной форме, блистательным офицером, служебным успехам которого завидовал много раз.

До самого утра просидели они вдвоем, прихлебывая самогон и без конца разговаривая. Монах, оказывается, имел совершенно легальные документы, бывал в городах, знал, что делается в стране, даже в Петербург наезжал иногда и встречал кое-кого из общих знакомых. Звали теперь монаха — отец Елисей.

Миловидова монах одобрил. Сказал, что история запомнит его подвиг. Однако нашел и много упущений.

— Вы, батенька, с ума сойдете! — сказал он. — Так и до галлюцинаций недолго дойти. Ну ничего, теперь, когда я вас нашел, мы многое улучшим.

Оказывается, отцу Елисею рассказали про Миловидова монахи, прежде жившие здесь, и он сразу понял, что без его помощи полковник пропадет.

Отец Елисей взял на себя должность министра иностранных дел. Он иногда появлялся, потом исчезал надолго. Иногда приходил на один только день, иногда жил неделю и больше. Все-таки он очень облегчил существование Миловидову. Во-первых, был человек своего круга, с которым можно отвести душу. Во-вторых, он сумел кое-что доставить в отряд. Немного, правда, самое необходимое, а все-таки появились иголки и нитки, новая пила, бритва.

Кроме практической ценности, мелочи эти были очень важны психологически. Связь с цивилизацией существовала. Миловидов был все-таки не зверем, а человеком. Дикий лес был только эпизодом в его жизни, хотя и сильно затянувшимся.

Потом монах свел Миловидова с Катайковым. Встреча состоялась в лесу, вдалеке от лагеря. Катайков согласился помочь. Миловидов занесся и стал предъявлять непомерные требования. Катайков было обозлился, и они чуть не поссорились, но отец Елисей все уладил. Через Катайкова были переданы в Петербург, старым знакомым Миловидова, некие поручения. Разумеется, связь наладить было не просто. Много месяцев полковник ждал ответа, но ответ все-таки наконец пришел. Где-то в Париже — трудно было себе представить, что есть такой город на земле — генерал Миллер вспомнил своего бывшего однополчанина. Была обещана помощь и даны некоторые заверения. А потом наладилось дело с контрабандой.

Миловидов не был в курсе всей контрабандной цепи. Он знал только свое звено. Километрах в двадцати к северу от его лагеря на полянке стоял небольшой амбар, запертый висячим замком. Ключ от замка был у Миловидова и еще у кого-то, кого Миловидов не знал. В определенные числа каждого месяца Миловидов с несколькими солдатами приходил к амбару и открывал замок. В амбаре лежало пятнадцать или двадцать небольших тюков. Солдаты взваливали их на спины и приносили в лагерь. Некоторое время они лежали у Миловидова, потом, опять-таки в назначенные дни, их относили километров на тридцать к югу, где тоже стоял амбар.

Не удержавшись, Миловидов вскрывал некоторые тюки. В них были женские чулки удивительной тонкости, духи французских фабрик, белый порошок загадочного вида. Не всегда все складывалось обратно. Иногда не хватало силы воли, и кое-что полковник оставлял у себя. Впрочем, он соблюдал меру и брал осторожно, чтобы не бросалось в глаза. Что за белый порошок, он разгадал очень скоро. Это был кокаин. Миловидов раньше особенно им не увлекался, но все-таки пробовал несколько раз. Теперь он стал нюхать его регулярно. Мечтания стали зримей, обрели почти совершенную реальность. Позволял себе Миловидов и подушиться. Сберег и несколько пар женских чулок — просто, чтобы помнить: есть где-то на свете прекрасные, изящные женщины. Он иногда надевал чулки на руки и разглядывал тончайшую вязку. Цивилизация была рядом, надо было только к ней прорваться. Пусть революция — это неприятный эпизод, все равно ждать больше не было сил.

Странно, но с той поры, как генерал Миллер дал о себе знать, появились надежды и даже более или менее обозначились сроки, мечтания обрели над Миловидовым еще большую власть. Теперь он и днем, при солдатах, иногда вдруг задумывался и долго глядел в одну точку. Ему виделись в это время крахмальные скатерти и хрусталь, шелк женских платьев и ножки в тонких чулках, сверкание мундиров, блеск электричества. Черт знает что виделось Миловидову в эти минуты...

Безумие наступало на полковника. После прихода отца Елисея оно замедлило наступление, оно, кажется, выпустило свою жертву из когтей и вдруг теперь, когда освобождение, жизнь, цивилизация, были совсем близки, опять неумолимо проникало в мозг, все чаще и чаще затуманивало сознание. Ужас охватывал полковника в редкие минуты, когда он это понимал. Тогда он зверел, ему хотелось зарезать, задушить всех, кто виновен в его несчастье, а виновным оказывалось почти все человечество. Но потом опять отпускало, и полковник жил, действовал, ждал.